- Мне обещали с ним встречу, любовь… Или мне врали, или он тоже сидит… Ты давно тут?
- Нет… Меня только что привезли из Бутырок.
- Я спрашиваю, давно ли тебя арестовали?
- Три месяца назад.
Когда я вернулся, сразу же понял Исаев; чуть ли не в тот же день…
- В чем тебя обвиняют?
Из ее глаз еще горше покатились слезы, которые как-то странно молодили морщинистое лицо; безутешность свойственна детству или юности, люди средних лет и старики готовы к потерям, в них нет такого отчаяния, как в малыше или девушке; те еще слишком остро ощущают несправедливость, свою беззащитность и малость, страшное противостояние огромного мира; потом это проходит; утраты меняют людей.
- Сначала пришла похоронка на вас… Потом про нашего Санечку написали… что он пропал без вести… Это очень позорно, вы ведь знаете, как это у нас позорно… А я кинохронику смотрела, бои за Будапешт, бежал наш солдатик, а потом вдруг исчез, прямое попадание мины, облачко, ямка, и ни следа от человека… А матери его: "пропал без вести"… Ни пенсии, ни помощи…
- Саня жив. И он не предатель, - повторил Исаев. - Пожалуйста, верь мне, любовь…
- Вы не называете меня по имени… Почему?
- Потому что у тебя два имени… Одно - Сашенька, а второе - Любовь… В Латинской Америке к женщине обращаются - "Любовь", "Амор"…
- А теперь я вам расскажу правду, ладно?
- Конечно. Тебе разрешили? Тебя не предупреждали, что мне можно говорить, а что нельзя?
Сашенька покачала головой:
- Нет, меня ни о чем не предупреждали…
- Я боюсь, если ты откроешь всю правду, свидание прервут…
- Мне сказали, что в вашей власти помочь мне…
- Если я сделаю то, что от меня требуют, тебя выпустят? Тебе это сказали?
- Не выпустят… Нет, в общем-то выпустят… Просто не в лагерь отправят, а сошлют - с правом работы по специальности…
- Ты же поэт, - Исаев наконец смог улыбнуться. - Это не специальность, любовь…
- Я учитель русского языка в начальных классах женской школы, Максимушка…
- Ввели раздельное обучение?
- И формочки… Как у гимназистов…
Не понимая толком зачем, он сказал:
- Очень давно я провел ночь в Харбине с Сашей Вертинским… Он пел пронзительную песню: "И две ласточки, как гимназистки, провожают меня на концерт…"
- Я слыхала эту песню… Он часто выступает…
- Где?! В Москве?!
- Конечно, - Сашенька вытерла глаза ладошками. - Он же вернулся… Ему все простили… Он так популярен в Москве…
- Ты увидишь Саню, - повторил Исаев. - Только будь молодцом, ладно?
- Максимушка, вам ничего про меня не говорили?
- Нет.
Сашенька глубоко, прерывисто вздохнула; Максим Максимович чувствовал, как тяжело ей переступить в себе что-то; бедненькая, она хочет мне признаться в том, чего не могло не случиться за четверть века разлуки; он понял, что обязан помочь ей:
- Любовь, что бы ни было с тобою, с. кем бы тебя ни сводила жизнь, я буду любить тебя так же, как любил.
И случилось чудо: ее старенькое лицо вдруг озарилось таким счастьем, такой пасхальной надеждой, что он наконец смог увидеть прежнюю Сашеньку, ту, которая жила в его памяти все эти годы.
- Вот сейчас ты стала неотразимо красивой, - сказал Исаев. - Такой, какой жила во мне все время нашей разлуки.
- Максимушка, - голос ее прервался, дрогнул; она резко откинулась, распрямила плечи, ему сразу же передалась ее струнная напряженность. - Любовь, - она улыбнулась через силу, - вы верите мне?
- Как себе…
- Вы верите, что я любила, люблю и буду вас любить и умру с вашим именем в сердце?
- Эта фраза - бумеранг, - Исаев тоже улыбнулся через силу.
- Мы никогда не будем жить вместе, Максимушка… Я сделалась старухой… Вы же сохранили силу и молодость… Вы еще очень молодой, а я больше всего ненавижу принудительность - в чем бы то ни было… Если Господь поможет, мы всегда будем друзьями… Я буду благодарно и счастливо любить вас… Это будет грязно, если я посмею разрешить вам быть подле меня… Вы проклянете жизнь, Максимушка… Она сделается невыносимой для вас… Равенство обязано быть первоосновой отношений… А еще я ненавижу, когда меня жалеют… Так вот, когда мне сказали, что вы погибли, а Санечка пропал без вести, я рухнула… Я запила. Максимушка… Я сделалась алкоголичкой… Да, да, настоящей алкоголичкой… И меня положили в клинику… И меня спас доктор Гелиович… А когда меня выписали, он переехал ко мне, на Фрунзенскую… Он был прописан у своей тетушки, а забрали его у меня на квартире… Через неделю ко мне пришли с обыском - при аресте обыска не делали, он же не прописан, и ордера не было… Меня попросили отдать все его записи и книги. Я ответила, что вещи его у тетушки, мне отдавать нечего… Меня попросили расписаться на каких-то бумагах, я расписалась, начался обыск, и в матраце, в Санечкиной комнате, нашли записные книжки, доллары, брошюры Троцкого, книгу Джона Рида, "Азбуку коммунизма" Бухарина… И меня арестовали… Как пособницу врага народа… Изменника родины… А вчера следователь сказал, что, если я попрошу вас выполнить то, чего от вас ждет командование, меня вышлют… И я смогу спокойно работать… А несчастного, очень доброго, но совершенно нелюбимого мною Гелиовича не расстреляют, а отправят в лагерь…
- Бедненькая ты моя, - прошептал Исаев, - любовь, Сашенька, нежность…
- И все твои ордена при обыске забрали… Мне же вручили их - орден Ленина и два Красных Знамени…
- Ты что-нибудь подписала на допросах, Сашенька?
Дверь камеры резко отворилась, вбежали два надзирателя, подхватили Сашеньку легко, как пушинку, и вынесли из камеры.
- Ничего не подписывай! - крикнул Исаев. - Слышишь?! Будет хуже! Терпи! Я помогу тебе! Держись!
Сергей Сергеевич, стоявший возле двери, заметил:
- Она в обмороке… Не кричите зазря, все равно не услышит… Ну что, пошли? А то без пшенки останетесь, время баланды…
9
Возле камеры, однако, стоял тот вальяжный, внутренне неподвижный мужчина, что сидел за столом-бюро в приемной Аркадия Аркадьевича.
- Добрый день, Всеволод Владимирович… Генерал приглашает вас пообедать. - Следователю, вытянувшемуся по стойке "смирно", сухо бросил: - Вы свободны.
Когда поднимались в лифте, мужчина поинтересовался:
- Как себя вел следователь сегодня? Никаких бестактностей? Был корректен?
- Вполне… Пережить такое горе…
- Какое горе? - мужчина нахмурился.
- У него отец перенес тяжелый инфаркт… Сейчас стало лучше, вот он и перестал быть таким раздражительно-забывчивым…
- Да, да, - рассеянно согласился мужчина. - Как хорошо, что вы отнеслись к нему снисходительно, отец есть отец…
А у немцев такого прокола не могло произойти, подумал Исаев. Видимо, этот хлыщ не посвящен в подробности игры, иначе он бы посочувствовал Сергею Сергеевичу - смерть отца, горе… Интересно, напишет он рапорт о нашем разговоре или нет? Если напишет, его уволят, это точно… Любопытно, как он себя поведет, если я скажу ему о проколе? Ты думаешь использовать его, спросил себя Исаев. Напрасно, не выйдет. Он убежден, что служит Идее и что я действительно враг. Сергей Сергеевич во время первого допроса заметил, что сейчас времена другие, зря никого не сажают, ежовщина выкорчевана товарищем Берия по указанию Вождя; без улик и бесспорных доказательств прокуратура ныне не даст санкции на арест… Какие на меня могут быть улики или доказательства? Да и посадили меня, как выясняется, только для того, чтобы включить в комбинацию по Валленбергу. В теплоход сунули от растерянности, я ж постоянно твердил: "Скорее берите Мюллера, бога ради, товарищи!" В "Лондоне" мотали на излом, на даче начали настоящую игру… И ни слова о Мюллере… Почему? Если бы меня сразу отвезли домой, я бы пошел на любое задание; мы умнеем в камерах, на воле живем иллюзиями… "Отвезли домой", зло повторил он; квартира опечатана, Сашеньку мучают в Бутырках, принуждая учить то, что она должна мне сказать… Бедненькая моя, нежность… А если бы ты приехал раньше? И тебя бы не бросили в камеру? И ты бы узнал ее адрес и пришел к ней? И увидел в ее квартире этого самого доктора Гелиовича?
Мой Саня здесь, Исаев оборвал себя; сейчас надо сделать все, чтобы мне его показали. Я должен увидеть его… И потребовать его дело… Иначе я пойду под пулю, но не шевельну пальцем, чтобы помочь им выйти из "сложного положения" со Швецией…
…Иванов на этот раз поднялся из-за стола, вышел ему навстречу, молча пожал руку, кивнул на длинный стол совещаний, где был накрыт скромный обед (бульон с яйцом, котлета с долькой соленого огурца и пюре), снял свой потертый пиджак и сказал:
- Как вы понимаете, я слушал весь ваш разговор с Гаврилиной… Я лишен сантиментов, но сердце у меня прижало, признаюсь… Вы же настаивали на свидании, не я…
- Надеюсь, вы позволите нам увидеться еще раз?
- Позже.
- Это зависит от тех условий, которые вы намерены мне поставить?
- Нет. Давайте кушайте, а то остынет…
Ел Аркадий Аркадьевич сосредоточенно, очень быстро, зато кофе пил смакуя, маленькими глоточками, чуть отставив мизинец; закончив, нажал кнопку под столом; вошел вальяжный мужчина, унес поднос, артистически придержав дверь локтем левой руки так, что она не хлопнула, а мягко притворилась.
Аркадий Аркадьевич поднялся из-за стола, походил по кабинету, потом остановился напротив Исаева и сурово спросил:
- Теперь, видимо, вы захотите узнать все о сыне?
- Да.
- Вы не верите, что он пропал без вести?
- Не верю.
- Правильно делаете… "СМЕРШ" схватил его в Пльзене, когда там еще стояли американцы… Он утверждал, что бросился искать вас… Ему якобы сказал полковник военной разведки Берг, что вас арестовали в середине апреля, а потом, как и всех заключенных, транспортировали в район Альпийского редута… Откуда Берг из военной разведки мог узнать про ваш арест? Вы верите в это?
- Верю. Берг был не прямо, но косвенно связан с участниками заговора против фюрера… Я ж сообщал… Его могли сломать на этом, завербовав в гестапо… А Мюллер активно работал со мной до двадцать восьмого апреля… Он мог вычислить Саню, мальчик был ему выгоден, они умеют… умели ломать отцов и матерей, приставляя пистолет к виску ребенка…
- Вы бы согласились работать на Мюллера, случись такое?
- Не знаю, - ответил Исаев, подумав, что он плохо ответил, снова открылся, прокол. - Скорее всего - нет… Я бы просто сошел с ума… Думаю, если у вас есть дети, с вами случилось бы подобное же…
- Я покажу вам дело сына…
- Этого мало. Я хочу получить с ним свидание.
- Я же сказал: получите. После окончания работы.
- Я начну работать только после того, как вы освободите мою же… Александру Гаврилину и сына…
- Вы с Лозовским встречались?
- Кто это? Знакомая фамилия…
- Соломон Лозовский, председатель Профинтерна…
- В семнадцатом встречался… И в двадцать первом тоже, на конгрессе…
- Как думаете, генсек Профинтерна Лозовский - он сейчас депутат Верховного Совета, заместитель товарища Вячеслава Михайловича Молотова - помнит вас?
- Вряд ли…
- А вашего отца?
- Наверняка должен помнить…
Аркадий Аркадьевич снова принялся ходить по своему огромному кабинету, потом взял со стола стопку бумаги, самописку (очень дорогая, сразу же отметил Исаев, "монблан" с золотым пером и тремя золотыми ободками, миллионерский уровень) и положил перёд Исаевым.
- Пишите, - сказал он. - Депутату Верховного Совета СССР Лозовскому С. А.
- Я не умею писать под диктовку… Каков смысл письма?
- Вы обращаетесь к представителю высшего органа власти страны с просьбой о помиловании Гаврилиной и вашего сына…
- В качестве кого я обращаюсь к Лозовскому?
- Подписываетесь Штирлицем… Этот псевдоним, думаю, был известен высшему руководству наркомата, тьфу, министерства иностранных дел…
- "Заключенный Штирлиц"? - спросил Исаев. - Или "штандартенфюрер"?
Иванов рассмеялся:
- Я сам поеду с этим заявлением к Соломону Абрамовичу… И покажу вам его визу - какой бы она ни была… Второе письмо напишите товарищу Кузнецову Алексею Александровичу, секретарю ЦК ВКП(б), он теперь курирует органы, попросите его о переводе вас на дачу в связи с началом операции по шведу…
- Второе письмо я напишу после того, как вы покажете мне резолюцию Лозовского.
- Хорошо, не пишите про шведа, - досадливо поморщился Аркадий Аркадьевич. - Посетуйте на несправедливость в отношении вас и попросите, указав на работу против Карла Вольфа в Швейцарии, перевести на дачу… Напишите, что идет завершающий этап проверки, вы убеждены в предстоящей реабилитации, сдают нервы, одиночка - не курорт… С этим письмом поедет заместитель товарища Абакумова. Возможно, все дальнейшие встречи с Александрой Гаврилиной и свидание с сыном мы проведем на даче… Я ничего не обещаю, я говорю предположительно, не обольщайтесь…
Эти его слова и позволили Исаеву взять перо и лист бумаги…
…Спрятав заявления, Аркадий Аркадьевич отошел к своему столу, снял трубку телефона и коротко бросил:
- Введите.
…Привели штурмбанфюрера Риббе. Глаза его были по-прежнему совершенно пусты, лицо пепельное, прозрачное, с очень большими ушами; Исаеву даже показалось, что отечные мочки трясутся при каждом шаге.
Рат, сопровождавший Риббе, улыбнулся Исаеву, как доброму знакомому.
- Спросите его, - сказал Рату Аркадий Аркадьевич, - что он может показать о деятельности Валленберга в Будапеште…
- В конце ноября сорок четвертого года, - начал рапортовать Риббе, - Эйхман поручил мне провести встречу с Валленбергом на конспиративной квартире и обговорить формы связи в Стокгольме, если произойдет трагедия и рейх рухнет. Сначала я возражал Эйхману, говорил, что нельзя произносить такие слова, однако Эйхман заверил меня, что фраза согласована с группенфюрером Мюллером, некая форма проверки агента… Нам надо, пояснил Эйхман, проверить реакцию Валленберга, и это я поручаю вам… Во время конспиративной встречи Валленберг сказал, что он гарантирует безопасность нашим людям… Переправит их в Латинскую Америку, если мы выполним его просьбу и освободим тех евреев, список которых он передал ранее "его другу" Эйхману… Вот в общих чертах та единственная встреча, которую я имел с Валленбергом…
- Вы видели его вербовочное обязательство работать на РСХА? - спросил Аркадий Аркадьевич.
Рат перевел, Исаев отметил, что он допустил ошибку, ерундовую, конечно, но тем не менее двоякотолкуемую: вместо "обязательство" сказал "обещание"; в разведке не "обещают", а "работают".
- Нет, - ответил Риббе, - все эти документы Эйхман хранил в своем сейфе…
- Каким образом Эйхман исчез? - спросил Аркадий Аркадьевич.
- Говорили, что он пробрался во Фленсбург, а оттуда - в Данию…
- Вы хотите сказать, что он стремился попасть в Швецию?
- Бесспорно. Все остальные партийные товари… коллеги, - быстро, с испугом поправился Риббе, - стремились на юг, к швейцарской границе, чтобы уходить по линии ОДЕССа в Италию, а оттуда - в Испанию…
Аркадий Аркадьевич неожиданно обернулся к Исаеву и быстро спросил на ужасном немецком:
- Штирлиц, это правда?
- Да, - ответил Максим Максимович и сразу же пожалел об этом, надо было просто кивнуть; его уже, хоть в самой малости, в едином слове "да", втянули в комбинацию…
- Вас вывозили через Италию, Штирлиц? - продолжая коверкать немецкий, уточнил Аркадий Аркадьевич.
Исаев колебался лишь одно мгновение, потом ответил по-русски:
- Да, товарищ генерал…
Риббе никак не прореагировал на то, что он заговорил по-русски, отсутствовал ; Иванов и Рат многозначительно переглянулись, и, хотя это было лишь одно мгновение, Исаев точно засек выражение их острых, напряженных глаз.
- Спасибо, Риббе, - мягко сказал Аркадий Аркадьевич. - Можете сегодня отдыхать, завтра вам увеличат прогулку до часа…
Рат чуть тронул Риббе, тот, словно автомат, повернулся и зашагал к двери, вытянув руки по швам, словно шел на параде…
- Ну как? - спросил Иванов. - Вы ему поверили? Или врет?
- Видимо, вы даете ему какие-то препараты, Аркадий Аркадьевич… Он производит впечатление больного человека… Он малоубедителен… Как Ван дер Люббе…
- Кто? - не понял тот.
- Ван дер Люббе, свидетель гитлеровского обвинения в процессе против Георгия Димитрова…
- Я отдам сотрудника под суд, - тихо, с яростью сказал Аркадий Аркадьевич, - если узнаю, что он применяет недозволенные методы ведения следствия…
Сейчас лучше промолчать, сказал себе Исаев; он должен отдать под суд Сергея Сергеевича, который держал меня на стуле по сорок часов без движения, да еще лампа выжигала глаза…
…Дверь внезапно открылась; вошел невысокого роста человек; Аркадий Аркадьевич замер, подобрался, лицо его резко изменилось, сделалось подобострастным, внимающим…
- Здравия желаю, товарищ Мальков! - отрапортовал он. - Разрешите продолжать работу? Или прикажете отправить заключенного в камеру?
- Нет, нет, продолжайте, - ответил Мальков. - Если не будете возражать, я посижу, послушаю, не обращайте на меня внимания…
…Мальков устроился на стуле с подлокотниками в углу кабинета, возле окна, так, чтобы лица не было видно заключенному, - солнце обтекало его толстое, женственное тело, лицо с коротенькими усами и бородкой-эспаньолкой, в то время как слепящие лучи делали землистое лицо Исаева со впавшими щеками, выпершими скулами и морщинистым лбом четким, как фотография.
- Итак, Всеволод Владимирович, - Иванов заговорил иначе, сдержаннее, даже голос изменился, чуть сел, - по указанию руководства я выполнил две ваши просьбы, что дает вам основание верить, что и последняя, третья, будет выполнена, тем более вы обратились к товарищу Кузнецову и товарищу Лозовскому, другу вашего покойного отца… Могу ли я в присутствии товарища Малькова задать вопрос: вы готовы помочь нам распутать шведский узел?
- Я уже ответил: до тех пор, пока я не увижу сына, все разговоры бессмысленны.
- Разумно ли ставить ультиматум?
Аркадий Аркадьевич отошел к сейфу, стоявшему в углу кабинета, с видимым трудом открыл тяжелую бронированную дверь, достал папку с грифом "совершенно секретно, хранить вечно", предложил:
- Полистайте.
Исаев машинально похлопал себя по карманам:
- Очки-то вы у меня изъяли…
- Вернем, - пообещал Аркадий Аркадьевич и протянул Исаеву свои - маленькие, круглые, в коричневой целлулоидной оправе.