- Ты за войну с крымским ханом ратуешь, - пошутил князь Иван Турунтай-Пронский. - Закваска в тебе еще адашевская сидит. Смотри, теперь ты золотой, а не серебряный. На двадцать пять тысяч рублей поручители за тебя дали запись…
Гости засмеялись. Подняли чаши за князя Серебряного.
- А твое, Михаил Иванович, слово?
- Мое слово? - не сразу отозвался князь Воротынский, посмотрев невесело на товарищей. - Я тоже стал золотой. И за меня двадцать пять тысяч записано. Не верит мне царь. Ну что ж… Я тоже против Ливонской войны советовал. Дак на меня царь опалился и в Белозерский монастырь загнал. А зачем? Будто я против ливонцев не стал бы воевать. Стал бы, я всегда готов по государеву слову голову положить… Советовал я царю на Дону крепость ставить, а из той крепости воевать Девлет-Гирея. Близко - рукой подать. Как лисицу в норе, поймали бы хана со всеми нечистыми женами.
- Так ли, князь? - с сомнением произнес Мстиславский. - И у Девлетки заступники найдутся… Турецкий султан и король Жигимонд.
- Не больно из-за моря размахнешься, да и Жигимонд вряд ли заступится.
Поднялся дьяк посольского приказа Андрей Васильев.
- Государи! - сказал он, поклонившись. - Война с поганским царем и защита христиан от полона и смерти - богоугодное дело. Однако дела государственные требуют иного рассуждения. Времена теперь иные, нежели при великом князе Василии, батюшке нашего государя. Без вольной заморской торговли не будет богата и сильна земля Русская… Аникей Строганов и гости московские слезно молили великого князя и государя о вольном морском пути в иноземные страны. Надо воевать с Ливонией за море. Но… - дьяк Васильев посмотрел на бояр, - с великим разумением. А государь тиранством своим и казнями, - повысил он голос, - ливонцев напугал, и они города не сдают, сидят до последнего и просят у короля Жигимонда заступы! Государи, - помолчав, продолжал дьяк Васильев, - король Жигимонд давно руку к великому Новгороду тянет. А через Ливонию королевские земли к самому Пскову и Новгороду подступят… Вот и смотрите, нужна ли России война с ливонцами?
- Так как же, государи? - снова спросил Мстиславский.
- Мы хотели решить дело добром, - раздался голос князя Ивана Куракина-Булгакова. - Писали челобитную, на коленях молили. Ежели б царь согласился и отменил опричнину, мы бы его больше отца родного почитали и слушались. А царь всех нас в тюрьму засадил, спасибо владыке - заступился. Теперь осталось одно - согнать Ивана с престола.
- Убить, как бешеную собаку! - крикнул князь Турунтай-Пронский. Он дрожал от возбуждения. Вздрагивала длинная борода, свисавшая с худого лица. - Другого хода нет. Я к латинскому королю в Литву не отъеду, изменником Русской земле, как Курбский, не стану. - Он шумно отсморкнулся и вытер платком нос.
- Согласны, - дружно отозвались гости.
- Смерть волчья есть здравие овечье, - пробасил отец Захарий.
- Пусть царь Иван докажет свое царское прирождение, - побледнев, сказал боярин Федоров.
Он произнес страшные слова. Царь Иван многое мог простить. Но тех, кто сомневался в его царском происхождении, ждала верная смерть.
- Но кто будет новым царем? - спросил князь Дмитрий Ряполовский. - Убрать царя Ивана - дело не самое трудное. Найти нового царя - вот задача.
- Князь Владимир Андреевич Старицкий, - сказал боярин Федоров, - прямой рюрикович, не сумнительный, нравом мягок и милостив.
Назвать нового царя было законным правом конюшего, председателя боярской думы.
- Но согласится ли он? - спросил кто-то из гостей.
- Согласия спрашивать не будем, - раздался резкий голос Мстиславского, - боится он царя без памяти. Пока жив царь Иван, князь Владимир согласия не даст.
- Спрашивать не будем, - поддакнул князь Серебряный.
- Челобитную грамоту надо изготовить, - предложил боярин Федоров. - Коли увидит Владимир Андреевич, что все за него, - осмелеет.
- Верно говоришь, - поддержали гости.
- Пиши!
Боярина Федорова любили и слушались. Он кивнул дьяку Андрею Васильеву. Дьяк вынул из-за пазухи свиток. Грамоту князю Старицкому с просьбой быть русским царем он написал еще вчера. В шкапчике под иконой взяли перо и чернильницу. Придвинули ближе свечи.
Гости по очереди подписывались под челобитной грамотой. Толстый князь Куракин-Булгаков, поставив свою подпись, шумно отдувался, как после тяжелой работы. Некоторые со страхом брали в руки перо. Другие прикладывали перстень с печатью.
Когда все сидящие за столом приложили руку, боярин Федоров вручил грамоту Мстиславскому.
- Передай князю Володимиру Андреевичу. Кого знаешь и кому веришь, дай подписать. Чем больше людей, тем вернее…
- И пастыри духовные не согласны, - снова раздался бас отца Захария. - Митрополит Афанасий оставил митрополию, не захотел с опричниками жить, в монастырь ушел. И Герман, митрополит, опричнину порицал, царь за то его прогонил. А митрополит Филипп сказал тако: "Царю и великому князю отставить опришнину, а не отставит царь и великий князь опришнины, и мне в митрополитах быти невозможно". Зазря обижает царь. Земщина по сю сторонь, опришнина по ту сторонь.
- Церковь отринулась от царя Ивана.
- Что станет с нами? Долго ли еще муки этой…
- До самой смерти.
- Господи, спаси, господи, помоги.
- Скоро ли война кончится?
Еще не раз поднимались князья и бояре с гневными речами. Близилась ночь, свечи догорали.
- Государи! - уже который раз взял слово боярин Федоров. - Я стою за вольность, за такую вольность, когда моя жизнь и мое имущество не зависят от одного государева слова. Я хочу, чтобы суд праведно судил меня. Я хочу, чтобы за мое слово, за мои мысли Малюта Скуратов не тащил бы в свой застенок… А разве нет убытка государю, когда много всякого люда бежит из родной земли? В прежние времена русские люди бежали из Литвы к нам…
Раздался одобрительный гул, бояре и князья поднялись с мест и дружно кланялись Федорову. Слово конюшего крепко пришлось им по душе.
- Прав Иван Петрович.
- Мы все за тебя.
- Головы на плаху отдадим, не отступим… - шумели вельможи.
- В адашевские времена не в пример вольготнее было.
- Братья государи, - призывая к тишине, поднял руку воевода Иван Колычев, - во имя правды на земле, для пользы людей русских я хочу смерти царю Ивану. Даже самый добрый человек, сохраняя свою жизнь, может совершить жестокость. - Он обернулся к юноше, сидевшему рядом. - Василий, сын мой, встань, покажись людям.
Высокий, красивый парень с темным пушком на верхней губе и на подбородке встал и поклонился всем сидящим.
- Василий вызван к царю и будет служить у него рындой, - сказал Иван Колычев. - Он ненавидит тирана… пусть станет он карающей десницей.
Застолица зашумела. По спинам многих побежали мурашки.
- Подойди ко мне, отрок, - раздался бас протопопа Захария.
Юноша встал на колени перед священником.
- Благословляю тебя, раб божий Василий, на доброе дело. Како бог похощет, тако и свершится.
И протопоп перекрестил юношу, поцеловал его.
Князь Турунтай-Пронский обнажил меч и, подняв его над столом, крикнул:
- Смерть убийце - Царю Ивану Васильевичу!
- Смерть!
- Смерть! - наперебой раздались голоса.
Князья и бояре вставали, обнажали мечи и скрещивали их с мечом князя Пронского.
- Смерть безумцу!
- Смерть…
Еле живой от страха выполз из кладовушки старик Неждан. Он и не рад был, что полюбопытствовал.
Иван Петрович Федоров долго разговаривал с князем Мстиславским в маленькой горнице наверху. Гости давно спали. Разговор был важный, вельможи понимали, что неосторожный шаг может стоить жизни многим людям.
- Осмотрительность и хладнокровие, - сказал Федоров, прощаясь. - Никогда не забывай, князь. Трусить не надо, а опаску держи.
К ночи поднялся ветер, зашумел вершинами сосен. Небо заволокло тучами. Изредка в разрывах облаков показывалась луна, освещая бревенчатый домик среди леса и неподвижные фигуры дозорных.
Гостям предстояла охота на зубра, только через три дня они разъедутся по домам, а воевода заторопился в Полоцк.
Выбравшись к часовне на развилке дорог, воевода Федоров передернул узду и вытянул коня плетью. Обиженный конь помчался как ветер. За боярином поскакали вооруженные слуги.
Домой Иван Петрович вернулся поздно, усталый. Не сказав и двух слов жене, он повалился в постель и сразу уснул.
Во втором часу ночи Федорова разбудил спальник Костюшка. Откинув шелковое покрывало, боярин сел и, позевывая, всунул босые ноги в теплые войлочные туфли.
Костюшка долго стоял у двери, дожидаясь, пока боярин совсем проснется. Не ожидая приказу, он подал воеводе кувшин с любимым малиновым квасом.
Иван Петрович сделал несколько глотков, вытер бороду и, накинув на плечи халат, строго спросил:
- Почто разбудил, али гонец государев прискакал?
- Господине, - кланяясь, ответил слуга, - дело тайное… - В голосе его чувствовалась тревога. Он посмотрел на спящую боярыню.
- Ну? - посуровел еще больше воевода.
- К тебе человек из Литвы… от самого короля Жигимонда. - Губы Костюшки, когда он произносил эти слова, почти не шевельнулись.
- Где он?
- У меня в каморе.
Иван Петрович резко поднялся с постели. Жена вздрогнула, открыла глаза.
- Я скоро вернусь, спи.
Костюшка шел впереди, освещая свечой дорогу. Миновали несколько пустых комнат. В горнице, где воевода обычно занимался делами, Костюшка поставил на стол тяжелый подсвечник.
- Зови! - приказал воевода.
Иван Петрович и сам был обеспокоен ночным гостем. Посланец польского короля не сулил ничего доброго для опального боярина. Он знал, что в доме есть люди Малюты Скуратова, следившие за каждым его шагом. Но может быть, король хочет воевать Полоцк и предлагает сдать город без боя? Воевода усмехнулся… Посмотрим!..
Заскрипела тяжелая дверь. В комнату вместе с Костюшкой вошел незнакомый человек в одежде литовского дворянина, покрытой пылью.
- Подойди, - приказал боярин.
Незнакомец подошел к столу, смело взглянул в глаза воеводе.
- Я от польского короля и великого литовского и русского князя Сигизмунда-Августа к тебе, боярин Федоров. Вот грамота. - Он вспорол подкладку кафтана и подал сложенный вчетверо кусок бумаги.
- Кто ты?
- Иван Козлов, послужилец князей Воротынских.
Иван Петрович заметил на его левой щеке большую родинку.
Подвинув свечу, он принялся за чтение.
- Как ты мог прийти ко мне, холоп, с этой писулей? - спокойно спросил Федоров, прочитав королевскую грамоту.
- Я только гонец короля.
- Ты не гонец, ты лазутчик! - оборвал его воевода.
Он еще раз пробежал глазами по строчкам письма.
- Его величество король недавно пожаловал навечно князю Андрею Курбскому прекрасный город Ковель со многими землями, - тихо произнес Козлов. - Он теперь великий человек в Литве.
Глаза воеводы гневно сверкнули:
- Изменник отечеству не может быть великим человеком! Поднявший на свой народ вооруженную руку будет вечно проклят.
- Напрасно, боярин, не хочешь принять слово короля Сигизмунда. Мы знаем о ваших делах, знаем, что твоя голова, боярин Федоров, едва уцелела. Не пройдет и года, как Малюта Скуратов посадит тебя на большую сковороду или повесит за ноги. Вспомнишь тогда о королевском письме.
Боярин промолчал.
- Король Сигизмунд хочет помочь русским дворянам уничтожить царя-людоеда со всем отродьем, - продолжал Козлов, - он двинет свои войска…
- Остановись, холоп!.. И слушать не хочу твои речи… Я поставлен здесь русским царем боронить Полоцк. А ты толкуешь, чтобы я руку поднял на своего государя… Изменник! Трудно будет душе твоей взлететь после смерти.
- Хорошо, боярин, - перебил королевский посланец, - раз не хочешь, дело твое, неволить не будут. Одно прошу - пропусти меня в Москву. Я должен передать королевские письма князю Мстиславскому, князю Воротынскому и князю Бельскому… да еще от гетмана Ивана Ходкевича…
- Ты враг государства Русского, - сказал неожиданно спокойно воевода, - и я… я отправлю тебя, как ты просишь, в Москву. Эй, - крикнул он, - слуги! - и звучно ударил в ладоши.
Гремя оружием, в горницу вбежали ратники.
- Королевского лазутчика в погреб, - сказал воевода, - охранять строго. А ты, дьяк, заготовь подорожную.
Ратники схватили Ивана Козлова под руки и поволокли к двери.
- Боярин, - крикнул Козлов, обернувшись, - вспомнишь мои слова у Малюты на сковороде!..
Получив удар по шее, Козлов замолк.
Когда все ушли, Иван Петрович долго мерил горницу большими шагами и думал о королевском послании. Один раз ему показалось, что слышит какой-то шум у себя над головой.
Свечи сгорели наполовину и оплыли.
Жигимонд пишет: осенью соберет войско и станет лагерем у рубежа близ Полоцка. Предлагает ему, воеводе Федорову, завлечь царя на Литовскую границу и оставить без защиты. Нет, боярин не хотел такого. "Мы, русские люди, - думал он, - должны делать свои дела сами. Вмешивать иноземцев бесчестно и богопротивно. Как мог считать король, что я, занеся ногу в гроб, погублю душу гнусной изменой?.. Отъехать к польскому королю? Что мне у него делать? Водить шляхетские полки я не в силах, пировать не люблю, веселить короля не умею, пляскам польским не научен. Чем может обольстить меня король? Я богат и знатен".
- Господине, - услышал он голос своего слуги.
Боярин Федоров остановился.
- Кто-то подслушивал разговор твой, боярин, с королевским гонцом. Смотри, прямо над головой в потолке пробита скважина. Я услышал шум наверху, побежал, но было поздно. Человек исчез, второпях он забыл вот это. - Костюшка подал боярину длинный нож, похожий на те, что опричники носят за поясом.
Иван Петрович поднял голову, взглянул на темневшее в потолке отверстие и ничего не сказал. Защемило сердце.
Забравшись в постель, он долго ворочался с боку на бок, тщетно призывая к себе сон.
"Жену Марью завтра отправлю в Москву. В Полоцке ей делать нечего, - решил он. - Страшные дела могут здесь свершаться".
Глава четвертая. "ДОГОВОР НЕ В ДОГОВОР, БРАТСТВО НЕ В БРАТСТВО"
В шведской столице Стокгольме наступила осень. Каждый день моросил дождь. Часто с моря наплывали густые туманы, и жители с трудом отыскивали свои дома. В городе было тревожно, участились убийства и грабежи, появились вражеские лазутчики. Покой охраняли королевские стражники, всю ночь бродившие по кривым и грязным улочкам.
В сентябре 1568 года Стокгольм со всех сторон окружили войска королевских братьев: герцога финляндского Иоганна и Карла, герцога зюдерманландского. Королевичи подошли к стенам, чтобы свергнуть с престола своего брата короля. По утрам из лагеря королевичей по городу стреляли пушки. Крепость отвечала, но редко: ощущался недостаток в порохе и ядрах. Дьяк Иван Васильев, ходивший по лавкам на торгу закупать кормовой запас для посольства, жаловался на резкое вздорожание хлеба, мяса и рыбы.
Посольство царя Ивана, возглавляемое большим послом боярином и смоленским наместником Михаилом Ивановичем Воронцовым, целых пятнадцать месяцев прожило в Стокгольме без всякого успеха. На требования посла королевские советники отвечали отказом.
За два дня до покрова, в канун святого Кирьяка, посол Воронцов, ложась спать, сказал своему товарищу:
- Слыхал, Василий Иванович? Выдал все-таки братьям король Ирик своего любимца Георга Пирсона.
Опричник Наумов, из детей боярских, возведенный царем Иваном для пущей важности в сан можайского дворецкого, выполнял при посольстве особые обязанности. Он был человеком Малюты Скуратова и наблюдал за поведением многочисленного состава посольства, насчитывающего более двухсот человек.
- Ежели выдал, на троне ему не усидеть, - отозвался Наумов, - запомни мое слово. Вокруг короля Ирика измена гнездится, и Пирсон изменникам головы рубил… А ты как думаешь, справим мы посольство?
- Ты хочешь знать, выдадут ли нам Катерину Ягеллонку?
- Да, это самое.
- Нет.
- Почему?
- Да разве ты сам не видишь? Герцог Юхан и герцог Карл, братья короля, у города с войсками стоят. Катерина при своем муже Юхане. Король Ирик дважды от крестного целования отступал, нам прямой дал отказ.
- Не для забавы послал нас государь в Стекольну, не даром деньги тратили. Мы не дети, которых можно обманывать сказками… Вернемся к царю-государю с пустыми руками, он нас не помилует.
- Разве я не требовал отправить великих послов с Катериною и отдать ее на рубеже боярину и наместнику Михаилу Яковлевичу Морозову с товарищи совсем здорову и без всякой хитрости, а против ее взять у Михаила Яковлевича докончальную грамоту с золотой печатью государя нашего царя и великого князя?
- Требовал, Михаил Иванович, что было, то было, отрицать не буду! Голова у тебя светлая, а толку-то нет. Ты им свое, а они тебе свое: "Не божеское дело ваш царь задумал… - передразнил короля Наумов. - Отнять жену у мужа, мать у детей противно богу. Послы мои клятву дали московскому царю, чаяли, что брат мой умер!.." Попали бы вы к нашему царю-батюшке, по-другому бы запели. Ежели по государским делам требуется, почему не взять у мужа и жену, хотя бы он и знатного рода? Разве мало наш царь за Катерину Ягеллонку королю дает? Договор-то ему куда как выгоден!
- Со своим уставом в чужом монастыре не можно.
- Да уж верно.
Михаил Иванович замолчал. Он зажег лампадку, потушил свечу на столе и долго молился перед образами. Помолившись, с кряхтеньем улегся на мягкие перины. Был боярин Воронцов в преклонных годах и тучноват. А от долгого недвижимого сидения в Стокгольме еще больше располнел.
"Не по честному делу приехал, - казнясь, думал посол. - После такого посольства в монастыре грехи отмаливать надоть. Безбожное дело задумал царь".