Сонет
Вновь посадил я зернышко любви.
Оберегал пробившийся росток,
чтоб незаметным вырос меж людьми,
чтоб поломать его никто не смог.Любовь росла, укрытая от глаз,
вдали от злых бесчувственных сердец.
А я все ждал, храня… И пробил час.
Она бутоном стала наконец!Твой взгляд, как солнце, озарил бутон.
Я не успел укрыть его, спасти.
От ласки взгляда вдруг раскрылся он.
И начала моя любовь цвести.Она цвела лишь только для тебя!
А ты ее сломала, не любя…
"Любовь как формула? Она плюс он…"
Любовь как формула? Она плюс он.
А может, ложь – любовь? Забытый сон?
А может, верить ей? И сотни лет
в глазах любимых все искать ответ…
"Все просто в мире. И слова просты…"
Все просто в мире. И слова просты.
Понятный смысл вещей обозначают.
А выдумки твои, как ложь, пусты,
они меня пугают и печалят.
Зачем фантазий всплески? Есть земля,
есть солнце, небо, утро, радость – вечно.
Есть в этом вечном мире ты и я.
И между нами кружат бесконечно
восходы, дни, закаты, вечера,
уходят длинной смутной вереницей.
Мы есть сегодня, были мы вчера.
И будем завтра… Время длится, длится…
Мой взгляд становится все мягче… Ты
все смотришь вдаль, его не замечая.
Твои слова красивы, но пусты,
глаза влажны, туманятся, мечтая…
Все ясно в мире. Только мы с тобой
не можем ни на что найти ответов.
Моя любовь проста, проста – как боль.
А ты все ищешь вычурных сюжетов…
"Я от тебя ушел в свой час и срок…"
Я от тебя ушел в свой час и срок.
Ушел не от тоски моей невольной,
не от путей твоих к любви окольных,
а только потому, что срок истек.И пробил час, и стрелка замерла,
и наше время вмиг остановилось,
и все меж нами странно изменилось…
И понял я: окончена игра!И понял: мне идти иным путем.
У каждого из нас – своя дорога.
Других времен и игр на свете много,
но невозможны те, где мы – вдвоем…
* * *
Из дневниковых записей 20-х годов XX века:
"У Василька новая пассия. Она так не похожа на наших заводских девчонок! Она из балетных. Мы все удивились, когда Василек привел ее на день рождения нашего общего друга. Девушка была словно из другого мира – тоненькая, изящная, с голоском, как лесной ручеек, с манерами воспитанной барышни. А у нас танцы под граммофон, дешевая водка на столе, незамысловатая закуска из черного хлеба, лука и селедки. Трудно представить, что она питается подобными продуктами. Про себя я сразу подумал, что ей бы больше подошли нектар цветов и мед. Но я уже знаю за собой, как мгновенно фантазирую и увлекаюсь всем необычным, а потом упиваюсь собственной мечтой. Так вот и рождаются стихи. Вечер был студеный, декабрьский, в общежитской комнате было промозгло и пахло табаком – ребята курили прямо в комнате – но вот раскрылась дверь, и я обомлел от этого видения. Ее кудри словно разлетались, и на них поблескивали снежинки, быстро тая и превращаясь в капельки. Это выглядело волшебно. Я влюбился моментально, даже толком не поняв, в кого. И не стал ждать окончания вечеринки. Ушел домой, и за десять минут написал это стихотворение".
Ты ворвалась шумно в двери,
улыбнулась, как весна.
За окном вдруг враз запели
звонко птицы.
И стена
дома словно растворилась…
Задрожала дымкой даль
и лучами осветилась…
Над тобою будто шаль
золотая,
в искрах света
опустилась, расплелась.
И капель прозрачно где-то
зазвучала.
И клубясь,
облака в зрачках поплыли.
Я тону в них, я тону…
Столько счастья! Мы открыли
двери в солнце и весну.
Улыбаешься лучисто…
А на прядях у тебя
бисер влаги: тает быстро
снег пушистый декабря.
* * *
Из дневниковых записей 20-х годов XX века:
"Пишу много, стихи так и льются. Показал кое-что Зине. Но она отнеслась очень прохладно и даже начала критиковать. Мне уже кажется, она ничего не понимает в тех образах, которые я использую в стихах. Сказала, что "ангелы это религиозные пережитки и лучше мне на такие темы не писать". Посоветовала порвать это стихотворение".
Как хочется писать тебе стихи!
Ты так прекрасна, ангел златокудрый.
Оставлю все за крыльями грехи.
И кажется, забыть мне их нетрудно,
так хочется писать тебе стихи.И кажется, лицом к лицу с тобой
до обморока погружаясь в счастье,
на облаках плыву я в свет иной,
и даже жизни улыбаюсь чаще,
так хочется мне быть и быть с тобой.И смерти зов уже не так силен.
Ты так прекрасна, ангел златокудрый.
И образ твой в душе, он – вне времен,
как нежный свет зари – предвестник утра.
И зов любви по-прежнему силен.И зов любви меня спасает вновь.
И я смотрю в твои глаза и – таю…
Мой ангел милый, крылья приготовь.
Мои – готовы. Вместе? Улетаем
мы в вечность… Но в стихах вернемся вновь.
"Прилетела голубка из поднебесья…"
Прилетела голубка из поднебесья,
на плечо опустилась ко мне.
Зазвучала напевом безмолвная песня,
и услышал я в ней – о судьбе.
И услышал я чистые неба мотивы,
с грустью взгляд устремил в высоту.
А голубка все пела: "Ведь ты нелюбимый,
все оставь, ускользнем в красоту!
Я крылом вторым буду, поднимемся вместе,
улетим в бесконечную даль,
научу тебя звонкой ликующей песне,
ты забудешь земную печаль.
Ты забудешь потери, разлуки, влюбленность.
Путь земной превратится в ничто…"
"Кем я буду тогда?" – перебил удивленно.
И услышал: "Ты станешь… мечтой!"
"Вот что, птица, – ответил, – вернись лучше в небо!
Мне неплохо и здесь, на земле.
В поднебесье, конечно, ни разу я не был.
И не рвусь! Для чего оно мне?"
И голубка вспорхнула, взвилась и исчезла
белым облачком в синей дали.
Я остался один. Сверху – ясная бездна,
под ногами – туманность земли…
* * *
Из дневниковых записей 20-х годов XX века:
"Поэзия у нас в моде. Столько всяких течений образовалось: символисты, акмеисты, футуристы, имажинисты и еще какие-то ответвления, направления. Каждый волен экспериментировать со словом, искать новые формы самовыражения, необычные метафоры. Многие дают поэзо-концерты, участвуют в диспутах и судах над поэзией. Все это мне крайне интересно, не пропускаю подобные мероприятия. Только сам ни разу не выступал на больших сценах, в том же Политехническом. Неуверенность, страх перед публикой мешают, хотя наши заводские подзуживают. Но меня пока не тянет, куда мне тягаться с такими мастерами, как Маяковский, Северянин или Есенин. Они на виду, их стихи на слуху, наши признанные поэты. Заводские девчата с ума сходят, пытаются раздобыть их стихи, выучивают наизусть, в комнатах у себя вешают их портреты. Любимцы публики!
А мне больше нравится сидеть в своей комнатке, укрывшись от внешнего мира, и писать. Это такое блаженство отдаваться своим фантазиям! И никто мне не нужен!
Вчера поздно вечером написал интересное, на мой взгляд, стихотворение. Назвал его "Ссора". Это по следам нашей размолвки с одной девушкой. Не хочу называть ее имя. Зина меня с ней познакомила, решила, что это отвлечет меня от ее персоны, и я забуду. Девушка так мила, что и правда, я поначалу даже увлекся. Но уж очень она капризна и любит поскандалить на пустом месте. Дальше общаться мы вряд ли будем. Однако я ей благодарен за то, что появилось это стихотворение".
Ссора
Твои слова, как гром: "Ну все! Пока!"
И солнце вниз упало за луною.
Уходишь прочь… Взорвались облака,
дождь льется вверх… Я следом за тобою
иду и вижу спину… Вот висок…
И часть щеки… Ко мне ты повернулась!
Остановилась… Взгляд твой так далек.
Но все он ближе! Ты мне улыбнулась…
И сразу все вернулось на места.
Дождь льется сверху, гром гремит как нужно,
над головой рядами облака,
луна и солнце разбежались дружно.
И мир вернулся прежним и простым.
А ты так близко! Губ тепло – наградой…
Гроза исчезла. Всполохом цветным
взметнулись в небо полукружья радуг.
"Ты не права! Молчишь? Ну что же…"
Ты не права! Молчишь? Ну что же…
Ты посмотри на облака!
Плывут, парят… И так похожи
на нежный белый пух. Пока
не потемнеют, не сгустятся,
не соберутся в кучу туч
и злой грозой не разразятся…
Как ты! Ах, нет? Ты – солнца луч?!
Сияешь, греешь и искришься?
Но ты же гаснешь! И с чего,
с чего ты так мгновенно злишься?!
Ты так меняешься легко.
Так я не прав? Досадно, больно,
несправедливо! Но стерплю.
Взгляд в небо подниму невольно.
На облака смотрю. Люблю…
* * *
Из дневниковых записей 20-х годов XX века:
"Ходили с ребятами в кузню. Этот шум горна, огонь, раскаленный металл – все это меня жутко взволновало. Моя нервная система моментально возбудилась, откликнулась, и, придя домой, в пять минут написал вот это стихотворение".
Мастер
Меч выкован. Стремится острие
коснуться плоти, поиграть в сраженьи.
И облачком дыхание легко
туманит блеск зеркальный отраженья.
И рукоять захвачена рукой,
и тяжесть, пробудившая угрозу,
взята в ладонь. Сверкающей дугой
взмах вверх и вниз. Изрезан только воздух.
Доволен Мастер. Опускает меч
на мягкий бархат цвета алой крови.
Его рука, готовая иссечь
не только воздух, разжимаясь, ноет.
И взгляд, прощаясь, медленно скользит
по длинной стали, по узору ножен.
Меч совершенство ковки сохранит,
но он готов и Мастеру не нужен.
* * *
Из письма Ладе:
"Мне кажется, что я сейчас так жалок. Кто я? Бедный заводской рабочий! Да, я пишу стихи, но меня не издают. Иногда выступаю в клубе, мои стихи нравятся местным барышням, но ребята их не одобряют, считают, что я слишком ударился во всякие мещанские переживания и никому ненужные философские рассуждения.
Меня выручает лишь то, что к поэтам относятся снисходительно, считают нас этакими чудиками, поэтому мне многое сходит с рук".
В мае – только маяться!
Ветер будто пьян.
Меж цветов шатается,
шаловлив и рьян.Воздух словно пенится
запахом цветов,
ароматом стелется
в рое лепестков.Небо улыбается,
синевой дразня.
В мае только маяться…
Ты смеешься зря!Говоришь: "Наверное,
все сошли с ума.
И поэты – первыми.
Вот она, весна!"И зачем ты дразнишься?
Взгляд не опускай.
Как с любовью справишься,
раз колдует май?
"К себе не приглашаешь…"
К себе не приглашаешь,
и в гости не идешь,
невольно отдаляешь
и снова вдруг зовешь.
То ласково, то строго
ты говоришь со мной,
то позовешь в дорогу,
то убежишь домой.
Закроешь плотно двери,
рассердишься опять,
и долгие недели
меня не хочешь знать.
Но вдруг приходишь снова
с улыбкой: ты прости.
И робость разговора
о том же – о любви.
Тебя не понимаю,
как наяву я сплю.
И все тебе прощаю
и все, любя, терплю…
* * *
Из дневниковых записей 20-х годов ХХ века:
"И охота Зине так надо мной издеваться! Не понимаю! Хотя подозреваю, что это она не понимает моей сущности. Поэта вообще редко кто может узнать до конца, словно какая-то невидимая стена между мной и другими людьми. Раньше я был уверен, что все такие же, как я, так же страдают без меры, любят до умопомрачения, захлебываются сильнейшими эмоциями. Но сейчас думаю, что многие люди вполне обычно живут и умеренно чувствуют. И в этом их сила. Зина, она именно такая – "массовая", и, благодаря обычности своей натуры, смотрит на меня свысока, считая меня чудиком, "не от мира сего", слабаком, за которым нужно приглядывать. И стихи мои ей чужды, ничегошеньки она в них не видит…"
Как обмануть умеет внешность,
искусно прикрывая суть,
как обольщает нас успешно,
пытаясь в свой обман втянуть.Чарует взглядом, гладкой кожей,
улыбкой милой и простой,
с улыбкою Джоконды схожей
намеком тайны вековой.Чарует вьющейся небрежно
пушистой прядкой у виска,
ресниц движеньем безмятежным,
как взмахи крыльев мотылька;красивым лбом, высоким, белым,
изгибом шелковых бровей,
манерой говорить несмело
и мягкой плавностью речей;фигурой стройной и изящной,
походкой легкой и живой -
всей этой яркой настоящей
природной внешней красотой.И обмануться так несложно,
она так дивно хороша…
Но что внутри? Нет, невозможно
узнать. Ведь внешность – не душа.
"Такою ценою? Нет!.."
Такою ценою? Нет!
Быть другом твоим заклятым?
На искренность мне в ответ -
вся ложь твоя. И расплатой
за ложь эту – только боль
медлительная… все та же…
Оставь! Прекрати. Не тронь.
Побойся! Судьба накажет.
Уйду я! Закрой глаза,
мне вслед не смотри, не стоит!
Обиды твоей гроза -
угрозою мне пустою.
Обиды твои не чту,
стихия твоя – актерство.
Убьешь ты легко мечту.
Оставь для другого притворство.
Все лики твои я сжег
в душе, на жертвенном ложе…
Забыть ложь любви я смог!
А значит, ты сможешь тоже.
Московская осень
Туча огромная – шляпой над городом
в серой дремоте дождя,
сонным и душу туманящим мороком
тенью осеннего дня
мягко прикрыла от света все улицы.
Контуры темных домов
смазала влажно. И город нахмурился,
кутаясь в серый покров.
Только церквушек по-прежнему радостно,
мокро блестят купола,
и на земле, ветром взрыта безжалостно,
в лужах синеет вода.
И пешеходов раскрытые зонтики,
словно цветные грибы,
фары машин в сетке лучиков тоненьких
плавно плывут, как шары.
Ранние сумерки сине-сиреневой
сыплют на город пыльцой.
Темный асфальт влажной кожей шагреневой
мягко блестит меж листвой.
Быстро темнеет. Туманно и холодно.
Осень, плащом шелестя,
тихо проходит по сонному городу
в мягкой вуали дождя…
* * *
Из письма Ладе:
"Но я абсолютно не могу сочинять! И ты это знаешь, как никто другой. Но даже тебе я не могу описать этого жуткого состояния. Мой дар не пропал, я это чувствую! Но он будто бы искусственно удерживается внутри меня, и от такого долгого простоя… как бы тебе лучше объяснить… в общем, мне кажется, что внутри меня словно образовался нарыв. И он мне причиняет нестерпимую боль. Это ужасное состояние! Я могу писать стихи и в то же время в моей нынешней сущности мне это запрещено. Словно передо мной невидимая стена, о которую хочется разбить голову!"
Не жизнь – сплошное любованье
делами злой моей Судьбы.
Мое безмерное страданье
и крик с вершин ее дыбы,
и стоны в ночь и безысходность,
и непосильный вес невзгод,
весь этот путь… намек на звездность?
Но как же тяжек звездный гнет!
Я падаю, прошу пощады.
Дай отдышаться, отпусти!
Судьба, прости, твоей награды
безмерной мне не донести!
Твоих бесчисленных уроков
не выучить и не понять.
Таких коротких жестких сроков,
таких ударов оправдать
я не могу! Иссякли силы,
терпенье, воля… Дай вздохнуть!
А пожалеть не хочешь, милость
я попрошу: прерви мой путь…
"В тот день, из ничего буквально…"
В тот день, из ничего буквально:
стул сдвинут, зонт, пальто…
Вопрос незначаще банальный:
зачем пришел и кто…Шаг в комнату из коридора.
Окно раскрыто, свет,
рукой отогнутая штора
и темный силуэт…Плывущий дым от папиросы,
спокойный оборот
ко мне. Обычные вопросы,
но чуть прикушен рот…Но взгляд скользит куда-то мимо,
и дрогнула рука.
Ее вдруг спрятала за спину,
легко сказав: "Пока".Глаза мятежно потемнели…
Наверное, обман?
Когда и что понять успели!
И вдруг возник – роман…
"Зимний сумеречный свет…"
Зимний сумеречный свет
словно пепел светло-серый…
Я запомню твой ответ,
данный мне в аллейке сквера.Мы гуляли долго днем,
солнце белое слепило.
Я сказал: "Мы все умрем!
Ты забудешь все, что было".
Я сказал: "Смотри, снежок
так легко в ладони тает…
Что ж печалиться, дружок?
Все проходит! Кто не знает
этой истины! Смотри -
только солнце в мире вечно.
Со щеки слезу сотри,
грусть уйдет… Живи беспечно".
Ты ответила: "Душа
словно снег? Любовь – снежинка?
И она водой ушла
В твоем сердце? Но ошибка
думать, что любовь лишь миг
и проходит быстротечно.
Память сердца – целый мир.
Я люблю – лишь это вечно!"Зимний сумеречный свет
за окном туманом тает…
Я запомню твой ответ:
"Кто любил – не забывает".
* * *
Из письма Ладе:
"Мои тетради были свалены в кучу на столе, тут же находилась стопка исписанных листков. Я начал читать и постепенно так погрузился в мир прежних поэтических грез, другого сравнения подобрать не могу, что существующая действительность уже не так сильно напрягала меня. Да, только в творчестве я мог найти утешение! Я понял это, едва начав читать свои стихи. Это был особый мир, который мог примирить, мне кажется, с чем угодно.
"Никаких задач не ставить
И писать, что хочется!
Душу звонкую прославить,
Избежать пророчества…
На земле стоять, закинув
В восхищеньи голову.
Видеть небо…", – бегло, но жадно читал я.
И тут же в нетерпении перевернул страницу, словно хотел быстрее нахвататься энергии своих стихов, наполниться ею до отказа.
"Тревожит что-то. Я пишу, что вижу:
Кленовый лист упал к моим ногам.
В огромных лужах ветер воду лижет,
И дождь бежит по выпуклым зонтам.
Осенний вечер выбелен туманом…"
И снова я, не дочитав, перевернул лист. Какое-то смутное беспокойство охватило меня.
"Сначала! Чистую страницу
Открою. Что писать?
Что мне в забвеньи будет сниться…
Но не смогу назвать
Словами этот странный холод
Восторга и тоски,
Неутоленный страстный голод
Моей души…"