- Да, барон, признаюсь, - сказала виконтесса, - в первую минуту… смущение, неизбежное в таком затруднительном положении… огромность вашей жертвы для меня… выгоды принцессы, требовавшей, чтобы я выиграла время… могли вырвать у меня несколько слов, совсем не согласных с моими мыслями. Но в эту долгую ночь я все обдумала: ни я, ни вы не можем оставаться дольше в этом замке.
- Не можем! - повторил Каноль. - Но вы забываете, виконтесса, что все возможно тому, кто говорит именем короля.
- Господин де Каноль, надеюсь, что вы поступите как следует дворянину и не употребите во зло того положения, в которое поставила меня преданность моя ее высочеству.
- Ах, виконтесса, - отвечал Каноль, - ведь я совсем сошел с ума! И, Боже мой, вы это хорошо знаете: кто, кроме сумасшедшего, мог сделать то, что я сделал? Сжальтесь же над моим безумием, виконтесса! Не отсылайте меня из Шантийи, умоляю вас!
- Тогда оставлю замок я, сударь. Так я против вашей воли возвращу вас к вашим обязанностям. Увидим, дерзнете ли вы удерживать меня силой, решитесь ли предать нас обоих позору? Нет, нет, барон, - прибавила виконтесса, и Каноль впервые услышал, что ее голос дрожит, - нет, вы поймете, что вам нельзя оставаться вечно в Шантийи, вы вспомните, что вас ждут в другом месте.
Это слово, блеснувшее как молния, напомнило ему сцену в гостинице Бискарро, когда виконтесса узнала про связь барона с Нанон. Ему все стало ясно.
Бессонница Клер объяснялась не беспокойством о настоящем, а воспоминаниями о прошлом. Принятое утром решение не видеться с Канолем было внушено ей не разумом, а ревностью.
Тут оба они замолчали на минуту и безмолвно стояли друг перед другом. Но в то же время между ними продолжался безмолвный разговор, сопровождаемый сильным биением их сердец.
"Она ревнует! - думал Каноль. - Ревнует! О, теперь я все понимаю! Да! Да! Она хочет убедиться, могу ли я пожертвовать для нее всякой другой любовью. Это испытание!"
В то же время она думала:
"Я для Каноля только развлечение, он встретил меня на дороге в ту минуту, когда был принужден уехать из Гиени, он преследовал меня, как путешественник следует за блуждающим огоньком, но сердце его осталось в том домике, окруженном деревьями, куда он ехал, когда мы встретились. Я никак не могу быть рядом с человеком, который любит другую и которого я, может быть, полюблю, если еще буду видеть его. О, это значило бы не только изменить своей чести, но даже изменить делу принцессы: какая низость - любить исполнителя повелений ее гонителей!"
И потом вдруг, отвечая на свою мысль, она сказала:
- Нет, нет! Вы должны уехать, барон. Уезжайте! Или я сама уеду.
- Вы забываете, виконтесса, - возразил Каноль, - что вы дали мне слово не уезжать, не предупредив меня.
- Так я предупреждаю вас, сударь, что покидаю Шантийи немедленно.
- И вы думаете, что я это позволю? - спросил Каноль.
- Как! - вскричала виконтесса. - Вы решитесь остановить меня силой!
- Не знаю сам, что сделаю, сударыня, знаю только, что не могу расстаться с вами.
- Так я у вас в плену?
- Я уже два раза терял вас, виконтесса, и не хочу потерять в третий.
- Значит, насилие?
- Да, насилие, раз нет другого средства.
- О! - вскричала виконтесса. - Какое счастье стеречь женщину, которая стонет, просится на волю, не любит и даже ненавидит вас!
Каноль вздрогнул и старался разгадать, где правда: в словах или в мыслях Клер?
Он понял, что настала минута, когда следовало рискнуть всем.
- Виконтесса, - сказал он, - слова, которые вы сейчас произнесли таким искренним голосом, что нельзя обмануться в истинном их значении, разрешают все мои сомнения. Вы будете плакать! Вы в неволе! Я буду удерживать женщину, которая не любит, даже ненавидит меня! О нет, нет! Успокойтесь, ничего этого не будет! Чувствуя невыразимое счастье при свиданиях с вами, я вообразил, что вы не возражаете против моего присутствия. Я надеялся, что за потерю уважения и доверия, будущности и, может быть, чести вы вознаградите меня, хоть подарив мне несколько часов, которые, вероятно, никогда не повторятся. Все это было возможно, если б вы любили меня… если б даже были равнодушны ко мне, ведь вы добры и сделали бы из сострадания то, что другая сделала бы из любви. Но я имею дело не с равнодушием, а с ненавистью; ну, это совсем другое дело, и вы совершенно правы. Простите только, виконтесса, мне то, что я не понял, как можно заслужить такую ненависть, когда безумно любишь! Это вы должны остаться повелительницей и свободной в этом замке, как и везде, а я должен удалиться и удаляюсь. Через десять минут вы будете совершенно свободны. Прощайте, виконтесса, прощайте навсегда!
И Каноль с отчаянием, которое сначала казалось притворным, а было настоящим, поклонился и отвернулся. Он никак не мог найти дверь и повторял "Прощайте! Прощайте!" голосом, полным такой глубокой скорби, что слова, вырывавшиеся из его души, тронули сердце Клер. Истинное горе обычно проявляется бурно.
Виконтесса никак не ожидала такого послушания. Она собрала все силы для борьбы, а не для победы и была поражена этой покорностью, сочетавшейся с такой искренней любовью. И когда молодой человек сделал уже два шага к двери, наугад берясь за ручку и подавляя рыдание, он внезапно почувствовал на своем плече руку. Ее движение было весьма выразительным: она не просто прикасалась, она останавливала.
Перед ним стояла Клер. Ее грациозно протянутая рука касалась его, и гордое выражение лица внезапно сменилось прелестной улыбкой.
- Так вот каким образом, сударь, вы служите королеве? - сказала она. - Вы собрались уезжать, хотя вам приказано оставаться здесь, предатель?..
Каноль вскрикнул, упал на колени и прижался пылающим лицом к ее рукам.
- О, теперь можно умереть от радости! - прошептал он.
- Ах, не радуйтесь еще! - сказала виконтесса. - Знаете ли, зачем я вас остановила? Чтобы мы не расстались поссорившись, чтобы вы не считали меня неблагодарной… чтобы возвратили мне добровольно мое честное слово… чтобы вы видели во мне, по крайней мере, преданную вам женщину, если уж политические распри мешают мне быть для вас чем-нибудь другим.
- Боже мой, - вскричал Каноль. - Так я опять ошибся: вы не любите меня!
- Не будем говорить о наших чувствах, барон, поговорим лучше об опасности, которая грозит нам обоим, если мы здесь останемся. Уезжайте или позвольте мне ехать: так надо.
- Что вы говорите?
- Я говорю правду. Оставьте меня здесь, возвращайтесь в Париж, расскажите Мазарини, расскажите королеве, что здесь случилось. Я помогу вам, насколько мне это будет возможно, но уезжайте, уезжайте!
- Но я опять должен повторить вам: расстаться с вами для меня - умереть!
- Нет, нет, вы не умрете; у вас останется надежда, что мы встретимся в другое, более счастливое время.
- Случай бросил меня на вашу дорогу, или, лучше сказать, виконтесса, случай уже дважды приводил вас на мою дорогу, случай устанет помогать мне, и если я с вами расстанусь, то мы никогда не встретимся.
- Так я найду вас.
- О, виконтесса, позвольте мне умереть за вас! Что смерть! Одна минута страдания, не более! Но не просите, чтобы я опять расстался с вами. При одной мысли о разлуке сердце мое разрывается. Подумайте, я едва успел увидеть вас, едва успел поговорить с вами…
- Хорошо! Если я позволю вам остаться здесь еще сегодня, если весь день вы будете видеть меня и говорить со мною, будете ли вы довольны? Говорите!
- Я ничего не обещаю.
- В таком случае и я ничего не обещаю. Я обещала вам только сказать, когда уеду. Извольте, я еду из замка через час.
- Значит, нужно делать все, что вам угодно? Значит, нужно слушаться вас во всем? Нужно отказаться от самого себя и слепо подчиниться вашей воле? Ну, если все это нужно, извольте! Перед вами раб, приказывайте, он исполнит. Приказывайте, моя госпожа, приказывайте!
Клер подала барону руку и сказала самым ласковым, самым нежным голосом:
- Возвратите мне мое честное слово, и в обмен заключим новый договор: если с этой минуты до девяти часов вечера я не расстанусь с вами ни на секунду, уедете ли вы в девять часов?
- Клянусь, что уеду.
- Так пойдемте! Посмотрите: небо голубое! Оно обещает нам прекрасный день. Роса на лугах, благоухание в воздухе, целебные запахи лесных деревьев! Пойдемте!.. Эй! Помпей!
Достопочтенный управляющий, получивший, вероятно, приказание стоять у дверей, тотчас вошел.
- Лошадей для прогулки! - сказала госпожа де Канб, разыгрывая прежнюю роль, - я поеду этим утром на пруды, а вернусь через ферму, где буду завтракать… Вы поедете со мною, господин барон, - прибавила она, - провожать меня - обязанность ваша, потому что королева приказала вам не выпускать меня из виду.
Молодой человек ничего не видел перед собой; он задыхался от радости, окутавшей его подобно тем облакам, в которых некогда скрывались боги на небесах. Он позволял вести себя, не будучи в состоянии ни думать, ни управлять собою. Он был опьянен, был в упоении похож на сумасшедшего. Скоро посреди прохладной рощи, где в таинственных аллеях зеленые ветви задевали его непокрытую голову, он опять пришел в себя. Он шел глух и нем, сердце его сжималось от радости так же больно, как оно сжимается от печали. Рука виконтессы де Канб лежала в его руке. Клер была бледна, молчалива и, несомненно, столь же счастлива, сколько и он.
Помпей шел сзади так близко, что все мог видеть, и так далеко, что ничего не мог слышать.
IV
Конец этого чудесного дня наступил, как приходит всегда конец всякого сновидения. Для счастливого барона часы летели как секунды. Ему казалось, что от этого дня у него останется столько воспоминаний, что их хватило бы на три обыкновенные жизни. Каждая из аллей парка была отмечена словом виконтессы или воспоминанием о ней. Каждый ее взгляд, движение руки, палец, приложенный к губам, - все имело свой смысл… Садясь в лодку, она пожала ему руку; выходя на берег, она опиралась на нее; обходя стену парка, она устала и села отдыхать; и как ни мимолетны были эти эпизоды, молодой человек запомнил их все, во всех мельчайших подробностях, равно как и окружавший их пейзаж, озаренный для него каким-то фантастическим сиянием.
Каноль не расставался с виконтессой весь день: за завтраком она пригласила его к обеду, за обедом пригласила к ужину.
За великолепием достойного приема, который мнимая принцесса должна была оказать посланнику короля, Каноль сумел разглядеть внимание любящей женщины. Он забыл лакеев, этикет, весь свет, он даже забыл свое обещание уехать и думал, что навсегда останется в этом земном раю, где он был бы Адамом, а госпожа де Канб - Евой.
Но когда подступил вечер, когда поужинали, когда заканчивался этот день невыразимого блаженства, когда за десертом придворная дама увела Пьерро, который все еще был переодет принцем и, пользуясь обстоятельствами, ел за четырех настоящих принцев крови, когда часы начали бить и виконтесса де Канб, взглянув на них, убедилась, что они бьют десять, она сказала со вздохом:
- Ну, теперь пора!
- Пора что? - спросил Каноль, стараясь улыбнуться и парировать величайшее несчастье шуткой.
- Пора сдержать ваше слово.
- Ах, виконтесса! - возразил Каноль печально. - Так вы ничего не забываете?
- Может быть, и я бы забыла, как вы, - сказала госпожа де Канб, - но вот что возвратило мне память.
Она вынула из кармана письмо, которое получила в ту минуту, когда садилась за стол.
- От кого это? - спросил Каноль.
- От принцессы. Она зовет меня к себе.
- По крайней мере это хороший предлог! Благодарю вас, что вы хоть щадите меня.
- Не обманывайте сами себя, господин де Каноль, - сказала виконтесса с печалью, которую не старалась даже скрывать. - Если б я даже не получила этого письма, то все-таки в условленный час напомнила бы вам об отъезде, как напоминаю теперь. Неужели вы думаете, что люди, окружающие нас, и дальше не догадаются, что мы в сговоре? Наши взаимоотношения, признайтесь сами, вовсе не похожи на взаимоотношения гонимой принцессы с ее гонителем. Но если эта разлука для вас так жестока, как вы говорите, то позвольте сказать вам, барон, что от вас зависит никогда не разлучаться со мною.
- Говорите! О, говорите! - вскричал Каноль.
- Разве вы не догадываетесь?
- Разумеется! Прекрасно догадываюсь! Вы хотите, чтобы я сопровождал вас к принцессе?
- Она сама пишет это в своем письме, - живо сказала виконтесса.
- Благодарю, что мысль эта пришла не вам в голову, благодарю за смущение, с которым вы сделали мне это предложение. Совесть моя нисколько не мешает мне служить той или другой партии, у меня нет никаких убеждений. Да и кто их имеет в этой войне, кроме тех, кто преследует свои личные цели? Когда я вынимаю шпагу из ножен, мне все равно, откуда посыплются на меня удары - справа или слева; я не знаю королевы, не знаю и принцев, я независим, нечестолюбив и ничего не жду ни от нее, ни от них. Я просто служу, вот и все.
- Так вы поедете со мной?
- Нет!
- Но почему же, если дело обстоит так, как вы сказали?
- Потому что вы перестанете уважать меня.
- Так только это останавливает вас?
- Только это, клянусь вам.
- О, тогда не бойтесь!
- Вы сами не верите тому, что теперь говорите, - сказал Каноль, грозя пальцем и улыбаясь. - Перебежчик - предатель. Первое из этих двух слов несколько поучтивее, но оба означают одно и то же.
- Да, вы правы, - отвечала госпожа де Канб, - и я не хочу настаивать на своей просьбе. Если б вы не были посланы королем, я постаралась бы привлечь вас на сторону принцев, но вы доверенное лицо ее величества королевы-регентши и первого министра, отличены благосклонностью герцога д’Эпернона, который, несмотря на мои прежние подозрения, особенно покровительствует вам…
Каноль покраснел.
- Не бойтесь, я не проговорюсь. Но выслушайте меня, барон: мы расстанемся не навсегда, поверьте мне, когда-нибудь мы увидимся, у меня есть такое предчувствие.
- Где же? - спросил Каноль.
- Я и сама не знаю, но мы, безусловно, увидимся.
Каноль печально покачал головой.
- На это я не надеюсь, - сказал он, - война разделяет нас, это слишком большое препятствие, когда нет любви.
- А нынешний день? - спросила виконтесса очаровательным голосом. - Он ничего не значит для вас?
- Только сегодня, первый раз в моей жизни, я уверен, что жил.
- Вот видите, вы неблагодарны.
- Позвольте мне прожить еще один такой же день.
- Нельзя, я должна ехать сегодня вечером.
- Я не прошу этого дня завтра или даже послезавтра, я прошу его у вас когда-нибудь в будущем. Назначьте какой вам угодно срок, выберите какое вам угодно место, но позвольте мне жить с уверенностью; я буду слишком несчастлив, если буду жить только с одной надеждой.
- Куда вы теперь поедете?
- В Париж, надо отдать отчет…
- А потом?
- Может быть, в Бастилию.
- Но если вы не попадете туда?
- Вернусь в Либурн, где стоит мой полк.
- А я поеду в Бордо, где должна быть принцесса. Не знаете ли вы какого-нибудь очень уединенного селения на дороге в Бордо или в Либурн?
- Знаю, оно мне почти так же дорого, как Шантийи.
- Верно, Жольне? - сказала она с улыбкой.
- Жольне, - повторил Каноль.
- До Жольне ехать четыре дня. Сегодня у нас вторник, я пробуду там все воскресенье.
- О, благодарю! Благодарю! - сказал Каноль, целуя ее руку, которую виконтесса не имела сил отнять.
Через минуту она сказала:
- Теперь нам остается доиграть нашу маленькую комедию.
- Да, правда, ту комедию, которая должна покрыть меня позором в глазах целой Франции. Но не смею ничего сказать против этого: я сам выбрал если не роль, которую играл в комедии, то, по крайней мере, развязку.
Виконтесса потупила глаза.
- Извольте, скажите, что остается делать, - продолжал Каноль хладнокровно, - я жду ваших приказаний и готов на все.
Клер была в таком волнении, что Каноль мог видеть, как вздымается бархат платья на ее груди.
- Вы приносите мне неизмеримую жертву, я это знаю, но, верьте мне, я вечно буду вам за нее благодарна. Да, вы попадете из-за меня в немилость двора, вас будут из-за меня судить, и очень строго. Сударь, прошу вас, пренебрегите всем этим, если вам приятно думать, что вы доставили мне счастье!
- Постараюсь, виконтесса.
- Поверьте мне, барон, продолжала госпожа де Канб, - видя, как мучит вас эта холодная печаль, я терзаюсь угрызениями совести. Другие, может быть, вознаградили бы вас больше, чем я; но, сударь, награда, даваемая с такой легкостью, не смогла бы достойно оплатить вашу жертву.
При этих словах Клер стыдливо и со вздохом опустила глаза.
- Это все, что вы хотели сказать мне? - спросил Каноль.
- Вот, - отвечала виконтесса, снимая портрет с груди и протягивая его Канолю, - вот мой портрет. Когда с вами приключится новая неприятность по этому несчастному делу, взгляните на этот портрет и подумайте, что вы страдаете за ту, которую он изображает, что за каждое ваше страдание вам платят сожалениями.
- Только?
- Еще уважением.
- Только?
- Симпатией.
- Ах, виконтесса, еще одно слово! - вскричал Каноль. - Что стоит вам совершенно осчастливить меня?
Клер бросилась к молодому человеку, подала ему руку и хотела сказать: "Любовью!".
Но в этот момент двери растворились и в сопровождении Помпея появился подставной капитан телохранителей.
- В Жольне я докончу, - сказала виконтесса.
- Фразу или мысль?
- И то и другое: первая вполне выражает вторую.
- Мадам, - сказал подставной капитан, - лошади вашего высочества готовы.
- Удивляйтесь же! - сказала Клер Канолю потихоньку.
Барон улыбнулся с состраданием к самому себе.
- Куда же едет ваше высочество? - спросил он.
- Я уезжаю.
- Но ваше высочество изволили забыть, что мне приказано не оставлять вас ни на минуту?
- Сударь, ваша миссия закончена.
- Что это значит?
- Это значит, что я не ее высочество принцесса Конде, а всего лишь виконтесса де Канб, ее первая придворная дама. Принцесса уехала вчера вечером, и я теперь отправляюсь к ней.
Каноль оставался неподвижен, ему, очевидно, не хотелось продолжать играть эту комедию при публике, состоявшей из лакеев.
Виконтесса де Канб, желая придать ему бодрости, обратила на него самый нежный взгляд. Он внушил барону немного отваги.
- Так вы обманули короля! - вскричал он. - Где же его высочество герцог Энгиенский?
- Я приказала маленькому Пьерро вернуться к его цветочным грядкам, - раздался суровый голос дамы, показавшейся в дверях.
Это говорила вдовствующая принцесса; она стояла на пороге, поддерживаемая двумя компаньонками.