- Послушай, Ортон, я бы хотел увидеть тебя, чтобы хоть немного представить себе, каков ты есть.
Тут жена сира де Корасса задрожала еще больше, чем обычно, и, не совладав со страхом, ущипнула мужа, а он обернулся и приказал ей тоном, не допускающим возражений:
- Лежите смирно, милая дама, потому что я тут хозяин и все будет так, как я хочу.
Дама покорилась и больше мужа не трогала, только слышно было, как стучат ее зубы от обуявшего ее ужаса.
- Ты меня слышал? - спросил рыцарь Ортона, видя, что тот не отвечает на его требование.
- Да, конечно, - отвечал дух, - но зачем тебе видеть меня? Довольно того, что ты меня слышишь, когда я приношу тебе важные и правдивые известия.
- Черт побери, - воскликнул сир Реймон, - я все-таки очень хочу увидеть тебя!
- Это бесполезно, - отвечал дух. - Лучше отпусти меня, и я улечу.
- Нет, - настаивал рыцарь. - Я очень люблю тебя, Ортон, но стану еще больше любить, как мне кажется, если увижу тебя.
- Что ж, если ты так хочешь этого, то первое, что ты увидишь завтра утром, когда встанешь с постели, буду я.
- Вот и хорошо, - сказал рыцарь.
- А теперь ты меня отпускаешь?
- Отпускаю.
И рыцарь повернулся к жене, не перестававшей дрожать, успокоил ее и сам уснул.
На следующее утро сир де Корасс рано проснулся и начал вставать, но жена его так и не уснула ночью, а потому сказала, что ей нездоровится и что она весь день пролежит в постели. Рыцарь, как ни настаивал, не мог убедить ее встать - так она боялась увидеть Ортона. Сам же сир Реймон, ожидавший исполнения своего желания, уселся на кровати и стал смотреть по сторонам, но ничего не заметил. Тогда он подошел к окну и раскрыл его, надеясь, что при дневном свете ему больше повезет, но все-таки не увидел ничего такого, что позволило бы ему сказать: "Ах, вот Ортон". Тогда, решив, что вестник обманул его, он оделся и отправился по своим делам. Жена его тоже не слышала никакого шума и не видела ничего необычного, а потому решилась наконец встать, и день весь прошел спокойно. Когда наступил вечер, рыцарь и его супруга улеглись спать, а в полночь сир де Корасс почувствовал, что его подушку тянут из-под головы.
- Это кто?
- Я.
- Кто ты?
- Ортон.
- Ну, Ортон, дай мне спать спокойно; я тебе больше не верю, ты обманщик.
- Почему ты так говоришь? - спросил дух.
- Потому что ты должен был показаться мне и не сделал этого, хотя и обещал.
- Так я же выполнил обещание.
- Неправда.
- Я не солгал, разве ты ничего не видел, когда сел на кровати?
- Где?
- На полу твоей комнаты.
- Да, - сказал рыцарь, подумав с минутку. - Правда, когда я сел на кровати, думая о тебе, я увидел на полу две длинные соломинки, крутившиеся и дергавшиеся, словно лапки паука-сенокосца, оторванные от тела.
- Это был я, - сказал Ортон.
- На самом деле? - поразился сир де Корасс.
- Да, мне захотелось воплотиться в таком образе.
- Хорошо, тогда завтра воплотись в другом, ведь мне так хочется узнать тебя, а значит, надо тебя увидеть.
- Ты можешь потерять меня, если будешь так упорствовать, - сказал дух.
- Почему же? - отвечал рыцарь. - Я ведь хочу увидеть тебя только один раз и больше просить не стану.
- Обещаешь?
- Клянусь.
- Так вот, первое, что ты увидишь, когда встанешь и выйдешь в коридор, буду я.
- Договорились, - отозвался рыцарь.
- А теперь ты позволяешь мне уйти?
- Да, и от всей души, я хочу спать.
На следующий день сир де Корасс проснулся в третьем часу, быстро оделся и открыл дверь в коридор, но ничего не увидел, кроме ласточки, пролетевшей через разбитое стекло к своему гнезду, прилепившемуся у одного из окон. Увидев сира де Корасса, птица стала кружить над ним. Он же терпеть не мог ласточек, потому что они будили его на рассвете своим щебетанием, и хотел ударить ее хлыстом, который был в его руке, но задел только кончик ее крыла. Птица издала жалобный крик и улетела через то же разбитое стекло. Сир де Корасс несколько раз прошелся по коридору, с одного конца до другого, оглядывая пол, и стены, и потолок, но не увидал ничего, что можно было счесть его вестником. Он очень рассердился и решил хорошенько выбранить Ортона следующей ночью.
И вот в обычный час рыцарь почувствовал, что из-под его головы тянут подушку, и, уже не спрашивая, кто это (он глаз не сомкнул, так был сердит), сразу накинулся с упреками на вестника:
- Так ты пришел, лгун и обманщик…
- Кому ты это говоришь? - спросил Ортон.
- Тебе, скверный дух, дающий обещания и не выполняющий их.
- Ты не прав, я выполнил то, что обещал.
- Разве ты не обещал мне, что я тебя увижу, выйдя в коридор?
- Да, так ведь ты меня видел.
- Ничего я не видел, кроме противной ласточки, чье гнездо я велю разрушить и выбросить подальше.
- Так я и был той ласточкой.
- Ба, не может того быть!
- Еще как может, ведь ты ударил меня хлыстом по крылу и у меня рука совсем онемела.
- Правда, - сказал рыцарь. - Прости меня, пожалуйста, мой бедный Ортон, я ведь не хотел сделать тебе больно.
- Я не держу зла на тебя, - отвечал дух.
- Хорошо, если так; тогда укажи мне, как мне увидеть тебя завтра.
- Ты все-таки настаиваешь? - прозвучал печальный вопрос.
- Как никогда.
- Смотри же, сир рыцарь, как бы я не перестал тебе служить: не буду больше являться к тебе и рассказывать, что творится на свете.
- Не может такого быть, ты всегда будешь приходить ко мне и станешь для меня еще дороже и любезнее, когда я тебя увижу.
- Надо исполнять то, чего ты хочешь, - проговорил Ортон.
- Да, надо - подтвердил рыцарь.
- Ну, что ж, пусть будет так.
- Ты согласен?
- Да. Первое, что ты увидишь завтра, когда откроешь окно столовой, выходящее на двор, буду я.
- Хорошо, иди теперь, занимайся своими делами, я еще глаз не сомкнул от досады, что не увидел тебя, а теперь очень хочу спать, - сказал рыцарь.
На следующий день он проснулся поздно, потому что накануне уснул лишь после полуночи. Он сразу испугался, как бы Ортону не надоело ждать его и не вздумалось убежать, а потому быстро соскочил с кровати, пробежал по коридору, влетел с разбегу в столовую и распахнул окно. И тут он очень удивился: во дворе среди сорняков, выросших на кучах навоза, паслась самка дикого кабана, такая крупная, каких он никогда не видел, с такими отвисшими сосцами, словно она вскормила не менее трех десятков кабанчиков, и такая худая - просто кожа да кости, да еще длинная морда, вытянутая словно охотничий рог и непрерывно издававшая странное хрюканье.
При виде этой твари сир де Корасс страшно поразился: он никак не мог представить себе, что его любезный вестник Ортон может принять такой облик, и решил, что это действительно дикое животное, изголодавшееся в лесу и прибежавшее во двор замка поискать пастбища посытнее. И так как ему неприятно было смотреть на такую жалкую тварь, он позвал слуг и псарей и велел им спустить собак и выгнать веприцу из сада, задав ей жару.
Псари и слуги выполнили его приказ и спустили собак со свор.
Увидев свинью, собаки помчались на нее, ощерившись, но схватить могли только ветер: когда они достигли ее, она вдруг исчезла - растаяла в воздухе.
Сир де Корасс так и не услышал больше своего любезного вестника Ортона, а вскоре и умер - ровно через год, час в час, минута в минуту после описанного только что происшествия.
Оставался друг его, по совету которого сир Реймон вздумал увидать своего вестника, граф де Фуа, чей сын Гастон почивал в часовне францисканцев-миноритов в Ортезе, тогда как Ивен, его брат-бастард, воевал в Испании.
V
Прошло шесть лет со времени рассказанных нами событий. Граф де Фуа, сотворив молитву в уединении своей комнаты, как он привык, спустился в столовую, где уже поджидал его мессир Ивен, ставший рослым и очень красивым рыцарем, а также мессир Эрнантон Испанский и хронист мессир Жан Фруассар, которого рыцарь Эспер де Лион встретил в Каркасоне и довез с собой до замка Ортез, где они нашли самый радушный прием со стороны хозяина замка.
Они уже садились за стол, когда в дверях появился слуга и, не смея войти без приказания своего господина, молча ждал, хотя явно принес какую-то весть. Граф заметил его лишь через несколько мгновений.
- А, это ты, Реймоне, какие же новости ты принес? Кажется, ты был далеко.
- В лесу Спасенной земли, на пути в Памплону, в Наварре, монсеньер.
- И какую же новость ты принес?
- Там видели веприцу, монсеньер.
- Вот как! - воскликнул граф, заволновавшись. - Ты полагаешь, она еще там?
- Да, монсеньер, она там уже пять дней бродит; если пробудет еще пять дней, вы успеете туда добраться и поохотиться на нее.
- Да, конечно же я поеду туда. Посмотрим, неужели ей и на этот раз удастся удрать от меня.
- А что это за веприца? - спросил Фруассар.
- Господин ученый, - ответил ему граф, - я знаю, вы любите военные, любовные и охотничьи приключения; может быть, из того, что вы здесь услышите, получится новая занятная глава в вашей хронике; пока же я только могу сказать вам, что готов признать эту веприцу заколдованной: она появляется в самых далеких концах моих владений, графств Фуа и Беарна, то в одном, то в другом; сколько бы эту веприцу ни преследовали, догнать ее не удается: когда охотник совсем близко к ней подскачет, она вдруг словно сквозь землю проваливается; поговаривают даже, что она расплывается дымом и кое-кто это видел; а всего удивительнее то, что все, кто видел ее и гонялся за ней, погибает недоброй смертью не позже чем через год.
- Да неужели! - воскликнул Фруассар, и глаза его загорелись от радости, что ему встретился случай волшебства. - А вы сами видели ее, монсеньер?
- Видел; завтра как раз будет год, как это произошло. Было это в каркасонском лесу, и мне повезло не больше, чем всем другим: я гонялся за ней безуспешно целый день, а когда наступил вечер, потерял ее из виду.
- Какова же она? - спросил Фруассар.
- О, прежде всего, более тощей свиньи я в жизни не видел - кожа да кости, да еще шерсть, стоящая дыбом, и большие обвисшие сосцы. Я всю жизнь, с пятнадцати лет - а сейчас мне уже пятьдесят девять, - охотился за дикими и хищными зверями, но никогда еще не встречал такого, с которым можно было бы сравнить эту веприцу.
- Послушайте меня, монсеньер и отец мой, - сказал Ивен, покачивая головой, - не надо вам туда ехать, поверьте мне.
- Почему же это, любезный сын мой?
- Вспомните, что случилось с моим дядей, монсеньером Пьером Беарнским, который загнал и заколол медведя.
- А что с ним случилось? - спросил Фруассар, всегда жадно интересовавшийся всякими историями.
- Глупости все эти сказки, - вмешался Гастон Феб, но в голосе его сквозило беспокойство.
- А случилось вот что, - продолжал не сразу Ивен (после слов его отца некоторое время царило молчание), - и это все, монсеньер, истинная правда, которую рассказала мне в Испании после Альжубаротской битвы жена Пьера Беарнского, графиня Флоренса Бискайская, племянница дона Педро Жестокого. Однажды, как к нам сейчас, к нему явился кто-то из его охотников и рассказал, что в одном лесу на Пиренеях видели огромнейшего медведя, который, когда его чуть не загнали, вдруг обернулся и заговорил с охотниками, отчего весь тот край пришел в такой ужас, что никто не смел больше охотиться на этого зверя и преследовать его. Тогда дядя мой Пьер, столь же пристрастный ко всяким опасным забавам, как монсеньер и отец мой, тем более что в них текла кровь общего предка, сказал: "Если никто за ним не охотится, я его загоню". И что бы ему ни толковали, отговорить его от этого решения было невозможно. Отправившись в лес со своими охотниками, псарями и собаками, он почти сразу наткнулся на этого медведя. Псари спустили собак, и охота началась; довольно скоро медведю надоело убегать от собак, он прислонился к дереву и прямо непостижимо заработал лапами; не прошло и минуты, как он задушил и растерзал треть всех собак, что привело моего дядюшку в ярость: он выхватил бордоский меч, который обнажал только в больших битвах - сталь была так остра, что рассекала самые толстые доспехи, приблизился к медведю и стал сражаться с ним один на один словно с разбойником; борьба эта шла долго, потому что мой дядюшка, угрожая проклятием, запретил своим людям помогать ему, если только он не будет повержен и брошен на спину страшным врагом. Но сражался он так умело, что сам опрокинул медведя и убил его; он вернулся, торжествуя победу, в свой замок, а сзади везли в знак триумфа мертвого зверя. И вот в первую же ночь после того придворные и слуги графа, спавшие в одной с ним комнате и в передней, увидели, что он поднялся среди ночи, пошел с закрытыми глазами прямо к своему мечу, оставленному на кресле; затем, вытащив его из ножен, направился к висевшему в комнате гобелену и с яростью набросился на изображенную там фигуру, словно это был египетский сарацин или испанский мавр. Все придворные и слуги тряслись от ужаса, боясь, как бы эта ярость не обратилась против них, но на этот раз они отделались лишь испугом. Исколов гобелен, мессир Пьер Беарнский вложил меч в ножны, вернулся к своему ложу и проспал остаток ночи, словно ничего не случилось.
На следующий день слуги графа, глубоко преданные ему, ни слова не проронили о ночном событии, надеясь, что мессира Пьера Беарнского мучали лишь сновидения или кошмары, вызванные его борьбой с медведем; но на следующую ночь все было гораздо хуже: на этот раз граф улегся в другой комнате, где не было гобеленов с человеческими фигурами, и, встав среди ночи, набросился на своего камергера и убил бы его, если бы на его крики и мольбы не прибежали на помощь два оруженосца, которые схватили графа, отобрали у него меч и отнесли спящего в кровать, где его удерживали на ней насильно часть ночи, хотя он, не раскрывая глаз, сопротивлялся, упирался и рвался из их рук.
- Хорошо еще, что он не был так силен, как вы, мессир Эрнантон, - прервал Гастон Феб, повернувшись к рыцарю, носившему это имя, - я должен рассказать вам, мессир Жан Фруассар, и мою историю, а ты, Ивен, потом будешь продолжать свою.
- Пожалуйста, монсеньер.
- Так вот, я расскажу вам, что однажды в день Рождества, в этом самом замке, где мы теперь находимся, собралось у меня множество рыцарей и моих гостей; после обеда мы поднялись на галерею по большой лестнице в двадцать пять ступеней; в этой галерее находится камин - в нем разжигают огонь только тогда, когда я бываю в замке. Так вот в этот день случилось так, что камин едва теплился, хотя Беарн богат лесом, и я громко пожаловался своим оруженосцам и слугам на холод, а мессир Эрнантон как раз подошел к окну и увидел, что внизу тянется вереница ослов, нагруженных дровами. "Ах, монсеньер, - воскликнул он, - у вас тут не хватает дров, подождите минутку, сейчас вы будете с дровами!" - и он побежал вниз, а мы все повернулись к дверям, ожидая веселой шутки, потому что хорошо знали нашего доброго и склонного к забавам приятеля. И действительно, через минуту мы увидели, что он поднимается к нам и тащит на плечах осла с двумя вязанками дров. "Пожалуйста, монсеньер, получите то, что вам нужно, я не хотел заставлять вас ждать, а дрова были привязаны к ослу, потому я и принес их вместе". Можно не спрашивать, как мы веселились, как восторгались его силой, тем, как он с такой тяжелой ношей на плечах поднялся на двадцать пять ступеней. Потому я имею основание сказать, и вы со мной согласитесь, мессир Жан, что слугам и придворным тогда очень повезло: им пришлось иметь дело с моим братом Пьером Беарнским, а не с мессиром Эрнантоном Испанским.
- Монсеньер, - отвечал Фруассар, - поскольку эту историю рассказывали мне вы, значит, она достоверна, и я включу ее в хроники, хотя она и кажется странной и невероятной; а сейчас нельзя ли нам вернуться к приключению Пьера Беарнского и медведя, которое меня также весьма заинтересовало?
- Так и поступим, мессир, и охотно; говори, Ивен, я разрешаю тебе продолжать рассказ.
- Итак, с вашего разрешения, монсеньер и отец мой, сообщу вам, что на следующий день мессир Пьер возвратился в замок, где его ожидала супруга, госпожа Флоренса Бискайская; увидев убитого медведя, она лишилась голоса и потеряла сознание, потому что узнала в нем того самого зверя, за которым ее отец охотился в том же самом лесу, где ее муж убил его. Тогда медведь, которого граф Бискайский загнал один, потому что все остальные охотники ускакали в другую сторону, вдруг обернулся и сказал человечьим голосом: "Ты за мной охотишься, но тебе от этого будет плохо, ты умрешь дурной смертью". И действительно, ровно через год, день в день, после этой угрозы граф Бискайский впал в немилость у дона Педро Жестокого и тот приказал отрубить ему голову - без всякой видимой причины, словно именно для того, чтобы сбылось предсказание проклятого медведя. Она рассказала об этом своему мужу; тот сначала посмеялся и распорядился было прибить к дверям голову и лапы медведя, но, когда слуги и придворные рассказали ему, что с ним творилось в предыдущие ночи, как его мучили какие-то сны и видения, он перестал упорствовать и разрешил закопать лапы и голову медведя в землю, вместо того чтобы прибивать к дверям. Это и было исполнено в тот же день, еще до вечера.
А вечером мессир Пьер Беарнский приказал своим рыцарям унести его меч и убрать из его комнаты всякое оружие; но все равно, ничего хорошего его не ждало. Ночью его слуги проснулись от страшных криков: мессир Пьер душил свою супругу, и им лишь с огромным трудом удалось вырвать ее из его рук. На следующий день она уехала из замка, сказав, что отправляется поклониться святому Иакову Галисийскому, и взяла с собой своего сына Пьера и свою дочь Адриену; но на самом деле она отправилась не туда, а к королю Кастильскому, чтобы просить у него защиту и укрытие, и ни в Бискайю, ни в Беарн она больше не возвращалась.
Что же до мессира Пьера, то видения продолжали посещать его еженощно, и утром он ничего не помнил из того, что творил во сне. Пробовали по-прежнему забирать его меч, но выходило еще хуже: не находя чем сражаться и в своем сонном состоянии ощущая потребность в оружии, он хватался за все кругом и так все переворачивал и разбрасывал, что казалось, будто все дьяволы преисподней при-, ходили ему на помощь.
Так продолжалось целый год; мессир Пьер не мог уже найти ни слуг, ни приближенных и послал тогда в памплонский монастырь францисканцев-миноритов за жившим там монахом, получившим известность тем, что он умел справляться с одержимостью и знал заклинания чудесной силы. Звали его брат Жан.