Экипаж доньи Эрмосы крупной рысью направился по дороге к набережной. Старый Педро был за кучера, а за выездного - верный слуга дона Луиса. Донья Эрмоса беседовала со своим спутником о последних происшествиях бала, карета почти поравнялась с часовней Санта-Люсия и въезжала на Широкую улицу, когда неожиданно ее настигли три хинета, спустившиеся вскачь с ближайшего холма. Намерения их не вызывали сомнения: двое из них мчались по обе стороны кареты и затем так внезапно и быстро преградили дорогу лошадям, что старый Педро едва успел сдержать их. В этот момент третий подскакал к дверце кареты и заговорил слащавым, немного дрожащим от быстрой скачки голосом:
- Мы - люди мирные, сеньора, и хотя я знаю, что вы находитесь под надежной охраной сеньора дель Кампо, всеже эта дорога такая глухая и безлюдная, что я поспешил вслед за вами, чтобы иметь честь предложить вам мои услуги в качестве конвоира.
Карета была стояла, солдаты преграждали лошадям дорогу.
Старый Педро старался нагнуться, как можно ниже со своих высоких козел, чтобы точнее прицелиться в одного из всадников, в висок которого он собирался всадить несколько унций олова то же самое делал и лакей, стоя на запятках.
У дона Луиса не было при себе никакого оружия, кроме изящного стилета, спрятанного в трости.
Донья Эрмоса и дон Луис не сразу узнали голос того человека, который только что говорил с ними, но женщины обладают удивительной способностью инстинктивно угадывать, и, едва незнакомец докончил свою фразу, донья Эрмоса, склонясь к самому уху дона Луиса, шепнула ему едва слышно:
- Это Мариньо.
- Мариньо! - воскликнул дон Луис.
- Да, какой-то помешанный!
- Нет, негодяй, - сказал дон Луис, возвышая голос. - Дама эта находится под надежной охраной, и я прошу вас удалиться и ваших товарищей то же.
- Я говорил не с вами, сеньор дель Кампо!
- Здесь нет никого, кого бы звали этим именем, здесь только…
- Молчите, ради Бога!.. - зажала ему рот рукой донья Эрмоса. - Сеньор, - продолжала она обращаясь к Мариньо, - я очень благодарна вам за вашу любезность, но повторяю вам слова этого кабальеро: я под надежной охраной и в услугах ваших сейчас не нуждаюсь, а потому умоляю вас удалитесь и прикажите удалиться солдатам.
- Это уже лишнее! Слово "прошу" было в вежливой форме произнесено два раза! - сказал дон Луис, протягивая руку к одной из дверец кареты чтобы открыть ее.
Донья Эрмоса энергичным движением остановила его.
- Мне кажется, этот сеньор не привык встречаться с кабальеро! - сказал Мариньо.
- Да, с кабальеро, которые по ночам останавливают кареты на больших дорогах и могут быть приняты за воров и грабителей. Педро, вперед! - крикнул дон Луис таким резким, повелительным голосом, что те два солдата, которые преграждали дорогу, даже не попытались задержать карету.
Педро хлестнул лошадей и погнал их вскачь, что есть духу.
Мариньо, так как это, действительно, был он, пришпорил коня и, следуя за каретой карьером, успел на прощание сказать донье Эрмосе следующие слова:
- Знайте, сеньора, что я не имел никаких дурных намерений по отношению к вам, но со мной обошлись неслыханным образом, а такие люди, как я, никогда не забывают своих обид.
Проговорив эту фразу, в которой таилась страшная угроза, Мариньо раскланялся, повернул своего коня и в сопровождении своих подчиненных вернулся обратно в город.
Пять минут спустя карета остановилась у ворот дачи доньи Эрмосы, молодая женщина вышла из экипажа и под руку с доном Луисом вошла в свою гостиную.
Она была очень бледна и, несмотря на все усилия скрыть овладевшее ею волнение, дрожала всем телом.
- Боже мой! Дорогая Эрмоса, - воскликнул дон Луис, заметив ее бледность и волнение, - что с вами? Вы больны?
- Нет, дон Луис, - отвечала она с грустной улыбкой, - я не больна, я боюсь…
- Боитесь? Чего?
- Этого человека.
- Этого мерзавца Мариньо?
- Да, его, я чувствую, что он принесет мне несчастье!..
Напрасно дон Луис старался разогнать эти мысли, успокоить и обнадежить взволнованное воображение молодой женщины, - это не удалось ему, и, простившись с ней, он удалился к себе, задумчивый и невеселый.
Глава XXII
В МОНТЕВИДЕО
Более девятисот судов мерно покачивались на своих якорях на рейде в Монтевидео, подобно громадному пальмовому лесу во время бури. Была одна из последних ночей июля, ночь лунная, но не тихая: волны вздымались высоко и с глухим ревом разбивались о берег.
В семь часов вечера на горизонте показалась маленькая белая точка, напоминавшая серебристую морскую чайку южных морей: гонимые ветрами с берегов Патагонии, они летают над водой до тех пор, покуда не найдут надежного пристанища где-нибудь на мачтах кораблей или на крутых скалах.
Маленькое, едва приметное судно смело вверяло себя высоко вздымавшихся волн бурной реки, которая в дни непогоды ужасней самого океана, и быстро приближалось к порту.
С военных судов не замедлили признать в маленьком судне китобойную лодку из Буэнос-Айреса, одну из тех утлых на вид лодочек, которые со времени французской блокады занимались преимущественно контрабандой.
В маленькой лодочке находились четверо мужчин: двое из них на средней скамье, очевидно, были матросы, третий, сидевший у руля в тяжелом плаще и клеенчатой шляпе, был владелец судна, четвертый, сидевший на корме, опершись на левый борт лодки, укутанный в длинный резиновый плащ, в шляпе с двойным козырьком, был, как надо полагать, пассажир.
Владелец судна не спускал глаз с паруса, а пассажир был, казалось, погружен в глубокую задумчивость.
- Далеко мы еще от пристани, Дуглас? - вдруг спросил он, поглядывая на свои карманные часы, на которых было уже половина десятого.
- Нет, сеньор, - отвечал хозяин судна, с сильным английским акцентом, - мы скоро пристанем вон там, справа от того укрепления.
- Как оно называется?
- Форт Сан-Хосе.
- Что же, там есть мол?
- Нет, сеньор, но там есть хорошая пристань, называемая Эль-Бано-де-Лос-Падрес, где пристают катера всех военных судов, и там мы высадимся, не замочив даже ног, хотя теперь вода очень высока.
На самом деле, несколько минут спустя дон Мигель сошел на берег в указанном месте и, стряхнув капли воды со своего плаща, последовал за владельцем судна, который, отдав какие-то приказания своим людям, сказал ему:
- Сюда, сеньор! - с этими словами он свернул направо и пошел дальше по улице Сан-Бенито.
Пройдя несколько шагов по второму кварталу улицы, судовладелец остановился у дверей одного из домов.
- Здесь, сеньор! - сказал он.
- Хорошо, вы будете ждать меня в гостинице. Как вы называете ее?
- Паровая!
- Ну, ну, так ждите в Паровой гостинице и займите для меня приличную комнату, на случай если нам придется заночевать здесь.
- Но как же вы доберетесь по незнакомым для вас улицам?
- Отсюда меня проводят.
- Прежде чем мы расстанемся, может быть, я должен осведомиться, дома ли тот человек, с кем вы хотели бы встретиться?
- Нет, благодарю, в этом нет надобности, если этого человека нет дома, то я подожду его. Вы можете идти.
Судовладелец удалился, а дон Мигель, так как это был он, стукнул два раза молотком, приделанным у двери, и спросил у слуги, явившегося отворить ему.
- Господин Буше де Мартиньи у себя?
- Да! - отвечал слуга, внимательно оглядывая молодого человека.
- В таком случае передайте ему вот это, - продолжал дон Мигель, подавая слуге половину визитной карточки, - передайте сейчас же.
Слуга принял эту половинку карточки с видимой неохотой и не сразу понес ее своему господину: он не знал, следует ли ему запереть дверь перед незнакомцем или оставить ее открытой, так как успел заметить за поясом у молодого человека два двуствольных пистолета. Однако, подумав немного, он не решился затворять дверь перед носом этого странного посетителя, а несколько секунд спустя вернулся, вежливо прося дона Мигеля войти.
Молодой человек сбросил с себя плащ, снял пальто, отстегнул пистолеты в маленькой прихожей и, поправив волосы, вошел в гостиную, где де Мартиньи, сидя у камина, просматривал газеты и журналы.
Глаза французского политического агента остановились на мгновение на красивом, умном и выразительном лице дона Мигеля, бледного и взволнованного - на лице агента, человека еще молодого, с приятной и изящной наружностью, выразилось невольное удивление, не утаившееся от его гостя.
Дружески поздоровавшись, хозяин и гость сразу почувствовали себя старыми знакомыми, дон Мигель пожелал, однако, выяснить свое положение и с милой улыбкой обратился к французскому агенту.
- Я вижу, вы удивлены, - сказал он на прекраснейшем французском языке, - видев в таком молодом человеке вашего старого корреспондента.
- Да, это правда, я был удивлен, но теперь еще более удивлен вашей проницательностью, сеньор… Простите, что не могу назвать вас по имени: оно ведь мне неизвестно.
- Сейчас я назову его вам, вы знаете, что письма могли скомпрометировать меня, но слова, доверенные вашей чести, - никогда, меня зовут Мигель дель Кампо.
В ответ на это де Мартиньи любезно поклонился и, придвинув к камину второе кресло, предложил гостю сесть рядом.
- Я ждал вас с величайшим нетерпением, сеньор дель Кампо, после вашего письма от двадцатого числа этого месяца, я получил его двадцать первого.
- Да, я вас просил в этом письме о свидании на двадцать третье, а сегодня именно двадцать третье июля.
- О, вы во всем замечательно точны и аккуратны, сеньор дель Кампо!
- Это необходимо, иначе рискуешь постоянно пропускать случаи, из которых потом вырастают события.
- Ну, а какие вести, сеньор дель Кампо?
- Вести? Сражение проиграно!
- Что вы!
- Вы не верите, почему?
- У вас еще нет официальных сведений об этом, но если верить некоторым письмам, то есть основание думать, что оно не проиграно.
- Итак, вы полагаете, что Лаваль выиграл это сражение?
- Нет, я и этого не думаю, а полагаю, что было бесполезное кровопролитие и больше ничего.
- Вы ошибаетесь, сеньор де Мартиньи! - возразил дон Мигель таким уверенным и серьезным тоном, что французский агент невольно был поражен.
- Но ведь у вас нет других сведений, кроме слухов, ходящих в Буэнос-Айресе, или из правительственных газет генерала Росаса, в которых упоминается только о его успехах.
- Вы забываете, сеньор де Мартиньи, что уже более года вы получаете сведения от меня, их получает также и аргентинская комиссия и местная ваша пресса эти сведения не только о том, что делается и говорится в Буэнос-Айресе, но и о самых тайных и подпольных действиях кабинета Росаса. Вы, очевидно, забываете об этом, предполагая, что я черпаю свои сведения из городских толков и слухов или же из правительственных газет, когда дело касается столь серьезного вопроса, как тот, который занимает нас в настоящее время. Верьте мне, сражение это проиграно; что же касается прокламации генерала Эчага, которая сейчас у меня, то мне ее подтвердили в нескольких частных письмах лица из войск Росаса, весьма сведущих и безусловно преданных мне.
- Вы говорите, что прокламация у вас?
- Да, вот она! - и с этими словами он вручил французскому агенту отчет о сражении генерала дона Паскуаля Эчага.
- Из этого отчета или прокламации, как их называют, вы без всяких преувеличений и вымысла видите, что сражение проиграно Л авалем.
- Да, а между тем полученные мной письма…
- Вы меня извините, сеньор, но я приехал сюда не для того, чтобы обсуждать правдивость этого документа, я приехал узнать, что можно сделать, если это известие подтвердится.
- Гм, а вы как полагаете, что можно будет сделать в этом случае?
- Что можно сделать? Сейчас скажу вам.
И дон Мигель развернул перед французским агентом план действий с такой глубиной замысла, с таким полетом мысли, какие трудно было предположить в таком молодом человеке.
Де Мартиньи слушал его, не прерывая и с величайшим вниманием.
- Прекрасно, - сказал агент, когда дон Мигель кончил, - вы рассуждаете здраво и я весьма рад, сообщить вам, что и генерал Лаваль разделяет ваше мнение и считает вторжение в Буэнос-Айрес безусловной необходимостью.
- Неужели?
Де Мартиньи молча подошел к столу, на котором лежала связка бумаг, развязал ее, выбрал то, что ему было нужно, и вручил эту бумагу дону Мигелю.
- Вот, посмотрите, - сказал он, - это выдержки из письма генерала Лаваля, сообщенные господину Петиону, командиру французских военных сил, господином Каррилем.
- Итак, - сказал дон Мигель, - если таково было мнение генерала Лаваля до сражения, то теперь он и подавно должен был утвердиться в нем. Как вы думаете, легко ли будет устроить внезапное вторжение в пределы Буэнос-Айреса, о котором я вам говорил?
- Это не только нелегко, но даже совершенно невозможно.
- Невозможно!
- Да, вы не знаете, что то, о чем вы теперь говорите, уже не тайна: секрет этот продан. Ривера, который питает большую вражду к Лавалю, чем даже сам Росас, прикидывается, что считает этот план кампании изменой. Разве вам неизвестно, что президент Ривера желает продолжения войны и поддерживает правительство Росаса? Ривера не только не согласится на осуществление этого плана, но в случае, если Лаваль попытается занять Буэнос-Айрес, воспрепятствует тому всеми зависящими от него мерами.
- Да они просто сумасшедшие!
Де Мартиньи только пожал плечами.
- Они помешанные! - повторил молодой человек, - разве Ривера не понимает, что в этом вопросе он ставит на карту существование Монтевидео и его независимость еще в большей мере, чем независимость самой нашей республики?!
- Нет, он все это знает и отлично понимает.
- И что же?
- Да то, что для Риверы поражение Лаваля имеет несравненно меньше значения, чем победа, вы даже не можете себе представить той розни, какая теперь существует между аргентинцами и некоторыми из эмигрантов из Буэнос-Айреса, приставшими к Ривере. Они опутывают сетями лжи президента, который верит им во всем, возбуждают в нем самые дурные его страсти, восстанавливают его против истинных друзей, используют его слабые стороны, разжигают в нем ложное честолюбие и вообще направляют его действия согласно своим личным интересам и выгодам. Из этого вы видите, что в этой стране не существует общих интересов, у вас полнейшая анархия во всем, ни на кого нельзя рассчитывать. Франция, выведенная из терпения этими склоками и неразберихой в ваших делах, собирается совершенно отступиться от этого вопроса: получаемые мной предписания очень ограничены и к тому же в данный момент, мое правительство обратило все свое внимание на Восток и на вновь возникшую войну в Африке.
Дон Мигель был бледен как мертвец.
- Но кто же распоряжается в Монтевидео? - спросил он.
- Ривера.
- Прекрасно, я знаю, что Ривера - президент, но ведь теперь он в походе. Существует палата депутатов. Разве она не имеет права распоряжаться и не распоряжается теперь?
- Нет, распоряжается Ривера.
- А совет, собрание?
- Его не существует.
- А народ?
- В Америке народ еще не имеет права голоса в деле правления, здесь только Ривера и никто более, есть действительно люди способные и энергичные, доброжелательные, как, например, Васкес, Муньос и другие, но вместе с тем, масса посредственностей и людей злонамеренных в окружении Риверы, относятся до крайности враждебно к этим талантливым людям именно из-за того, что они сторонники Буэнос-Айреса.
Дон Мигель безмолвно опустил голову, на его красивом лице отразилась глубокая скорбь: все его планы были разрушены, все надежды разбиты.
- Пусть так, - сказал он, минуту спустя, - я не из тех, кто тратит время на обсуждение совершившихся фактов. Следовательно, дело обстоит так: генерал Ривера не желает действовать совместно с Лавалем, добиться того, чтобы они общими силами двинулись на Буэнос-Айрес, нет никакой надежды; одно сражение проиграно; мнение генерала Лаваля таково, что следует занять провинцию Буэнос-Айрес и затем неожиданно двинуться на столицу. Не так ли?
- Совершенно так.
- В таком случае, вот мое мнение: следует поддерживать в генерале Лавале мысль о занятии провинции Буэнос-Айрес и предложить ему вторгнуться в пункте, по возможности ближайшем к столице, чтобы сейчас наступать на этот город, не отвлекаясь в пути на схватки с кое-какими жалкими отрядиками, которые, быть может, попытаются преградить ему путь; пусть он смело войдет в город - там найдутся ему помощники, и пусть там решится исход сражения. Я верю, что ему будет оказана поддержка уже вследствие одной только смелости подобного шага, и лично обязуюсь первым выступить с сотней моих друзей и расчистить на улицах Буэнос-Айреса дорогу войскам Лаваля или же овладеть арсеналом, или крепостью, или каким-либо другим важным пунктом в городе, который мне укажет генерал Лаваль.
- Вы благородный и отважный человек, такими людьми должна гордиться родина, - сказал де Мартиньи, с жаром пожимая руку молодого человека, - мне очень бы хотелось помочь вам, но вы сами знаете, что мое официальное положение требует от меня крайней осмотрительности в моменты политических кризисов, и потому я могу высказать генералу Лавалю лишь мое личное мнение, как частное лицо, впрочем, я могу сделать еще вот что: я поговорю с некоторыми из членов аргентинской комиссии, и если, как я полагаю, сражение проиграно и генерал Лаваль решится занять Буэнос-Айрес, я поддержу, на сколько это в моих силах, ваш план внезапного и быстрого занятия самой столицы.
- Это главное! - сказал дон Мигель. - В столице - Росас, там его власть, там сконцентрированы все его силы, все орудия его тирании. Не надо забывать, что Буэнос-Айрес - это и есть вся Аргентинская республика. Стоит уничтожить Росаса - и его система правления погибнет вместе с ним: она всего лишь лишай, болячка и больше ничего, все держится только на страхе… Однако - я должен проститься с вами, мне нужно вернуться в Буэнос-Айрес. Быть может, мы когда-нибудь еще увидимся с вами, как знать?! Наша несчастная родина переживает теперь страшный кризис - если мы восторжествуем, я первый принесу вам нашу глубокую благодарность, если же нет, то до свидания в лучшем мире! - добавил он с печальной улыбкой.
- Нет, мы не можем так расстаться, - сказал де Мартиньи, провожая гостя до прихожей, где тот опять закутался в свой резиновый плащ и пристегнул пистолеты, - мы с вами увидимся еще, хоть один раз, я очень прошу вас об этом!
- Как мне ни грустно, но это совершенно невозможно, - часы мои все на счету. Вы знаете все, что происходит в Буэнос-Айресе, обстановка вам известна, действуйте же согласно вашим честным и благородным побуждениям. Вот все, о чем я смею вас просить. Моя корреспонденция будет теперь более подробной чем прежде.
- Если только возможно, то изо дня в день!
- Я буду пользоваться каждым случаем. А теперь у меня есть к вам небольшая просьба.
- Все, что хотите, милый друг! - горячо воскликнул де Мартиньи.
- Пришлите мне завтра рекомендательное письмо к сеньору Сантяго Васкесу.
- Вы непременно получите его. Где вы остановились?
- В Паровой гостинице, куда вы, надеюсь, будете столь добры приказать одному из ваших слуг проводить меня.
- Сию минуту!