Срочно присланные на Гревскую площадь отряды встретили победителей таким сильным и плотным огнем, что треть из тех, кто возвращался этой дорогой, скосили пули! Именно эту перестрелку Кристиан и Ретиф слышали с моста Сен-Мишель, а эхо донесло ее до площади Дофина, куда так быстро бежал Кристиан. По набережной Морфондю он выбежал к горевшему посту - его пламя освещало всю реку до самого Лувра: это было и путающее, и великолепное зрелище.
Но на этом горевшем посту поджигатели забыли ружья солдат.
Все эти ружья были заряжены.
Кристиан появился на площади в ту минуту, когда крыша маленького строения поползла и рухнула вниз, словно кратер, из пекла которого вдруг послышался треск, раздалось два десятка разрывов; на них ответило восемь или десять криков, и опять на мостовой осталось лежать четыре-пять окровавленных тел.
Забытые на посту ружья стражников, разогревшись и взорвавшись, поразили в толпе победителей человек восемь - десять, ранив их более или менее серьезно.
Следствием этого стали громкие крики, окровавленные и валяющиеся на мостовой раненые. Первым упал на землю Кристиан: пуля попала ему в бедро.
Ретиф так ничего не понял бы в этом падении, если бы не множество людей, которые с невероятным усердием подбирали раненых, оказывали им первую помощь и жалели их.
К этому доброму делу толпу побуждал огромного роста мужчина с выразительным лицом, чье безобразие скрадывалось твердой волей, под влиянием волнения воодушевлявшей его сердце, и отблесками пожара, приукрашивающими его черты.
Он бросился на помощь Кристиану с одной стороны, тогда как с другой поддержать юношу кинулся Ретиф.
Оба, оказавшись ближе всего к Кристиану, услышали первые слова юноши. Они задавали ему вопросы, хлопотали над ним, спрашивали, как его зовут и где он живет.
Почти без чувств, с трудом перенося боль, Кристиан даже не заметил, что среди тех, кто оказывал ему помощь, был Ретиф де ла Бретон.
- Меня зовут Кристиан, - сказал юноша, - я паж господина графа д'Артуа… Отнесите меня в конюшни графа, там должен быть хирург.
Ретиф вскрикнул; в этом вскрике романиста наряду с состраданием прозвучало торжество, ибо подтвердились его подозрения, но, поскольку семь-восемь человек взялись нести раненого домой и он убедился, что окружавшие люди бережно ухаживают за Кристианом, который, несмотря на рану, жив; поскольку человек, на чьи руки упал Кристиан, поддерживаемый одновременно Ретифом, обещал не оставлять юношу до тех пор, пока тот не попадет к упомянутому им хирургу, отец Инженю медленным шагом пошел к дочери или, вернее, к себе домой, спрашивая себя, следует ли ему сообщить девушке печальную новость или лучше дать едва народившемуся чувству постепенно угаснуть в забвении разлуки (отцам семейства, к счастью для них, всегда удается последняя маленькая хитрость, если они имеют дело с любовью, а заодно и с самолюбием).
Теперь покинем ненадолго Кристиана, которого в надежном сопровождении несут в конюшни графа д'Артуа, и Ретифа де ла Бретона, который в одиночестве возвращается домой, чтобы там в общих чертах запечатлеть слегка наметившиеся контуры первого эпизода нашей гражданской войны.
Борьба, начатая властью слабыми силами и с верой в свое обычное превосходство, продолжалась еще несколько часов благодаря напряженному мужеству отчаяния.
Она возобновилась на следующий день, не прекращалась и на третий день. Но сила в конце концов осталась за войсками короля. Самой большой катастрофой для горлопанов, превратившихся в мятежников, стала атака расположенного на улице Меле дома командира городской стражи; атака натолкнулась на ружейный огонь солдат, и те, взяв смутьянов в клещи и с двух сторон приканчивая их штыками, устроили побоище бунтарей и зевак, окрасивших своей кровью всю улицу!
Мятеж прекратился, но началась Революция.
XXV. ИСКУСИТЕЛЬ
На следующий день после всей этой пальбы, имевшей столь роковые последствия для нашего юного пажа и едва зародившейся любви Инженю, один человек - накануне мы видели, как он прятался в воротах дома Ретифа де ла Бретона, - засветло вошел в дом романиста.
Этому мужчине, появляющемуся здесь, словно те загадочные персонажи, что выходят на сцену в конце второго акта, чтобы изменить ход начавшейся драмы, бы- ло лет тридцать - тридцать пять; он был похож на лакея без ливреи, весь его невыразительный облик и наглый вид представлял собой тип тех великих лакеев прошлого века, которым удалось перешагнуть в следующий век, но порода которых начала угасать, пережив пору своего расцвета, и больше даже не заслуживала почестей виселицы.
Одет он был в темно-серый сюртук, а это платье не указывает на род занятий человека. Его можно было принять за буржуа, судебного исполнителя, принарядившегося по случаю воскресенья, или письмоводителя нотариуса, ищущего приглашение на свадьбу.
Инженю, по-прежнему ожидавшая какого-нибудь известия от Кристиана, смотрела в окно, когда этот мужчина, отвесив ей поклон и послав снизу улыбку, переступил порог темного прохода, выводящего к винтовой лестнице, и, преодолев шестьдесят ступеней, оказался перед квартирой Ретифа де ла Бретона.
Сначала Инженю очень удивилась поклону незнакомого мужчины, но предположила, что тот идет к отцу, и, сочтя его каким-то неведомым другом ее родителя, приготовилась пойти открывать, если к ним постучатся.
В дверь постучали.
Инженю открыла без всякого недоверия.
- А господин Ретиф де ла Бретон? - спросил незнакомец.
- Он живет здесь, сударь, - ответила девушка.
- Я это знаю, мадемуазель, - заметил человек в темно-сером сюртуке. - Однако соблаговолите мне сказать, могу ли я сию же минуту поговорить с ним.
- Сомневаюсь, сударь. Мой отец сочиняет, а он не любит, когда ему мешают работать.
- Меня и в самом деле очень огорчило бы, если бы я ему помешал… Но, тем не менее, мадемуазель, я должен сообщить ему нечто чрезвычайно важное.
Сказав эти слова, незнакомец осторожно стал наступать на Инженю и, проникнув в прихожую, обнаружил намерение не уступать первому отказу, положив на стол шляпу и поставив в угол трость.
После этого он, заметив кресло, расположился в нем, достал из кармана носовой платок и, крякнув от удовольствия, вытер платком лоб с видом человека, чье выражение лица означает: "А знаете ли вы, мадемуазель, что живете вы очень высоко?"
Инженю следила за пришельцем, и в глазах ее промелькнуло удивление. Было очевидно, что она наполовину уже нарушила приказ, полученный от отца.
Казалось, бесцеремонный посетитель понимает, что происходит в душе Инженю.
- Кстати, мадемуазель, - начал он, - все, о чем я должен говорить с господином Ретифом де ла Бретоном, я могу сказать и вам.
- Хорошо, сударь, говорите, потому что мне очень хотелось бы, если возможно, не беспокоить отца.
- Конечно, конечно, - согласился незнакомец, бросив на Инженю взгляд, который, хотя она и не знала почему, заставил девушку потупить глаза. - Разумеется, будет даже лучше, если я поступлю таким образом; ведь, в конечном счете, дело, что привело меня сюда, легко уладить между нами, ваш отец, в крайнем случае, может даже об этом ничего не знать.
- Но в чем все-таки дело? - робко осведомилась Инженю.
- В вас, мадемуазель.
- Во мне? - с удивлением воскликнула девушка.
- Несомненно. Мне кажется, для этого вы достаточно красивы.
Инженю покраснела.
- Простите, сударь, я желала бы знать, с кем имею честь говорить, - сказала она.
- О мадемуазель, мое имя вам ничего не скажет, ибо, я уверен, оно вам не известно.
- Это неважно, сударь.
- Моя фамилия Оже, мадемуазель. Инженю ответила ему легким кивком. Фамилия Оже, действительно, ни о чем ей не сказала.
Но девушка выглядела такой простодушной, что незнакомец, хотя и казался человеком маловосприимчивым к подобному, продолжал молча разглядывать Инженю.
Это молчание выглядело странным, ибо было хорошо заметно: незнакомцу есть о чем сказать, что все это у него на губах, но, тем не менее, заговорить об этом он не осмеливается.
- Слушаю вас, сударь, - рискнула начать Инженю.
- Черт возьми! Дело в том…
- Вы не решаетесь?
Оже протянул к Инженю руку, что заставило ее сделать шаг назад.
- Черт возьми! - повторил он. - Сказать об этом нелегко.
Инженю снова покраснела.
Краска смущения, казалось, стала преградой, которую не смели преодолеть слова незнакомца.
- Право же, я предпочитаю говорить с вашим отцом, чем с вами, мадемуазель! - неожиданно воскликнул он.
Инженю поняла, что есть лишь одна возможность избавиться от этого человека, и, рискуя вызвать недовольство отца, предложила:
- Тогда, сударь, подождите меня здесь. Я пойду предупрежу отца.
И девушка вошла в комнату романиста.
В то время Ретиф де ла Бретон публиковал "Ночи Парижа" и был занят работой над этим произведением.
С правой стороны перед его столом находилась наборная касса, до которой он легко мог дотянуться: по установившейся привычке Ретиф не писал, а набирал свой текст. Он находил в таком способе сочинительства двойную экономию - экономию времени и денег.
Подробности сочиняемой книги вызывали у него улыбку, свидетельствующую, что он очень собой доволен: ошибиться в этом было невозможно.
Ретиф был великий труженик и, подобно всем великим труженикам, когда их слишком часто отрывают от работы, громко возмущался тем, что ему мешают; но, если дверь в его комнату оставалась закрытой часа два-три, ему нравилось, если его беспокоят, хотя при этом для вида он неизменно слегка ворчал.
- Извините меня, отец, - обратилась к нему Инженю, - но незнакомец, некто господин Оже, просит поговорить с вами по важному делу.
- Господин Оже? - переспросил Ретиф, роясь в памяти. - Я не знаю такого.
- Вот и хорошо, милостивый государь, значит, мы познакомимся, - послышался голос из-за спины Инженю.
Ретиф де ла Бретон повернулся в ту сторону, откуда донесся голос, и увидел голову, выглядывавшую из-за плеча дочери.
- И что же вам угодно? - осведомился он.
- Сударь, не будете ли вы столь добры выслушать меня наедине? - ответил Оже.
Ретиф де ла Бретон взглядом велел дочери удалиться; Оже провожал девушку глазами до тех пор, пока за ней не закрылась дверь, и, когда они остались вдвоем, с облегчением вздохнул.
- Ах, признаться, теперь я чувствую себя свободнее! Невинный вид этого очаровательного создания словно замораживал мой язык.
- Но почему же, сударь? - спросил Ретиф не без удивления, которому в ходе всего последующего разговора предстояло возрастать.
- По причине того вопроса, что я хочу вам задать, милостивый государь, - ответил незнакомец.
- И каков этот вопрос?
- Располагает ли собой мадемуазель ваша дочь, сударь?
- Что вы имеете в виду? - изумился Ретиф. - Что значит располагает? Я не понимаю вас.
- В таком случае попытаюсь сейчас объяснить.
- Вы окажете мне услугу.
- Я имею честь спросить вас, сударь, есть ли у мадемуазель Инженю муж?
- Нет, конечно.
- А любовник?
- Помилуйте, сударь! - воскликнул Ретиф, словно вырастая на несколько дюймов.
- Да, я понимаю, - с невероятной наглостью возразил Оже, - на первый взгляд вопрос кажется нескромным, но, тем не менее, таковым он не является.
- Вы в самом деле так считаете? - ответил потрясенный Ретиф.
- Несомненно! Ведь вы хотите, чтобы ваша дочь была богатой и счастливой?
- Разумеется. Это желание любого отца, имеющего дочь таких лет.
- Так вот, сударь, мадемуазель Инженю упустила бы свое счастье, если бы не была свободна.
Ретиф подумал, что человек в темно-сером сюртуке пришел просить у него руки дочери, и смерил его с ног до головы пронзительным взглядом.
- Ну и ну! - пробормотал он. - И каковы же ваши предложения?
- Вот именно, сударь, предложения! - подхватил Оже. - Как вы полагаете распорядиться юной особой?
- Сделать ее честной женщиной, сударь, подобно тому как я сделал ее честной девушкой.
- Понятно, вы намерены отдать ее замуж за какого-нибудь механика, за какого-нибудь художника, за какого-нибудь беднягу-поэта или журналиста.
- Вы правы, - ответил Ретиф. - И что из этого?
- Как что? Я предполагаю, что вам, должно быть, уже делали немало подобного рода предложений.
- Не далее как вчера, сударь, мне было сделано одно предложение, причем из самых достойных.
- Надеюсь, вы отказали?
- Почему, скажите, пожалуйста, вы на это надеетесь?
- Потому, что сегодня я пришел предложить вам кое-что получше.
- Получше?! Но вы же не знаете, что мне предлагали.
- Это совершенно неважно.
- Однако…
- Мне нет нужды знать это, если учесть, что в одном я уверен.
- В чем же?
- В том, что, как я уже сказал, сегодня я пришел предложить вам кое-что получше того, что вам предлагали вчера.
"Ага! - подумал Ретиф. - Инженю идет с торгов. Отлично!"
- Кстати, я знаю, вернее, догадываюсь…
- Кто был претендент?
- Бедный молодой человек!
- Да.
- Без гроша в кармане!
- Не уверен.
- Без прочного положения!
- Извините, он называл себя резчиком.
- Вот как! Он так себя называл…
- Да, сударь, хотя на самом деле оказался дворянином.
- Дворянином?
- Именно, сударь, дворянином!
- Прекрасно, но я-то пришел предложить вам кое-что получше, господин Ретиф.
- Хорошо!
- Я пришел предложить вам вельможу.
- Который женится на моей дочери?
- Клянусь честью, да!
- Вы шутите?
- Нисколько.
- Вельможу?
- Ну да, выбор за вами.
Сомнение начало закрадываться в сердце Ретифа, а лицо его невольно стало краснеть.
- Вы говорите, что он хочет жениться? - недоверчиво спросил он.
- Да.
- Разве вельможа женится на бедной девушке?
- Полно! Я же не говорю вам, что он обвенчается с ней в соборе Богоматери, - нагло ответил Оже, ободренный добродушием и долготерпением Ретифа.
- Тогда, сударь, где же он вступит с ней в брак? - пристально глядя на собеседника, спросил Ретиф.
- Хватит, - фамильярно опустив свою большую ладонь на плечо романиста, сказал Оже, - хватит шутить и давайте откровенно обсудим вопрос, дорогой господин Ретиф. Вельможа увидел вашу дочь и влюбился в нее.
- Что за вельможа? - ледяным тоном спросил Ретиф.
- Что за вельможа, что за вельможа? - повторил Оже, несколько растерявшись, несмотря на свое нахальство. - Черт побери! Очень большой вельможа, безмерно богатый! Принц!
- Сударь, я не знаю, что выражают ваши улыбки, - возразил романист, - но они обещают мне слишком много или совсем мало.
- Прежде всего позвольте мне сказать, господин Ретиф, что они вам обещают, это деньги, много денег, огромные деньги!
Ретиф закрыл глаза, скорчив гримасу столь очевидного отвращения, что Оже тотчас спохватился:
- Почему я говорю о деньгах?! Мне кажется, их в вашей жизни было очень мало, вы даже не знаете, что они собой представляют, господин Ретиф.
- Но, сударь, поистине мне непонятно, сплю я или бодрствую, - возразил Ретиф. - Если я не сплю, то, по-моему, понимаю вас очень хорошо.
- Выслушайте меня, господин Ретиф, вы от этого ничего не потеряете, ибо узнаете мое определение денег…
О, вы умеете нанизывать фразы одну за другой, так взвесьте-ка их истинную цену. Деньги, дорогой господин Ретиф…
- Сударь…
- Ах, вот вы сразу же перебиваете меня в начале моего определения. Ретиф огляделся вокруг себя с таким видом, словно хотел убедиться, нет ли в комнате кого-нибудь, кто помог бы ему вытолкать Оже за дверь; но в одиночку он был неспособен справиться с таким крепким молодым мужчиной, как Оже.
Поэтому он решил терпеть.
Впрочем, будучи наблюдательным социальным писателем, живописующим нравы, он не находил этот разговор неинтересным для себя и хотел понять, что еще уцелело от вельможной наглости в том новом обществе, которое чувствовало расположение к философии и жаждало свободы.
Но Оже, который не был способен угадать, что же действительно творилось в сердце Ретифа, и который, кстати, считал, что люди почти всегда заслуживают презрения, и привык их презирать, продолжал:
- Деньги, дорогой мой господин Ретиф, - это квартира в другом, а не в таком, как у вас, доме, на другой, а не такой, как ваша, улице; это обстановка в квартире - вы прекрасно понимаете, что под обстановкой я разумею нечто иное, отличное от ваших трухлявых столов и колченогих стульев: под обстановкой я имею в виду кресла, обитые мягким утрехтским бархатом; мебель розового дерева; портьеры из узорчатого шелка; мягкий ковер зимой; полы, до блеска натертые летом… и, дайте мне, черт возьми, сказать, слугу, который натирает полы и надевает чехлы на кресла; на камине красивые часы в стиле буль или из позолоченной бронзы; шкафы с фарфоровой и серебряной посудой; погреба с бургундскими винами для тех дней, когда вы будете отдыхать, и с бордо для тех дней, когда вам предстоит работать.
- Перестаньте, сударь! - взмолился Ретиф, у которого от этого перечисления начинала кружиться голова.
- Но дайте же мне закончить, черт побери! Под обстановкой я разумею и хорошую библиотеку, а не те книжки, что я вижу у вас на необструганных и сколоченных вами досках, а красивые и добрые, вернее, злые книги - ведь именно их предпочитаете вы, господа романисты, господа поэты, господа журналисты! - господина де Вольтера в переплетах, Жан Жака Руссо с золотым обрезом, всю "Энциклопедию", тысячу томов! В вашем сарае никогда не кончаются дрова из королевских лесов; в вашей кладовой хранятся неиссякаемые запасы ламп и горы свечей; в вашем платяном шкафу висит по паре каждой вещи, то, чего вы никогда не имели, например: два фрака, два сюртука, два жилета, две пары кюлот, два шелковых, подбитых ватой шлафрока для зимы, два ситцевых халата для лета, кружева, рубашки из тонкого полотна, трость с позолоченным, украшенным чеканкой набалдашником, - целый гардероб, который сделает вас моложе лет на пятнадцать и приведет к тому, что женщины станут оборачиваться вам вслед.
- Женщины?
- Да, как и тогда, когда вам было двадцать пять лет и вы совершали свои прекрасные прогулки влюбленного Геркулеса с мадемуазель Жинан и еще тремя девушками! Ну вот, как видите, я читаю ваши книги, господин Ретиф де ла Бретон, хотя они очень плохо напечатаны, и поэтому нам известно о ваших неприятностях: нам знакома драма "Новобрачная". Итак, вы получите все то, о чем я вам говорил, господин Ретиф де ла Бретон: у вас будет особняк, обстановка и деньги; вы будете иметь все это и даже больше, а в противном случае я, Оже, опозорю свое имя!
- Но все-таки, каков вывод из сказанного вами?
- А вывод из сказанного мною таков, что вельможа, вступая в брак с вашей дочерью, даст все эти вещи ей в приданое.
- Вот в чем дело! - вскричал разъяренный Ретиф, поправляя на голове черную бархатную ермолку. - Вы либо смеетесь надо мной, либо явились серьезно и бесстыдно предложить мне эту гнусную сделку?