- Это негодяй! Злодей! - кричал Сантер. - Он приказал стрелять в народ.
- Подумаешь! - возражал Ревельон. - Если народ бунтует, это больше не народ.
- Как?! Если вы богаты, то хотите лишь за собой сохранить право иметь собственное мнение и высказывать его, но, если вы бедны, вам, значит, придется все терпеть, никогда ни на что не жалуясь и даже не возмущаясь. Нет уж, увольте!
- Я не хочу, чтобы вопреки воле короля и закону нарушался общественный покой, только это я и имею в виду.
- Ревельон! Ревельон, друг мой, не говорите подобных вещей! - настаивал Сантер.
- Разве я не должен высказывать то, что думаю?
- Нет, особенно в присутствии рабочих.
- И почему же?
- Потому, что когда-нибудь они сожгут ваши обои, вы понимаете меня?
- Ну что ж, если в тот день нам выпадет счастье иметь еще в командирах городской стражи господина Дюбуа, он приведет взвод солдат и прикажет стрелять в рабочих, как он отдал приказ расстрелять всю эту сволочь на Новом мосту и площади Дофина.
- Ах черт, ах черт! - шептал Ретиф. - Мой друг Ревельон, оказывается, еще меньший сторонник перемен, чем я думал, и, если бы он оказался, подобно мне и Инженю, под выстрелами, если бы видел, как уносят раненых, если бы ему пришлось считать погибших…
Пока Ретиф вполголоса предавался этим размышлениям, Сантер - он не был тем человеком, кто позволяет, чтобы за другим оставалось последнее слово, - кричал громче, чем раньше:
- Так значит, вы призовете господина Дюбуа? Значит, пошлете за командиром стражи? И заставите стрелять в беззащитных бедняков? Так вот, заявляю вам, что при первом выстреле мои рабочие явятся сюда, чтобы оказать помощь вашим.
- Ваши рабочие?
- Да, и поведу их я, вам понятно?
- Хорошо, это мы еще посмотрим.
- Прекрасно, это вы и увидите.
В это мгновение двери кабинета резко, с грохотом распахнулись, и на пороге появились Ревельон и Сантер.
Сантер был багрово-красным, Ревельон - очень бледным.
Оба оказались перед тремя девицами, весьма обеспокоенными ссорой, которую они слышали, и перед Ретифом, сделавшим вид, будто ничего не случилось.
- Здравствуйте, дорогой господин Ретиф, - сказал Ревельон.
- А! Господин Ретиф де ла Бретон! - воскликнул Сантер, с высоты своего великанского роста одаривая романиста улыбкой.
Ретиф, очень обрадованный тем, что его знает г-н Сантер, поклонился.
- Вот он, писатель-патриот! - громко заметил пивовар.
Ретиф поклонился еще раз.
Сантер подошел к нему и пожал руку.
Тем временем Ревельон, понимая, что все сказанное в кабинете было услышано, со смущенным видом поклонился Инженю.
- Вы слышали нас? - спросил Сантер, смеясь, как человек, убежденный в том, что, отстаивая правое дело, он может в присутствии всех повторить сказанное в беседе с глазу на глаз.
- Конечно! Вы говорили довольно громко, господин Сантер, - ответила младшая из дочерей Ревельона.
- Это верно, - подтвердил Сантер громовым голосом, заливаясь смехом, поскольку он уже утратил резкость спора, - ведь этот чертов Ревельон еще живет представлениями Генриха Четвертого! Он одобряет правительство во всем, что оно делает, и каждое утро ждет курицу в супе.
- Дело в том, что в тот вечер у статуи его величества Генриха Четвертого было жарко! - заметил Ретиф, сразу же пожелавший снискать к себе расположение торговца пивом - фигуры, пользующейся заметным влиянием.
- А-а! Значит, вы там были, господин Ретиф? - спросил Сантер.
- Увы, был, вместе с Инженю… Правда, Инженю? Мы там едва не погибли.
- Ну что, дорогой мой Ревельон, вы слышите: господин Ретиф был там с дочерью.
- И что из этого следует?
- Господин Ретиф и его дочь не принадлежат ни к сволочи, как вы только что выразились, ни к врагам общественного спокойствия.
- Так что вы хотите этим сказать? Они не погибли! И потом, если бы они погибли, тем хуже для них! Почему они находились там, вместо того чтобы сидеть дома?
Никто на свете не может сравниться с умеренными людьми в способности делать беспощадные умозаключения.
- Ну и ну! Неужели вы упрекаете их, этих несчастных парижских обывателей, в том, что они совершали прогулку по Парижу? - удивился Сантер, обнаруживая грубый, но последовательный здравый смысл. - Поосторожнее, метр Ревельон, если вы стремитесь стать выборщиком, то, черт побери, будьте большим патриотом!
- Эх, черт возьми! - вскричал Ревельон, вторично задетый за живое, ведь если в первый раз угрожали его выгодам, то во второй раз уязвили его самолюбие. - Я, мой дорогой Сантер, патриот ничуть не меньше других, но не хочу шума, учитывая, что он мешает торговле!
- Это просто прелесть! - сказал Сантер. - Давайте делать революцию, но не будем никого смещать и не станем ничего менять.
Он произнес эти слова с той невозмутимой насмешливостью, что составляет одну из самых выдающихся особенностей французского ума.
Ретиф засмеялся.
Пивовар, почувствовав поддержку, повернулся в его сторону.
- Наконец, я беру в судьи вас, поскольку вы там присутствовали, - сказал он. - Говорят, будто тогда убили триста человек.
- Почему не три тысячи? - спросил Ревельон. - Нулем больше или меньше - мелочиться не стоит.
На лице Сантера появилось выражение некоей серьезности, на которую, казалось, была неспособна эта вульгарная физиономия.
- Положим, погибло всего трое, - возразил он. - Разве жизнь трех граждан дешевле парика господина де Бриена?
- Разумеется, нет! - пробормотал Ревельон.
- Так вот, - повторил Сантер, - это я вам говорю: убито было триста граждан и очень много ранено.
- Пусть так! - согласился Ревельон. - Вот вы называете их гражданами! А это толпа бродяг, которая сбежалась к дому шевалье Дюбуа, чтобы грабить! Их расстреляли и правильно сделали, я уже говорил это и повторяю снова.
- Ну, что ж, мой дорогой Ревельон, вы дважды выразились совсем неточно: вам отлично известно, что жертвами столкновения стали очень приличные люди… Не правда ли, господин Ретиф?
- Почему вы спрашиваете об этом меня? - ответил вопросом Ретиф.
- Но кого, черт возьми, я должен спрашивать, ведь вы сказали, что были там, - простодушно возразил Сантер.
Ретифа начинал сильно смущать тот оборот, который принимал разговор, и тот интерес, что проявляли к нему все присутствующие.
- Ах! - вздохнула одна из дочерей Ревельона. - Вы говорите, что были жертвы и среди порядочных людей?
- Да, черт побери! Почему нет? - вскричал Сантер. - Пули слепы, и доказательство тому, что среди жертв называют…
Ретиф сильно закашлялся.
- … прежде всего одну президентшу: пуля сразила ее наповал, - продолжал Сантер.
- Бедная женщина! - воскликнула мадемуазель Ревельон.
- Называют и оптового торговца сукном с улицы Бурдонне…
Ретиф вздохнул.
- Называют еще…
- … многих, многих порядочных людей! - поспешно заключил Ретиф.
Но Сантер был не тем человеком, который позволяет оборвать свою речь.
- Говорят, - воскликнул он громким голосом, чтобы заглушить сухой, упрямый кашель Ретифа, - говорят, даже аристократы пострадали!
- Правда?
- Например, чей-то паж…
Ретиф стал до смешного красным; Инженю пугающе побледнела и пролепетала:
- Паж?
- Да, да, паж, - подтвердил Сантер, - да к тому же господина графа д'Артуа.
- Извините, господина графа Прованского! - поспешил исправить Ретиф, заглушая своими словами слабый вскрик дочери.
- Мне говорили что графа д'Артуа, - упорствовал Сантер.
- Меня уверяли, что графа Прованского, - настаивал огорченный Ретиф с огромным усилием мужества, которое он черпал в бледности Инженю, ловившей, затаив дыхание, каждое слово собеседников и готовой либо упасть в обморок, либо снова ожить, в зависимости от того, кто из спорщиков окажется более убедительным.
- Неважно кто, граф д'Артуа или граф Прованский, - наконец сказал Сантер. - Как бы то ни было, но этот юный паж все-таки немного аристократ.
- Ну и ну! - вскричал Ревельон. - Ретиф говорит о графе Прованском, Сантер о графе д'Артуа; вы прекрасно понимаете, что они не согласны друг с другом… А есть ли вообще уверенность, что это был паж?
- Вот именно! Ведь в этом никак нельзя быть вполне уверенным, - согласился Ретиф, приободренный той неожиданной поддержкой, что ему оказали.
- О, черт возьми, прекратите, господа! - вскричал Сантер. - Это паж, и паж настоящий.
- Хорошо, но как вы это узнали? - поинтересовался Ревельон.
- Да, как? - повторил Ретиф, цепляющийся за каждую соломинку, словно утопающий.
- Как? Да очень просто: его лечит мой друг Марат; пажа принесли в конюшни д'Артуа, и Марат, исполненный человеколюбия, даже уступил ему свою комнату.
- Вам что, сказал об этом сам господин Марат? - осведомился Ревельон. Что касается Ретифа, то он больше не осмеливался рта раскрыть.
- Нет, - ответил Сантер, - истина прежде всего! Нет, об этом мне рассказал не Марат, а Дантон, слышавший обо всем из уст самого Марата.
- Кто этот Дантон?
- Адвокат при королевских советах… Вы ведь не станете называть его сволочью, хотя он и патриот.
- Ну, что ж, если один паж ранен, - заметил Ретиф, который, делая вид, будто хочет вставить в разговор словечко, отвечал своей дочери, а не Сантеру. - В Париже больше сотни пажей!
Но Инженю не слышала отца.
- Ранен! - шептала она. - Он только ранен!
И она с облегчением вздохнула; правда, ее щеки сохранили остаток той бледности, которая на мгновение покрыла их и не ускользнула от девиц Ревельон - ведь девушки все замечают.
- Поэтому вы понимаете, - продолжал Сантер, - что не надо приходить сюда и убеждать нас, будто они хорошо сделали, стреляя в народ, ибо одно из двух: или вы аристократ, но тогда вы видите, что многие из них пострадали, или вы патриот, и тогда несомненно, какие большие опустошения произошли в наших рядах!
Дилемма была столь убедительной, что Ревельон промолчал; поэтому спор показался законченным; но из страха, что этого не случится, Ретиф поспешил сменить тему разговора, направив его по другому руслу:
- Дорогой господин Ревельон, все-таки необходимо сказать, для чего я к вам пришел.
- Надеюсь, что, как всегда, - ответил торговец обоями, - навестить нас и остаться с нами поужинать.
- Нет; сегодня мой приход преследует особую цель: я пришел просить вас об одном одолжении.
- Каком именно?
- Вы знаете о гнусной западне, чьими жертвами наверняка оказались бы моя дочь и я, если бы не помощь ваших храбрых рабочих.
- Да, конечно, черт возьми! Мои рабочие даже крепко отделали одного из тех порочных аристократов, о которых вы только что нам говорили, дорогой мой Сантер… Поэтому расскажите об этом соседу, Ретиф.
Ретиф ничего другого и не просил; он поведал эту историю со всеми прикрасами, какие могло прибавить воображение романиста.
Рассказ живо заинтересовал Сантера.
- Браво! - вскричал он, выслушав перечисление тех ударов, что посыпались на нападавших. - Прекрасно! Да уж, если за дело берется народ, то бьет он больно!
- И чем же все это закончилось? - спросил Ревельон. - Вас беспокоят? Господин граф д'Артуа предпринимает что-нибудь?
- Нет, - ответил Ретиф, - наоборот, кое-что предпринять пытается виновный.
- Значит, если он суетится, - громко смеясь, заметил Сантер, - я знаю лишь одно средство: надо его добить!
- Бесполезно, - ответил Ретиф.
- Почему бесполезно?
- Это ни к чему, он раскаивается и со всеми пожитками переходит на нашу сторону.
И тут Ретиф, как и в первый раз, подробно рассказал об отречении Оже от его прежних взглядов.
Его выслушали в исполненной сочувствия тишине; в то время это уже было немало - преданность такого человека, как Оже, народу, особенно если к его достоинствам верного человека прибавлялось звание перебежчика.
Сантер ликовал от радости.
- Вот это, черт возьми, честный малый! - восклицал он. - Какое раскаяние! Как глубоко искупает он свою вину! И в какую ярость придет граф, когда узнает об этом!
- Об этом я предоставляю судить вам, - сказал Ретиф.
- Но дело не в этом, надо, чтобы этот честный малый был вознагражден, - продолжал Сантер. - Как вы его назвали?
- Оже, господин Сантер.
- Ну что ж, надо подумать, что можно для него сделать, - сказал пивовар, захваченный порывом патриотической радости.
- Именно об этом я имел честь вас просить, - заметил Ретиф. - Сию минуту я рассказал вам, что несчастный малый со всеми пожитками дезертировал из лагеря аристократов; но нет, наоборот, он пришел к нам без пожитков; ибо честный малый не захотел забрать ничего из того, что принадлежало ему у графа! Вот почему он беден, вот почему он голоден, вот почему он хочет работать и полностью принять крещение патриотизмом!
- Браво! - вскричал Сантер, аплодируя округленной и цветистой фразе Ретифа. - Браво! Этот молодец не должен умереть с голоду: я беру его к себе!
- Правда? - спросил Ретиф.
- Беру рабочим, - продолжал Сантер. - У меня он будет зарабатывать экю в день, и я буду его кормить. Черт побери! В предместье это произведет прекрасное впечатление! Как будут ворчать аристократы!
При этих словах Сантера Ревельон почувствовал, какая жалкая роль ему выпала, и решил хотя бы немного перехватить инициативу, которую в этом деле он упустил.
Сантер подавил его, а прослыть в квартале непатриотичным было не особенно приятно.
- Постойте! - сказал он, вспомнив вдруг о том зловещем предсказании, которое сделал Сантер по поводу его обоев. - Эк вы разгорячились!
- Ну да! Ведь меня-то безразличным не назовешь! - отпарировал Сантер.
- Но, дорогой мой, давайте немного поймем друг друга, - настаивал Ревельон. - Я безразличен не больше вас, если речь идет о том, чтобы совершить поступок порядочного человека, и, чтобы вам это доказать, хотя сейчас мне никто не нужен, на работу Оже беру я и поселяю в моем доме.
Ретиф, радостно улыбаясь, повернулся к Ревельону, ведь его предложение стало предметом торга.
- Ну уж нет! - возразил Сантер. - Вы признались, что вам никто не нужен, а у меня в пивоварне хватит дела еще для сотни рабочих.
- А разве я каждый день, невзирая на убогие времена, не обеспечиваю работой множество несчастных? - спросил Ревельон, стремясь превзойти Сантера. - Кстати, по-моему, господин Ретиф обращался именно ко мне.
Ретиф поклонился в знак согласия.
- И еще мне кажется, - продолжал Ревельон, - что если кому-нибудь и следует отдать предпочтение, то именно более старому другу.
Ретиф взял руку Ревельона и с чувством ее пожал.
- Согласен, - сказал Сантер. - Но, говоря между нами, сосед, если надо поселить в доме врага аристократов, то полагаю, место ему скорее у меня, чем у вас.
- Пустяки! - усмехнулся торговец обоями. - Скажите, кто из нас дал Оже великолепную взбучку, убил его товарища и едва не прикончил его самого? Господин Ретиф, кюре сказал, что товарищ Оже умер, да или нет?
- Он сказал, что тот умер.
- Сдаюсь, - ответил Сантер, побежденный последним доводом. - Ваше право быть патриотом или делать вид, что вы им являетесь, делу это не повредит.
И он сопроводил свои слова взглядом, который послужил к ним многозначительным комментарием.
Ретиф и Ревельон поняли смысл этого взгляда; он раскрывал всю Революцию, олицетворенную в этом человеке, призванном позднее, сам того не зная, сыграть в ней столь большую роль.
Ревельон проводил Сантера до ворот, и оба без злобы обменялись рукопожатием.
Политики прекратили спорить, негоцианты договорились друг с другом. Сантер отдал вежливый поклон Ретифу, которому пивовар понравился, тем более что и писатель пришелся тому по душе; он галантно попрощался с девицами, пообещав прислать им яблок, так как пришло время варить сидр; потом он ушел, оставив о себе в доме самое приятное впечатление.
Девушки увели Инженю в свою комнату.
Оставшись вдвоем, Ретиф и фабрикант обоев переглянулись.
- Итак, значит, вы берете Оже? - спросил Ретиф.
- Да, но надо будет посмотреть, что он умеет делать, - сказал Ревельон весьма ворчливым тоном, который не сулил Оже в доме промышленника безмятежной жизни.
Ретиф почувствовал в этих словах, что торговец обоями решился сделать это лишь под его нажимом.
Он захотел убедить Ревельона, что тот сделал не столь плохое дело, нежели считал.
- Помимо того, что вы совершите превосходный политический жест, - убеждал его Ретиф, - и это утвердит во всем квартале вашу репутацию просвещенного патриота, кем вы и являетесь, и честного гражданина, - вы, говорю я вам, кроме этого, заключите выгодную сделку: кажется, Оже действительно получил образование.
- Образование! Образование! - проворчал Ревельон. - По-моему, оно - не первая необходимость для рабочего, печатающего обои.
- Почему же? - спросил Ретиф, тешивший себя идеями передового человека. - Образование ведет ко всему.
- Даже к тому, чтобы растирать краски? - рассмеялся Ревельон. - Я не вижу, какую еще работу могу предложить вашему протеже.
- Гм! Мой протеже, мой протеже! - проворчал и Ретиф. - Вы согласитесь, мой дорогой друг, что у него есть особые права на мое покровительство.
- Согласен, есть, потому что вы мне его рекомендуете.
- Я вам его рекомендую, это верно, - сказал Ретиф. - О, тут я больше ничего вам сказать не могу.
- Хорошо, тогда присылайте его ко мне; когда он придет, мы с ним побеседуем, выясним, на что он годится, и посмотрим, куда его деть. Но, черт побери, - сквозь зубы процедил Ревельон, - пусть только он не злоупотребляет моим доверием, ваш господин Оже!
Ретиф подумал, что этим пока и следует ограничиться; открыв дверь в комнату девиц Ревельон, он обратился к Инженю:
- Душа моя, мы обо всем договорились; поблагодарим еще раз нашего доброго друга господина Ревельона и пойдем сообщим кюре прихода Сен-Никола-дю-Шардонере, что если господин Оже хочет стать честным, то отныне будущее его обеспечено.
Инженю расцеловалась с девушками, Ретиф пожал руку Ревельону, и они ушли.
- Наконец-то все кончилось! - вздохнув, сказал писатель своей дочери, когда они вышли на улицу.
Тогда Инженю не могла понять, сколькими будущими вздохами был чреват этот тяжкий вздох!