- Прекрасно, сейчас вы узнаете о том, что я за это время сделала, и убедитесь, друг я вам или нет. Эта женщина живет очень уединенно и, следовательно, должна быть уни-таркой. Это я знала давно.
- Хорошо, продолжайте, сеньора!
- Вы мне сказали, что она укрывает у себя кого-то.
- Я только подозревал это!
- Ну, нет, вы утверждали! Но не в этом дело! Я послала одного из своих людей собрать какие-нибудь сведения. Как раз против дома вдовы находится лавка, в которой служит молодая негритянка, креолка. Мой посланный беседовал с этой девушкой и сказал ей, что дом вдовы подозрителен, что некоторые люди сторожат его ночью.
- Каким образом ваш посланный мог знать об этом?
- Очень просто, я сказала ему.
- А вы как узнали об этом?
- Я? Да ведь я же вас знаю! Как только я поняла, что вы в этом деле преследуете важную политическую цель, - насмешливо подчеркнула она последние слова, - я тотчас же сообразила, что вы не такой человек, чтобы зевать. Итак, мой посланный сказал молодой негритянке, что дом вдовушки подозрителен властям, что за ним следят и что если ей что-нибудь известно, то для нее было бы крайне выгодно прийти и рассказать об этом мне. Негритянка послушалась совета моего посланца и явилась ко мне с доносом.
- Что же она сказала?
- Что на даче живет один очень красивый молодой человек.
- Ну?
- Что они часами разгуливают под руку с красивой вдовушкой, пьют вместе чай под большой ивой, сидят там до ночи и…
- И что? - воскликнул Мариньо, сгорая от ревности. - Что? Продолжайте, сеньора!
- Наступает ночь, и…
- И?
- И ничего более не видно! - спокойно и бесстрастно докончила донья Мария-Хосефа.
- Прекрасно, но из всего этого следует лишь то, что в доме вдовы живет какой-то молодой человек. А об этом я говорил вам еще две недели назад.
- Да, это правда. Но теперь мы уверены в этом. Две недели назад это дело интересовало только вас, а со вчерашнего дня заинтересовало и меня.
- Со вчерашнего дня! Почему же так?
- Потому что, собирая сведения для вас, я случайно натолкнулась на одну мысль. Не знаю почему, но мне кажется, что я наконец изловлю одну девчонку… Но это, впрочем, мое личное дело.
- Для меня гораздо важнее знать, в каких отношениях этот человек находится с молодой вдовой, чем то, кто он такой? Вот какого рода услуги я ожидаю от вас. Надо вам сказать, что этот дом - сущий монастырь: в нем никогда ни одна дверь и ни одно окно не остаются открытыми ни на минуту, и в довершение таинственности все слуги в этом доме, кажется, немые. В течение трех последних недель в этом доме были: Аврора Барроль - три раза; дель Кампо, двоюродный брат вдовы, - почти каждый день, в послеобеденные часы, и донья Августина - четыре раза.
- Скажите, почему вы не сдружились с дель Кампо?
- Он добрый федералист, этого отрицать нельзя, но только - ужасный гордец. А это мне не нравится.
- Так почему вы не попросили Августину представить вас?
- Я не хочу, чтобы это дело стало кому-либо известно. Это такого рода политический успех, которым я хочу быть обязан всецело вам одной.
- Ба! Вы человек, полный всякого рода предрассудков робкий и совестливый, я это знаю. Однако скажите, будете ли вы довольны, если эта красавица-вдова через несколько дней явится просить об одной услуге, а я направлю ее к вам и пошлю в типографию или какой-либо другой домишко по соседству с вашей типографией.
- Вы не шутите? - спросил Мариньо, глаза которого вдруг разгорелись, как у дикой кошки.
- Ах разбойник! Смотрите, как он рад! Да, это дело возможное, ничего не может быть легче, если только мои подозрения оправдаются, вы только предоставьте это дело мне, и дня через четыре или пять это будет дело решенное так или иначе.
- Ах, друг мой! - почти любовно воскликнул Мариньо. - Я только бы желал, чтобы благодаря вашему всемогущему влиянию и вашему несравненному таланту вы стали необходимы этой даме. Я вижу, что вы угадали мое желание: "Сегодня для меня, а завтра для тебя" - говорится в песне.
- Нет, милый мой Мариньо! Мне кажется, что в этом деле я больше сделаю для себя, чем для вас, и если только подозрения мои оправдаются, то окончательно погублю Викторику в глазах Хуана Мануэля.
- Значит, тут есть что-нибудь очень серьезное.
- Да, может быть! Но вы не бойтесь! Что касается вдовы, то это дело улаженное.
- Благодарю вас!
- А теперь прощайте, Мариньо! Передайте вашей супруге мой поклон и не тревожьтесь теми глупостями, какие она вам говорит.
- Прощайте, сеньора! - И достойный собеседник невестки Росаса вышел.
― РОСАС ―
Глава I
ПРОЛОГ ДРАМЫ
День двадцать седьмого июля 1840 года выдался мрачный и холодный. Теплота и блеск солнечных лучей задерживались массами желтоватых облаков, насыщенных водяными парами и гонимых ветром с головокружительной быстротой. Жители Буэнос-Айреса, дрожа от холода и закутываясь по самые глаза в свои плащи, спрашивали друг друга, уж не вернулась ли опять зима, бывшая весьма суровой и окончившаяся всего несколько недель тому назад.
Около пяти часов вечера в гостиной богатой кинты в Барракасе находились двое - молодой человек и молодая женщина. Женщина, прекрасная и мечтательная, сидя на софе возле камина, слушала молодого человека, который, почти склонившись к ее ногам, переводил ей одну из самых прекрасных страниц "Собора Парижской Богоматери", этого образцового произведения Виктора Гюго.
Временами прелестная мечтательница склонялась вперед, слегка опираясь своей рукой о плечо молодого человека, тогда его щек нежно касались шелковистые пряди ее роскошных волос, а она, застыв в этом грациозном положении, отдавалась своим мыслям, убаюкиваемая мелодичным голосом человека, которого она любила.
Молодой человек и молодая женщина питали друг к другу чистую, святую любовь. Его звали дон Луис Бельграно, ее - донья Эрмоса Сайенс де Салаберри.
Уединение молодых людей вскоре было прервано - послышался стук подъехавшего к дверям кинты экипажа, и минуту спустя в гостиную вошли мадам Барроль и ее дочь, их хорошие знакомые.
Донья Эрмоса и дон Луис еще сквозь жалюзи увидели приехавших, но так как у молодых людей не было тайн от них, то дон Луис просто бросил книгу на подоконник и сел в кресло.
В то же самое время вошел, или лучше сказать, вбежал в гостиную, по своему обыкновению, дон Мигель, кузен Эрмосы, живой, ласковый и веселый юноша. Этот бравый молодой человек, находился ли он в обществе своей кузины или доньи Авроры Барроль, к которой питал глубокую любовь, забывал все свои дневные заботы, не думал более о своих честолюбивых планах и вполне давал волю своему веселому характеру.
- Кофе, кузина, кофе! - вскричал он. - Мы умираем от холода, мы нарочно встали из-за стола, чтобы прийти сюда пить кофе, впрочем, это благое намерение принадлежит мне всецело, и нашим визитом, кузина, ты не обязана ни мадам, ни ее дочери, а лишь одному мне!
- Ты просишь слишком мало за ту услугу, которую оказал мне, - весело отвечала донья Эрмоса, обняв обеих дам, - и поэтому рискуешь не получить просимого!
- Не верьте ни одному его слову, дорогая Эрмоса! Мне одной пришла мысль об этом визите, а этот лентяй сидел бы до завтрашнего утра у камина, - проговорила, смеясь, мадам Барроль француженка чистой крови, парижанка с головы до ног, которая несмотря на свои сорок два года все еще была прелестна.
- Хорошо, допустим, что я говорил не так убедительно, как мадам Барроль; но все же никакая человеческая логика не может из этого вывести заключения, что я должен пить кофе только по пятницам.
- Дорогая Эрмоса, умоляю вас, - проговорила мадам Барроль, - прикажите скорее подать ему кофе, а то он весь вечер только и будет говорить, что об этом противном напитке!
- Да, Эрмоса, дай ему кофе, дай ему все, что он у тебя попросит, мы увидим, по крайней мере, заставит ли это его немного помолчать; сегодня он положительно несносен! - сказала, повернув слегка голову к Мигелю, донья Аврора, которой дон Луис показывал альбом, недавно выписанный из Франции.
Слуга дона Луиса по приказанию доньи Эрмосы отправился сервировать кофе.
- Какую книгу вы там перелистываете? Она вас интересует, по-видимому? - спросил дон Мигель.
- Лорда Байрона, - сумасшедший ты человек! - отвечал дон Луис, показывая молодой девушке портрет дочери поэта.
- А, Байрон! - проговорил, смеясь Мигель. - Он не пил кофе под предлогом, что это был любимый напиток Наполеона, поэт не ненавидел Наполеона, наоборот, он им восторгался, но был ревнив: слава великого завоевателя беспокоила его, а он не признавал другой славы, кроме своей собственной. Надеюсь, что теперь я говорю разумно?
- Да, впервые за весь вечер! - отвечала донья Аврора.
- Что не всегда случалось с великим поэтом, - если бы он всегда поступал разумно, то, вместо того чтобы только сильно любить свою жену, которая считала его сумасшедшим, он удержал бы ее и не влачил бы того жалкого существования, в котором он находился с тех пор как она его покинула.
- Я этого не понимаю! - сказала донья Аврора.
- Да и никто не понимает! - прибавила донья Эрмоса.
- Я хочу сказать, - отвечал Мигель, что если бы моя жена сочла меня сумасшедшим по той простой причине, что я в упоении поэтическим творчеством бросил свои часы в огонь, и под этим предлогом убежала бы от меня, как это сделала жена Байрона, то я, вместо того чтобы писать ей кучу писем…
- Что бы вы сделали? - живо спросила донья Аврора.
- Я сделал бы то, что испробовал бы всякий добрый испанец в подобном случае… Но прежде скажи мне, Луис, что сделал бы ты?
- Я?!
- Да, ты, если бы любимая тобою жена убежала от тебя.
- У кого же искать лучшего примера, как не у Байрона, - писать ей, пытаться вернуть ее на добрый путь, покинуть который ее заставила минута заблуждения.
- Ба-а! Плохое средство!
- А что же сделал бы ты?
- Я? Я сел бы в экипаж, если б экипажа не было, - на коня, если б не нашлось коня, пошел бы пешком к тому дому, где скрылась беглянка, взял бы ее тихонько за руку, сказав людям, находившимся там: "Дайте дорогу, сеньоры, это моя жена, и я увожу ее с собой".
- Но если бы она отказалась уйти, кабальеро? - спросила донья Аврора.
- Тогда… ясно, что я остался бы возле нее, даже если б хозяева выпроводили меня из своего дома, я бы не вышел оттуда один. Но… где же кофе, сеньоры?
В это время вошел слуга и доложил, что кофе сервирован в смежном кабинете. Все переместились туда, и, когда расселись, разговор возобновился.
- Как жаль, - воскликнула мадам Барроль, - что дон Мигель не был в Константинополе!
- Правда, сеньоры - отвечал, смеясь, молодой человек, - там кофе пьют дюжинами чашек, но я дал себе слово более не путешествовать.
- В особенности, если для путешествия в Константинополь придется плыть в лодке! - сказала значительно донья Эрмоса.
- И, возвращаясь к себе, провести половину ночи в воде по самую шею! - прибавила донья Аврора тоном упрека.
- И рисковать быть принятым каким-нибудь усердным таможенником за контрабандиста! - заключил дон Луис.
- Ого! И ты туда же, мой друг! Правда, что ты самый благоразумный из путешественников, которых я только знаю, и никто лучше тебя не умеет пуститься в дорогу, рискуя столь малым!
- Тогда от рассчитывал на тебя! - живо ответила донья Эрмоса.
- Да, провидение меня тогда надоумило.
- Ты прав, Мигель! - проговорила мадам Барроль.
- Твоя своевременная помощь другу в ту страшную ночь, Мигель, была всегда тайной для нас! - проговорила донья Эрмоса, содрогаясь при воспоминании о затронутом ею событии.
- Ну, я в хорошем настроении и могу тебе все рассказать, дорогая кузина, все было очень просто! - отвечал молодой человек. - Дело было так.
Четвертого мая, в пять часов вечера, я получил от этого кабальеро письмо, в котором он извещал меня, что в ту же ночь покидает Буэнос-Айрес. Он следует моде, - сказал я сам себе. Но в то же время меня охватило предчувствие какого-то несчастья, я отправился к нему - двери заперты. Я посетил с десяток наших общих друзей, - никто не видал его. Наконец в половине десятого я не выдержал и ушел от мадам Барроль, первый раз в своей жизни погрешив против галантности. Я ушел под предлогом… под предлогом… донья Аврора закончит мою фразу. Я пошел прямо к барранкам Ресиденсии, где живет один шотландец, расположенный ко мне, который, кажется, согласился вместе с Росасом увозить людей из Буэнос-Айреса, он - в Монтевидео, а Росас - в кое-какое другое место. Но мой шотландец спал, как убитый, и я не смог его добудиться. Тогда я подумал: все ведь садятся на суда с берега, а поэтому, следуя по берегу, я имею шансы встретиться с Луисом. Рассуждая столь здраво, что мне позавидовал бы и сеньор Гарригос, который слывет самым логичным среди нас человеком, я спустился в барранку и пошел вдоль берега реки.
- Один? - вскричала, бледнея, донья Аврора.
- Ну, если меня прерывают, то я умолкаю! - проговорил молодой человек.
- Нет, нет, продолжайте! - отвечала девушка, стараясь улыбнуться.
- В добрый час! Итак, я направился к Эль-Ретиро. Пройдя таким образом несколько куадр, я уже начал ощущать скуку от окружавшего меня пустынного безмолвия, как вдруг мне послышался звон оружия. Я направился в ту сторону и вскоре узнал голос того, кого я искал. Затем… затем… рассказ кончен, - сказал вдруг дон Мигель, заметив что дамы были страшно бледны.
Дон Луис хотел перевести разговор на другую тему, когда в дверях салона послышался легкий шум. Все обернулись и через стеклянную дверь, отделявшую кабинет от гостиной, увидели вошедших. Это были донья Августина Росас Мансилья и донья Мария-Хосефа Эскурра, стука колес экипажа которых они не слышали: так их заинтересовал рассказ дона Мигеля.
У Дона Луиса не было времени удалиться во внутренние комнаты, что он делал всегда, когда донья Эрмоса принимала своих светских знакомых.
Из присутствующих только молодая вдова не была знакома с доньей Марией-Хосефой Эскурра, но, заметив ее, Эрмоса вдруг почувствовала какую-то тоску на сердце и невольную неприязнь к ней, так что ей стоило большого труда пожать концами пальцев протянутую руку страшной старухи.
Когда донья Августина сказала ей: "Честь имею представить вам сеньору донью Марию-Хосефу Эскурра, родственницу Ресторадора", нервная дрожь охватила молодую женщину и ее глаза инстинктивно стали искать глаза дона Луиса.
- Вы не ожидали меня в такую дурную погоду, не правда ли? - проговорила донья Августина, опускаясь в кресло около камина.
Между тем донья Мария-Хосефа, случайно или нарочно, села против дона Луиса.
Донья Эрмоса не могла представить ей молодого человека, а все остальные лица были знакомы друг с другом.
- Это действительно приятный сюрприз! - отвечала она на слова доньи Августины.
- Мария-Хосефа непременно хотела поехать к кому-нибудь и, зная с каким удовольствием я бываю у вас, сама приказала кучеру везти сюда.
Дон Мигель насторожился, хотя внешне казался совершенно поглощенным созерцанием огня в камине.
- Впрочем, я вижу, - продолжала донья Августина, - что не мы одни вспомнили о вас: вот я вижу мадам Барроль, которая, кажется, уж с год не была у меня, неблагодарная Аврора! А сеньор дон Мигель дель Кампо! Наконец-то я имею удовольствие встретить сеньора Бельграно, которого целый век нигде не видно!
Между тем донья Мария-Хосефа рассматривала молодого человека с головы до ног.
- Это вышло случайно, - ответила молодая вдова, - мои друзья редко приезжают сюда.
- Если я редко имею удовольствие вас видеть, Августина, - сказала мадам Барроль, - то согласитесь, что моя дочь часто бывает у вас.
- Со времени бала я видела ее только два раза.
- Но вы, сеньора, ведете такой прелестный образ жизни, - проговорила донья Мария, обращаясь к донье Эрмосе, - что приходится почти завидовать вашему уединению.
- Я живу очень спокойно, сеньора.
- О, Барракас очаровательное место, в особенности для здоровья, - проговорила старуха и, указывая на дона Луиса, спросила: - Этот кабальеро выздоравливающий, без сомнения?
Донья Эрмоса покраснела.
- Я совершенно здоров, сеньора, - отвечал молодой человек.
- А, извините меня, сеньор, но вы выглядите таким бледным…
- Я всегда такой.
- Тем более, - продолжала она, - что вы не носите девиза, и ваш галстук в столь холодное время едва завязан. Поэтому я предполагала, сеньор, что вы живете в этом доме.
- Однако, сеньора, - поспешил вмешаться в разговор дон Мигель, чтобы избежать ответа со стороны дона Луиса, который мог быть или ложью или слишком откровенным объяснением, - я обращу ваше внимание на то, что шотландцы, живущие в очень холодной стране, ходят наполовину обнажая колени. Все дело в привычке к холоду, вот и все!
- Шотландцы - гринго, а мы живем в Буэнос-Айресе! - возразила донья Мария-Хосефа.
- Но в Буэнос-Айресе зимы страшно суровы! - сказала мадам Барроль.
- Вы поставили у себя камины, дорогая Мария-Хосефа? - спросила донья Аврора, которая, как и все остальные, старалась отвлечь внимание старухи от дона Луиса.
- У меня слишком много дел, дорогая, чтобы заниматься такими мелочами. Когда унитарии причиняют нам столько хлопот, есть ли время думать о своих удобствах?
- Что касается меня, то я не поставлю камина, потому что Мансилья, покинув теплый уголок, может простудиться! - сказала Августина.
- Мансилье в этот момент довольно жарко! - сказала донья Мария-Хосефа.
- Как? Разве сеньор генерал болен? - спросила донья Эрмоса.
- Он никогда не чувствует себя особенно хорошо, но сегодня я не слыхала, чтобы он жаловался на что-нибудь, - отвечала Августина.
- Нет, его жар не от болезни, - сказала старуха, - а от энтузиазма. Разве вы не знаете, что вот уже третий день празднуется отступление нечестивых унитариев? Все федералисты знают об этом.
- Мы как раз говорили об этом, когда вы вошли, - сказал дон Мигель, - это была страшная битва.
- Да, их попотчевали так, как они того заслуживали.
- О, да, я вам скажу!
- И, - прибавил дон Луис, - если бы ночь не была так темна…
- Что вы говорите о ночи, сеньор Бельграно, вскричала старуха, - сражение произошло средь белого дня!
- Это правда, - ответил дон Мигель, - битва была днем, но мой друг хочет сказать, что если бы не наступила такая темная ночь, то ни один из врагов не ускользнул бы.
- А, конечно! А вы присутствовали на торжествах, сеньор Бельграно?
- Мы ходили вместе осматривать разукрашенные улицы и площади! - поспешил ответить дон Мигель, боясь, чтобы дон Луис не проговорился.
- Какие великолепные знамена! - вскричала донья Аврора. - Где их можно столько достать, сеньора?
- Их можно купить, нинья, кроме того, их делают добрые федералистки. Вы украшали свой дом, сеньора?
- Нет, сеньора, он так удален…
- Я не нахожу этого! - возразила донья Мария-Хосефа.
- А театр более не украшен, нинья Мария-Хосефа? Вы были в нем?
- Нет, Аврора, я не ходила в театр, хотя знаю, что там много веселья. А вы, сеньор Бельграно, были там?