Кое-кто осмелился заметить вполголоса, что этого недостаточно, ибо мало было таких, кто в глубине души не любил бы Сети и не скорбел бы, глядя, как его лишили прав наследника из-за того, что его мнение в одном вопросе государственной политики расходится с мнением фараона. Но Сети только засмеялся и презрительно сказал:
- Пусть будет, как есть, ибо какую цену имеют такие клятвы? Фараон на троне выше всяких клятв, он отвечает только перед богами, а от некоторых сердец боги очень и очень далеки. Пусть Аменмес не боится, что я начну ссориться с ним из-за короны! По правде говоря, я никогда не жаждал величия и тревог царской власти и лишенный их по-прежнему имею все, чего мог бы желать. Отныне я пойду дорогой многих, как один из египетской знати, не более; и если в будущем фараону угодно прекратить мои странствия, я и тогда не стану горевать; я готов принять приговор богов, как в конце концов должен будет принять его и он сам. И все же, фараон, отец мой, прежде чем мы расстанемся, позволь мне высказать мысли, которые подымаются во мне.
- Говори, - пробормотал Мернептах.
- Фараон, с твоего разрешения скажу тебе: сегодня ты совершил большое зло - дело, которое не одобряют силы, правящие миром, кто бы или чем бы они не были; дело, которое принесет Кемету беды, неисчислимые, как песчинки в пустыне. Я думаю, что эти израильтяне, которых ты несправедливо собираешься уничтожать, поклоняются богу столь же великому, как наш бог, если не более, и что они и он восторжествуют над Египтом. Я думаю также, что великое наследство, которое ты у меня отнял, не принесет ни радости, ни почета тому, кто его получил.
Аменмес готов был вспылить, но Мернептах поднял руку, и он промолчал.
- Я думаю, фараон, - мне больно говорить об этом, но я должен, - что дни твои на земле сочтены и что мы смотрим в этой жизни друг на друга последний раз. Прощай, фараон, отец мой, кого я люблю в этот час расставания, может быть, больше, чем когда-либо прежде. Прощай, Аменмес, принц Египта. Прими от меня это украшение, которое отныне будешь носить только ты. - И сняв с головы венец наследника престола, он протянул его Аменмесу, который взял его с торжествующей улыбкой и надел на себя.
- Прощайте, вельможи и советники; надеюсь, в этом принце вы найдете хозяина, который будет вам больше по вкусу, чем мог бы стать я. Пойдем, Ана, друг мой, - если ты все еще хочешь быть мне другом, ведь теперь мне нечего делить.
Несколько мгновений он постоял, не сводя с отца проникновенного взгляда, в то время, как тот смотрел на него со слезами в запавших выцветших глазах.
Потом - не знаю, было ли это преднамеренно или случайно - Сети выпрямился и, не обращая внимания на Таусерт, которая смотрела на него в замешательстве и с гневом, воскликнул:
- Жизнь! Кровь! Сила! Фараон! Фараон! Фараон! - и поклонился почти до земли.
Мернептах слышал. Бормоча почти шепотом:
- О Сети, сын мой, самый любимый мой сын! - он простер руки, словно пытаясь вернуть, а может быть обнять его. И вдруг я увидел, что он изменился в лице. И в следующий миг он упал лицом вниз и остался лежать, не двигаясь. Все замерли, охваченные ужасом, только придворный врач бросился к нему, а Рои и другие жрецы забормотали молитвы.
- Добрый бог отошел к Осирису? - произнес Аменмес хриплым голосом. - Ибо, если это так, то я - фараон!
- Нет, о Аменмес! - воскликнула Таусерт. - Его указы еще не утверждены и на них нет печати. Они не имеют ни силы, ни веса.
Прежде чем тот успел ответить, врач вскричал:
- Тише! Фараон еще жив, сердце бьется. Это только припадок, он может оправиться. Уходите все, ему нужен покой.
И мы ушли, но прежде Сети опустился на колени и поцеловал отца в лоб.
Час спустя принцесса Таусерт ворвалась в комнату Сети в его дворце, где мы с ним разговаривали.
- Сети, - сказала она, - фараон еще жив, но врачи говорят, что к рассвету он умрет. Еще есть время. Вот у меня тут написано, за его печатью и с подписями свидетелей, что он отменяет все сегодняшние приказы и объявляет тебя, своего сына, истинным и единственным наследником египетского трона.
- В самом деле, жена? Объясни мне, как умирающий человек, к тому же без сознания, мог продиктовать такое завещание и поставить на него печать? - И он дотронулся до свитка, который она держала в руке.
- Он ненадолго пришел в себя; Нехези скажет тебе, как, - ответила она, смотря ему в лицо холодным взглядом. Прежде чем он мог возразить, она добавила: - Не теряй времени на вопросы, а действуй, и немедленно. Начальник охраны ждет внизу; он твой преданный слуга. Через него я обещала наградить каждого солдата в день твоей коронации. Нехези и большинство сановников на твоей стороне. Против нас только жрецы - из-за этой еврейской колдуньи, которой ты дал убежище, и из-за ее племени, которому ты хочешь помочь; но они еще не успели поднять народ и не решатся восстать. Действуй, Сети, действуй, - без твоего личного приказа никто не тронется с места. Да и потом не возникнет никаких вопросов, ведь от Фив до моря и во всем мире тебя знают как наследника Египта.
- Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил Сети, когда она остановилась, чтобы перевести дух.
- А ты не догадываешься? Неужели я должна вкладывать идеи в твою голову, как и меч в руку? Даже твой писец, который ходит за тобой по пятам, как любимый пес, был бы лучшим учеником. Ну, так слушай. Аменмес собирает войско, но пока что у него нет и пятидесяти человек, на которых он мог бы положиться. - Она наклонилась к нему и неистово зашептала: - Убей предателя Аменмеса - все примут это как акт справедливости, а начальник ждет твоего слова. Я позову его?
- Нет, - сказал Сети. - Разве то, что фараон, пользуясь своим правом, назвал другого человека царской крови своим наследником, делает того предателем по отношению к фараону, который еще жив? Нет, предатель или не предатель, я не убью моего кузена Аменмеса.
- Тогда он убьет тебя!
- Может быть. Это дело между ним и богами, пусть они и решают. Клятву, которую он дал сегодня, не так-то легко нарушить. Но нарушит он ее или нет, я тоже дал клятву, по крайней мере в сердце, в том, что я никогда не стану оспаривать решения фараона, которого я, в конце концов, люблю, как своего царя, фараона, который еще жив и, я надеюсь, еще может оправиться. Что бы я сказал ему, если бы он поправился или, в худшем случае, если бы мы встретились в другом мире?
- Фараон никогда не поправится; я говорила с врачом, он мне сказал. Они уже пробуравливают ему череп, чтобы выпустить злой дух болезни, а после этого никто из нашей семьи не жил долго.
- Потому что они впускают внутрь добрый дух смерти, что бы там ни говорили жрецы и врачи. Ана, прошу тебя, если я…
- Сети, - прервала она, стукнув рукой по столу, возле которого стояла, - ты понимаешь, что пока ты тут размышляешь и морализируешь, твоя корона уходит из твоих рук?
- Она уже ушла, госпожа. Разве ты не видела, как я передал ее Аменмесу?
- Да понимаешь ли ты, что вместо того, чтобы стать величайшим царем во всем мире, ты - если вообще тебя оставят в живых - через несколько часов будешь ничем, простым египетским горожанином, в которого может безнаказанно плюнуть даже нищий?
- Конечно, жена, больше того, в том, что я делаю, нет особой добродетели, поскольку такая перспектива меня, в целом, даже устраивает, и я готов пойти на риск и покинуть этот мир зла. Послушай, - добавил он совсем другим тоном. - Ты думаешь, что я глуп и слаб, и мечтатель тоже, ты - проницательная, хладнокровная женщина с государственным умом, готовая платить кровью за блеск и торжество момента, не стараясь понять, что за всем этим скрывается. У меня нет этих качеств, за исключением, может быть, последнего. Я лишь человек, который смирился, стремится быть справедливым и поступать правильно, насколько я это понимаю; и если я мечтаю, то о добре, а не о зле, - как я понимаю добро и зло. Ты убеждена, что эти мечтания приведут меня к житейским потерям и позору. Я же не уверен даже в этом. Мне приходит в голову, что они приведут меня к тем же самым побрякушкам, которых жаждешь ты, но только по дороге, усыпанной благоухающими цветами, а не костями людей, издающими трупный запах. Короны, которые покупаются ценой крови и удерживаются жестокостью, обычно и утрачиваются в кровопролитии, Таусерт.
Она замахала руками:
- Пожалуйста, замолчи! Оставь остальное до того дня, когда у меня будет время слушать. Уж если мне понадобятся пророчества, я лучше обращусь к Ки и к тем, для которых это - дело жизни. Для меня сегодня - это время действий, а не мечтаний, и, поскольку ты отвергаешь мою помощь и ведешь себя, как больная девчонка во власти фантазии, мне придется рассчитывать только на себя. Но пока ты жив, я не могу ни править одна, ни вести войну от твоего имени, так что я пойду к Аменмесу - он щедро заплатит мне за мир между нами.
- Ты пойдешь - и вернешься, Таусерт?
Она гордо выпрямилась, приняв царственный вид, и медленно сказала:
- Я не вернусь. Я, египетская принцесса, не могу жить как жена простого человека, того, кто свалился с трона на землю и начинает пачкать грязью собственный лоб, который венчала корона с уреем. Когда твои предсказания сбудутся, Сети, и ты выберешься из пыли, тогда, возможно, мы поговорим.
- Да, Таусерт, вопрос лишь в том, что мы друг другу скажем?
- А пока, - добавила она, собираясь уйти, - оставляю тебя с избранными тобой советчиками - твоим писцом, который преждевременно поседел от глупости, но не от мудрости, и, может быть, с еврейской колдуньей, которая может напоить тебя лунными лучами из своих лживых уст. Прощай, Сети, когда-то принц и мой супруг. 102
- Прощай, Таусерт, только боюсь, ты все равно останешься моей сестрой.
Он проводил ее взглядом и, повернувшись ко мне, сказал:
- Сегодня, Ана, я потерял и корону, и жену, и, однако, как ни странно, я не знаю, которое из этих зол меньше. Но на этот раз зло еще не исчерпано. Может быть, и ты тоже уйдешь, Ана? Хоть принцесса и издевается над тобой в гневе, на самом деле она о тебе хорошего мнения и с удовольствием приняла бы тебя к себе на службу. Запомни, в Египте может пасть кто угодно, но только не она: она-то продержится до конца.
- О принц, - ответил я, - неужели я так мало вытерпел сегодня, что ты хочешь добавить еще и оскорбление к моим горестям? Не я ли разделил с тобой чашу и поклялся быть твоим другом?
- Как! - засмеялся он. - Неужели в Кемете еще есть человек, который помнит клятвы себе в ущерб? Спасибо тебе, Ана. - И взяв мою руку, он крепко пожал ее.
В этот момент дверь открылась и вошел старый Памбаса.
- Эта женщина, Мерапи, хотела бы видеть тебя, а также два израильтянина, - сказал он.
- Впусти их, - ответил Сети. - Заметь, Ана, как этот старый служака отворачивает лицо от заходящего солнца. Еще утром он сказал бы "видеть твое высочество" и поклонился бы так низко, что его борода коснулась бы пола. А теперь это просто "видеть тебя" и не более чем легкий кивок в знак обычной учтивости. Да еще со стороны того, кто грабил меня из года в год и разжирел на взятках. Это первый из горьких уроков - нет, пожалуй, второй, ибо первый я получил от ее высочества. Только бы научиться принимать их со смирением.
Пока он предавался этим размышлениям вслух, а я, не находя слова утешения, внимал ему с печалью в сердце, вошла Мерапи, а минутой позже следом за ней явились тот посланец с дикими глазами, которого мы видели утром при дворе фараона, и хитроумный купец Джейбиз. Она низко поклонилась Сети и улыбнулась мне. Затем вошли эти двое, и с легким Поклоном посланец заговорил:
- Ты знаешь мое требование, принц. Эта женщина должна быть возвращена ее народу. Вот ее дядя, Джейбиз, - он ее увезет.
- А ты знаешь мой ответ, израильтянин, - возразил Сети. - Я не имею власти над действиями госпожи Мерапи, во всяком случае - не желаю никакого принуждения с моей стороны. Обратись к ней самой.
- Что ты от меня хочешь, жрец? - быстро спросила его Мерапи.
- Чтобы ты вернулась в город Гошен, дочь Натана. Или ты не слышишь, что я сказал?
- Слышала, но если я вернусь, чего ты от меня потребуешь?
- Чтобы ты, доказавшая своим подвигом в их храме что у тебя пророческий дар, посвятила бы его твоему народу. За это тебе простят все зло, какое ты ему нанесла, и в этом мы клянемся тебе именем бога.
- У меня нет дара пророчества, и я не причинила моему народу никакого зла, спасая от убийства человека, который доказал, что он их друг; он даже отказался ради них от короны.
- Об этом судить не тебе, женщина, а Отцам Израиля. Твой ответ?
- Об этом судить не им и не мне, а только богу. - Помолчав, она добавила: - Это все, о чем ты просишь?
- Это все, о чем просят Отцы, но Лейбэн просит вернуть ему нареченную жену.
- И меня выдадут замуж за… за этого убийцу?
- Без сомнения, тебя выдадут за этого храброго воина, ведь ты давно ему принадлежишь.
- А если я откажусь?
- Тогда, дочь Натана, моя обязанность - проклясть тебя от имени бога и объявить, что твой народ отвергает тебя. Моя обязанность, далее, заявить тебе, что твоя жизнь поставлена вне закона и что любой еврей может убить тебя, как и где сможет, и не понести за это никакого наказания.
Мерапи немного побледнела и, обернувшись к Джейбизу, спросила:
- Ты слышат, дядя. Что скажешь ты?
Джейбиз исподтишка огляделся и сказал елейным тоном:
- Племянница, ты, конечно же, должна повиноваться Старейшинам Израиля, выражающим волю неба, так же, как ты повиновалась им, когда решилась померяться силой с Амоном.
- Вчера ты мне советовал другое, дядя. Ты сказал, что мне лучше остаться здесь.
Посланец повернулся и смерил его свирепым взглядом.
- Между вчера и сегодня большая разница, - поспешил ответить Джейбиз. - Вчера ты была под защитой того, кто должен был вскоре стать фараоном и мог бы повернуть общее мнение в пользу твоего народа. Сегодня он лишился своего величия и его воля не имеет в Египте никакого веса. Кто же станет бояться мертвого льва?
При этом оскорблении Сети усмехнулся, но лицо Мерапи, как и мое лицо, покраснело, должно быть от гнева.
- Спящих львов и раньше принимали за мертвых, дядя, в чем не раз убеждались те, кто пытался их лягнуть. Принц Сети, ты не скажешь хоть слово, чтобы помочь мне в этом затруднении?
- Но в чем же затруднение, госпожа? Если ты желаешь вернуться к своему народу и к Лейбэну, который, как я понимаю, оправился от своих ран, то ничего не стоит между тобой и мной, кроме моей благодарности, которая дает мне право сказать, что ты не должна возвращаться. Однако, если ты желаешь остаться здесь, то, пожалуй, я еще не так бессилен, как думает достойный Джейбиз, и могу защитить и нанести удар. Я по-прежнему первый из вельмож в Египте, и рядом с мной люди, которые меня любят. Так что, пожелай ты остаться, я думаю, тебя здесь никто не обидит - и меньше всего тот друг, под покровительством которого ты можешь спокойно жить.
- Это очень благородные слова, - пробормотала Мерапи, - слова, какие мало кто сказал бы девушке, от которой ничего не ждут и которая ничего не может дать.
- Довольно болтовни! - закричал посланец. - Ты подчиняешься или нет? Твой ответ?
- Я не вернусь в Гошен и к Лейбэну - я достаточно насмотрелась на его меч.
- Может статься, ты видела его не в последний раз. Подумай все-таки, прежде чем тебя постигнет божья кара и на тебя обрушится проклятие твоего народа, а потом - смерть. Ибо это проклятие падет на тебя, говорю я, а я, как уже знает фараон и сам принц тоже, не какой-нибудь самозваный пророк!
- Я не верю, что мой бог, который видит сердца своих созданий, обрушит свою месть на женщину за то, что она отказывается стать женой убийцы, которого она сама не выбирала себе в мужья, - а именно такую участь ты мне сулишь, жрец. Поэтому я вручаю свою судьбу в руки великого Судьи над всеми людьми. В остальном же я отвергаю тебя и твои приказы. Если я должна погибнуть, пусть я умру, но по крайней мере я умру свободной, а не чьей-то любовницей, женой или рабыней.
- Хорошо сказано, - шепнул мне Сети.
Вид посланца стал ужасен. Размахивая руками и дико вращая своими дикими глазами, он призвал на голову бедной девушки какое-то отвратительное проклятие, большую часть которого мы не поняли, так как он говорил быстро и на каком-то незнакомом древнем еврейском наречии. Он проклял ее живую, умирающую и после смерти. Он проклял ее в любви и ненависти, в замужестве и бездетности и проклял ее детей и потомков во всех поколениях. Под конец он объявил, что она отвергнута богом, которому поклоняется, и приговорил ее к смерти от руки любого, кто сможет ее убить. Это проклятие было столь ужасно, что она отшатнулась, а Джейбиз скорчился на полу, закрыв лицо руками, и даже я почувствовал, как кровь стынет в моих жилах.
Наконец он умолк с пеной на губах и вдруг с криком: "После приговора - смерть!" - выхватил из-под одежды нож и бросился на Мерапи.
Она спряталась за нашими спинами. Он погнался за ней, но Сети воскликнул: "Ага! Я так и знал!" - и очутился между ними, с железным мечом в руке, который он носил обычно с парадной одеждой. Он схватился с нападавшим, и в следующий миг я увидел покрасневшее острие клинка, который пронзил того насквозь и выступил между лопатками.
Жрец упал, бормоча:
- Так-то ты показываешь свою любовь к Израилю, принц?
- Так я показываю свою ненависть к убийцам, - ответил Сети. Потом этот человек умер.
- О! - вскричала Мерапи, ломая руки. - Опять из-за меня пролилась еврейская кровь, и теперь все его проклятие падет на меня.
- Нет, на меня, госпожа, - если в проклятиях есть какой-то смысл (в чем я сомневаюсь). Ведь это я убил его, иначе нож этого сумасшедшего поразил бы тебя.
- Да, мне оставлена жизнь, хотя бы ненадолго. Если бы не ты, принц, я бы сейчас… - И она содрогнулась.
- А если бы не ты, Луна Израиля, я бы сейчас… - И он улыбнулся, добавив: - Право же, судьба плетет вокруг тебя и меня странную сеть. Сначала ты спасаешь меня от меча, потом я спасаю тебя. Я думаю, госпожа, что в конце концов мы умрем вместе и дадим Ане материал для лучшего из всех его рассказов. Друг Джейбиз, - обратился он к израильтянину, который все еще сидел, скорчившись и забившись в угол, - возвращайся к своему мягкосердечному народу и доходчиво объясни всем, почему госпожа Мерапи не может сопровождать тебя; в доказательство захвати с собой эту бренную плоть. Скажи им, что если они пришлют еще кого-нибудь, чтобы преследовать твою племянницу, его постигнет такая же участь, но что и теперь, как и раньше, я не отвернусь от них из-за поступков нескольких безумцев или злодеев. Ана, собирайся, ибо вскоре я уеду в Мемфис. Проследи, чтобы госпожа Мерапи, которая поедет одна, имела надежный эскорт во время путешествия, если, конечно, ей угодно будет покинуть Танис.