- Помнится, когда я омывала Одиссея, то заметила большой белый шрам у него под коленом. Если ты Одиссей, а не призрак, покажи мне тот шрам!
Скиталец с улыбкой прислонил щит свой к колонне, снял золотой наколенник, - и глазам Елены предстал большой белый шрам от клыка кабана на Паросском холме, когда Одиссей был еще мальчиком.
- Да, - сказала Елена, - это тот самый шрам. Теперь я верю, что ты не призрак и не обманчивый облик, а сам Одиссей, явившийся сюда стать моим супругом! - и она ласково заглянула ему в глаза.
Теперь уже Скиталец не сомневался более и, обняв ее, прижал к своей груди.
Та с тихим вздохом прошептала:
- Ты, Одиссей, хитрейший из людей! Своею хитростью ты сумел выманить у меня мою тайну, тайну моей любви к тебе! Теперь я вся твоя! Знаю, любовь наша даст нам мало радостей и будет кратковременна, но не смертью кончится она. Я - дочь богов, и хотя облик мой постоянно меняется в глазах обреченных на смерть людей, все же я не умираю и не умру никогда. Что же касается тебя, то хотя ты и смертный, но смерть для тебя будет так же кратковременна, как весенняя ночь, отмечающая конец одной и зарождение другой зари. Ты снова оживешь, Одиссей, и будешь жить, как прежде, и жизнь за жизнью мы будем встречаться и любить друг друга до скончания веков!
Слушая ее, Скиталец снова вспомнил о сне царицы Мериамун, о котором говорил ему жрец Реи, но он ничего не сказал об этом Елене.
- Хорошо будет жить, госпожа, если в каждой жизни я буду встречать тебя и буду любим тобою.
- Да, в каждой жизни ты будешь встречать меня, Одиссей, то под тем, то под другим видом, то в этом, то в ином образе, так как Вечная Красота, дочь богов, имеет много образов, а любовь имеет много имен. Ты будешь встречать меня, чтобы вновь утратить!
- Когда же мы станем супругами? - спросил Одиссей.
- Завтра, за час до полуночи, приходи к воротам моего храма; я выйду к тебе; ты узнаешь меня по этой рубиновой звезде, которая будет светиться во мраке. Тогда веди меня, куда хочешь! Ты станешь моим господином, а я твоею супругою! А там, как угодно будет богам, так и будет. Но я хочу бежать из этой страны Кеми, где месяц за месяцем в течение целого года боги заставляют людей умирать за меня. А пока прощай, Одиссей, обретенный, наконец, после стольких лет!
- Прощай, госпожа! Завтра я буду ждать тебя у ворот, а там, сам я держу в мыслях, как бы покинуть эту страну тайн, колдовства и ужасов, но не могу сделать этого раньше, чем возвратится Фараон, отправившийся воевать и поручивший мне охранять его дворец!
- Об этом мы поговорим после, а теперь иди, так как здесь, в этом святилище, нам не должно говорить о земных вещах! - сказала Златокудрая Елена. Одиссей прильнул губами к ее руке и затем молча вышел из святилища.
XVI. Отделение духа Реи
Жрец Реи бежал от врат Смерти, охраняемых духами умерших героев, от святилища, двери которого раскрывались только перед людьми, обреченными на смерть. Тяжело было на сердце у старика: он любил Скитальца. Среди темнокожих сынов Кеми старик не знал ни одного, который бы равнялся этому ахейцу, ни одного, столь красивого, столь сильного и могучего, столь ловкого и искусного в боях! Потом Реи вспомнилось, как он спас жизнь той, которую он любил больше всех женщин в мире, Мериамун, дочь светлого месяца, красивейшую из цариц, когда-либо восседавших на троне Египта, красивейшую и ученейшую после Тайа. Вспомнилась Реи красота чужеземца, когда тот стоял на подмостках в то время, как длинные копья летели в него; вспомнилось видение Мериамун. И чем больше он думал, тем сильнейшее смущение овладевало им. В одном только он был уверен, это в том, что эти сны и видения насмеялись над Мериамун, и что человек, явившийся ей в этих видениях, никогда не будет ее супругом, так как он на его глазах пошел на смерть в храм Погибели.
Спотыкаясь, спешил Реи во дворец и, минуя великолепные залы, хотел пройти в свое помещение, но у дверей, ведущих в собственные покои царицы, стояла сама царица Мериамун во всей своей величественной красоте, точно изваянная из драгоценного мрамора, в царственном одеянии, увенчанная убором из золотых змей на черных, как смоль, волосах, ниспадавших широкой шелковистой волной, точно мантия вдоль стройной спины и горделивого стана. Как-то загадочно странно смотрели ее большие черные глаза из-под густых ресниц и точно проведенных кистью художника бровей, оттенявших матовую белизну ее высокого, гладкого, как слоновая кость, лба. Низко склонившись перед ней, Реи хотел пройти мимо, но она остановила его.
- Куда ты идешь, Реи, и почему так печально лицо твое? - спросила она.
- Я иду по своему делу, царица. А лицо мое печально потому, что от Фараона нет никаких вестей, и никто не знает, что сталось с ним и с сонмом Аггура, который он пустился преследовать!
- Быть может, ты говоришь правду, Реи, но не всю правду! Зайди ко мне, я желаю поговорить с тобою! - сказала царица, и старик послушно последовал за нею в ее покои, где, по приказанию ее, сел в то самое кресло, в котором сидел Скиталец. Вдруг царица Мериамун опустилась перед ним на колени, слезы стояли у нее на глазах, грудь ее порывисто вздымалась от подавленных рыданий.
- Что с тобой, царица, приемная дочь моя? - спросил старик.
- Слушай меня, старый друг, единственный друг мой! - отвечала Мериамун. - Помнишь тот день, или вернее, ту ночь, когда я прокралась к тебе? То было в ночь, следующую за той ужасной ночью, когда я стала женою Фараона, и рассказала тебе тот страшный сон, который не давал мне покоя!
- Я хорошо помню это странное видение, о котором ты говорила мне тогда, только разъяснить его не в силах мой слабый ум!
- Помнишь, что видение то - был блестящий воин в золотых доспехах, которого мне суждено любить, в золотом шлеме, в который вонзился бронзовый наконечник копья?
- Да, помню!
- А знаешь, как зовут этого человека? - уже шепотом спросила она, глядя на старика широко раскрытыми глазами. - Не зовут ли его Эперитом, Скитальцем? Не он ли явился сюда с наконечником копья в шлеме? Я полюбила его в тот самый миг, когда впервые увидела его во всей его славе и во всей красе! Теперь я узнала его настоящее имя; это - Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки. Я узнала это своим колдовством, вырвав истину у хитрейшего из людей. Хотя мне казалось, что он отстраняется от меня, все же мне удалось выпытать от него, что он странствовал долго и издалека, чтобы отыскать меня, богами назначенную и обещанную ему супругу!
При последних словах ее старый жрец вскочил со своего кресла.
- Госпожа! - воскликнул он. - Опомнись! Ты забываешь, что ты царица Кеми и супруга Фараона! Кроме того, я должен сообщить тебе, что твой избранник навсегда потерян для тебя… и для всего мира!
При этих словах Мериамун вскочила со своего ложа И, как львица, встала над старым жрецом с лицом прекрасным, но искаженным от бешенства и страха.
- Он умер! - прошипела она сквозь зубы над самым ухом Реи. - Умер, и я об этом не знала. Так ты убил его! Смотри же, как я отомщу за это! - и она выхватила из-за пояса тот кинжал, которым она некогда нанесла удар Менепте, брату своему, когда тот вздумал поцеловать ее, и занесла его высоко над головой Реи.
- Нет! - воскликнула она, опуская кинжал. - Ты умрешь другою, более медленной смертью!
- Царица, - взмолился жрец, - выслушай меня. Не я убил его. Напротив, я старался удержать его, но он пошел в храм Погибели, чтобы видеть чудесную Гаттор, а ты знаешь, что всякий, кто видел ее, должен сражаться с невидимыми духами и потом отправиться в преисподнюю!
Теперь лицо Мериамун стало бледно, как лик луны, как алебастр стен ее покоя; она громко вскрикнула и упала на свое ложе, сжимая голову своими тонкими пальцами.
- Как мне спасти его?.. Как вырвать его из когтей этой проклятой чародейки? Увы! Теперь уже слишком поздно… - стонала она. - Но я хочу знать его конец, хочу слышать о красоте той, которая виновата в его смерти. Реи! - прошептала она молящим голосом и не на языке Кеми, а на том древнем, мертвом языке мертвого народа. - Не гневайся на меня, а сжалься над моей слабостью, над моим безумием. Ведь ты знаешь тайну отделения духа, ты же сам обучил меня этому. О, Реи, позволь Мне послать дух твой в храм ложной Гаттор и узнать, что там делается!
- Это не доброе дело, Мериамун, и страшное дело, - отвечал жрец, - там мой дух повстречается со стражами-охранителями. Кто знает, что из этого выйдет, когда бестелесный, но имеющий еще земную жизнь, сойдется с бестелесными, уже давно не имеющими ее!
- Да, но ты все же сделаешь это из любви ко мне. Ты один можешь сделать это! - молила Мериамун.
- Никогда я ни в чем не отказывал тебе, Мериамун, - сказал старый жрец, - и теперь не откажу тебе. Прошу только об одном: если дух мой не возвратится оттуда, прикажи схоронить меня в той гробнице, которую я приготовил себе близ Фив, и если возможно, то постарайся силой своего колдовства вырвать дух мой из власти этих страшных стражей-охранителей врат святилища. Ну, теперь я готов. Заклинание ты знаешь, произноси его!
Он откинулся на резную спинку кресла и стал смотреть вверх, а Мериамун подошла к нему близко-близко и стала смотреть ему в глаза упорным, настойчивым взглядом, нашептывая какие-то таинственные слова на мертвом языке. По мере того, как она шептала, лицо Реи становилось, что лицо умирающего, тогда она отступила назад и произнесла громко и повелительно:
- Отделился ли ты, дух Реи, от тела его?
И губы Реи произнесли медленно ей в ответ:
- Я отделился от плоти. Куда прикажешь идти?
- Во двор храма Гаттор перед святилищем ее!
- Я там, где ты приказала!
- Говори, что ты видишь?
- Вижу человека в золотых доспехах, а перед ним, преграждая ему путь, столпились тени умерших героев, хотя он не может видеть их своими телесными очами. Из святилища доносится женский голос, поющий странную, красивую песню.
- Повтори, что ты слышишь!
И отделившийся дух Реи жреца повторил царице Мериамун все слова песни Златокудрой Елены. Из нее она узнала, что в святилище Гаттор восседает Елена Аргивянка. Сердце царицы упало, колени ее подломились, она едва не лишилась чувств, только желание узнать больше поддержало ее.
- Говори, что видишь теперь! - приказала она отделившемуся от плоти духу Реи, и тот послушно передал ей, как Скиталец сражался с невидимыми стражами-охранителями красоты Елены, и все, что с ним было дальше. Мериамун громко вскрикнула от радости, узнав, что чужестранец прошел невредим в самое святилище. Затем дух постепенно передал ей все, что говорили между собой в святилище Одиссей и Прекрасная Елена.
- Скажи мне, какое лицо у этой женщины! - приказала царица Мериамун. - Какою ты видишь ее?
- Лицо ее той красоты, какая, точно маска, легла на черты умершей Натаски, на черты Баи и на лицо Ка, когда ты беседовала с духом той, которую убила!
Мериамун громко застонала, поняв, что приговор над нею совершился.
Затем дух Реи рассказал о любви Одиссея и Елены Аргивянки, ее бессмертной соперницы, об их поцелуе, обручении и свадьбе, назначенной на следующую ночь. На все это царица Мериамун не промолвила ни слова, но когда все было кончено, и Скиталец покинул святилище, она принялась снова нашептывать какие-то заклинания в ухо Реи жреца, затем призвала дух его в тело, и тогда он проснулся, как человек, спавший крепким сном и ничего не знающий о том, что с ним было во время сна.
Реи раскрыл глаза и увидел перед собой царицу, сидевшую на ложе с лицом бледным, как у мертвеца; черные круги легли вокруг ее больших, глубоких, темных глаз.
- Что такое ужасное слышала ты, Мериамун? - тревожно спросил старик, взглянув на нее.
- Слышала я многое, чего не следует повторять! - ответила она. - Но тебе скажу: тот, о ком мы говорили, прошел невредим мимо духов-героев и увидел ложную Гаттор, эту проклятую женщину; теперь он также невредим возвращается сюда. Ну, а теперь иди, Реи! Я должна быть одна!
XVII. Пробуждение спящего
Реи удалился с тяжелым сердцем, а царица Мериамун прошла в свою опочивальню, и, приказав евнухам никого не пускать, заперла дверь, и, кинувшись на свое ложе, зарыла лицо в подушки. Долго лежала она неподвижно, точно мертвая; в груди ее сердце жгло и нестерпимо горело; жгучие слезы палили ее лицо. Теперь она знала, что смутное предчувствие, временами пугавшее и временами манившее и дразнившее ее, должно было теперь осуществиться. Она знала, кто ее соперница.
Мериамун была хороша, так хороша, что равной ей по красоте не было женщины в целом Кеми, но подле Златокудрой Елены красота ее меркла, как меркнет яркий огонь перед солнечным светом. Скиталец искал Елену и ради нее объездил моря и земли, а она, Мериамун, думала, что он стремится к ней. "Нет, - думала мстительная царица, - если он не может принадлежать ей, то и Елене не будет принадлежать; лучше она увидит его мертвым!"
"Завтра Одиссей и Елена должны встретиться за час до полуночи. Значит, завтра он должен умереть. Но как? Курри сидонец может подать ему чашу с ядом, а после этого она может убить Курри, сказав, что он отравил Скитальца из-за ненависти к нему. Но нет, если она убьет Скитальца, то как будет жить без него? - и она тоже должна тогда искать своего счастья в царстве, управляемом Озирисом, но там она не могла рассчитывать на блаженство. Что же ей делать?" Ответа на этот вопрос не было.
Вдруг Мериамун вспомнилось, что есть некто, кто должен ей ответить и помочь ей. Она встала с постели и ощупью, впотьмах, так как теперь уже совершенно стемнело, добрела до резного сундука с инкрустацией из слоновой кости и, достав из-за пояса ключ, раскрыла его. Здесь хранились разные драгоценности, зеркала, запястья, уборы, редкие алебастровые сосуды и смертельные яды, но их она не тронула, а, запустив руку глубоко на самое дно сундука, достала оттуда ларец темного металла, считавшийся народом "нечистым", ларец, сделанный из тифононовой кости, как называли египтяне сталь. Нажав секретную пружину, Мериамун раскрыла крышку и вынула из этой шкатулки другую, маленькую, которую поднесла к своим губам и стала над нею шептать какие-то слова на языке мертвого народа, после чего крышка этой шкатулки сама собою медленно приподнялась, и луч света узкой полосой вырвался из-под крышки, тонкой змейкой заиграв во мраке комнаты.
Тогда Мериамун заглянула в шкатулку и содрогнулась, но, тем не менее, запустила в нее руку и, прошептав: "выйди, выйди, первородное зло!" - вынула что-то на ладонь вытянутой вперед руки. Вдруг это нечто загорелось, точно красный уголек в серой золе очага. Потом из красного оно стало зеленым, затем белым и мертвенно синеватым, с виду предмет этот походил на свившуюся клубком змею, сделанную из опала и изумруда.
Некоторое время Мериамун смотрела на нее как бы в нерешимости. "Спи лучше, гадина… Дважды уже я смотрела на тебя и рада бы никогда более не смотреть!.. Нет, я все же решусь!.. Ты - дар древней премудрости, замерзший огонь, спящий грех, живая смерть, - в тебе одной обитает премудрость!"
Порывисто обнажив свою белоснежную грудь, Мериамун положила сверкающую безделушку, казавшуюся змейкой из драгоценных камней, к себе на грудь, но при холодном прикосновении ее невольно содрогнулась: эта крошечная змея была холоднее смерти. Обхватив обеими руками одну из колонн комнаты, царица стояла, содрогаясь от нестерпимой боли, которую она молча выносила некоторое время, пока то, что было холодно как лед, не стало горячо, как огонь, и не стало светиться ярким ослепительным блеском сквозь шелковую ткань ее одежды. Так она стояла около часа, затем, проворно сбросив с себя свои одежды и распустив свои шелковистые черные волосы, ниспадавшие до пола, предстала во всей наготе. Склонив голову на грудь, она стала дышать на то, что лежало у нее на груди, так как первородное зло может ожить только над дыханием человека. Трижды она дохнула на него и трижды прошептала: "Проснись! Проснись! Проснись!"
Когда она дохнула в первый раз, драгоценная безделушка шевельнулась и засверкала. Во второй раз она распустила свои блестящие кольца и вытянула голову почти на уровень головы Мериамун. На третий раз она скользнула на пол и, обвившись вокруг ног царицы, медленно стала расти, как вырастает растение под магическим взглядом факира.
Все больше и больше становилась змея, светясь, подобно факелу в маленьком склепе, и стала обвиваться вокруг тела Мериамун, опутывая ее своими кольцами; наконец, подняла свою голову на уровень ее головы, и глаза ее глянули прямо в глаза Мериамун, точно пламя сверкнуло в них, и в этот момент лицо змеи стало лицом прекрасной женщины - лицом Мериамун.
Теперь эти два лица смотрели в глаза друг другу. Царица Мериамун стояла, бледная и неподвижная, подобно каменному изваянию богини, вокруг всего ее тела и в ее густых черных волосах светились тяжелые кольца сверкающей змеи. Вдруг змея заговорила голосом Мериамун, на мертвом языке мертвого народа.
- Скажи мне, как меня зовут?
- Грех твое имя, прародительский грех и Первородное Зло! - отвечала царица.
- Откуда я происхожу?
- От зла, которое лежит во мне!
- А куда пойду?
- Туда, куда пойду я, ведь я отогрела тебя у себя на груди, и ты обвилась вокруг моего сердца!
Тогда змея подняла свою человеческую голову и страшно расхохоталась.
- Ты хорошо все это знаешь! Я люблю тебя так же, как ты любишь меня! - И, склонившись к царице, она поцеловала ее в самые губы. - Да, я - первородное зло, я - грех и преступление, я та смерть, которая живет в живой жизни! Из жизни в жизнь, ты всегда находила меня готовой к твоим услугам то в том, то в ином образе. Я научила тебя колдовству и чародейству, научила, как добыть престол. Ну, а теперь чего ты хочешь?
- Приложи твое ухо к губам моим и губы к моему уху, - сказала царица Мериамун, - и я скажу тебе, чего хочу от тебя, Первородное зло!
И они стали шептаться друг с другом во мраке темной комнаты.
Наконец, змея высоко подняла свою женскую голову и снова громко рассмеялась.
- Он ищет добра и найдет зло, ищет света и будет бродить во мраке! Хочет любви и найдет себе погибель! Желает овладеть Златокудрой Еленой, но прежде найдет тебя, Мериамун, а через тебя - смерть! Далеко странствовал он, но еще дальше придется ему странствовать, так как твой грех станет и его грехом. Мрак примет образ света. Зло будет сиять подобно добродетели! Я отдам его тебе, Мериамун, и он будет твой, но вот мой уговор: я не должна более лежать холодной и мертвой во мраке, в то время, когда ты ходишь под лучами яркого солнца. Нет, я должна постоянно обвиваться вокруг твоего тела; но не бойся, я буду казаться всем не более, как простым украшением твоего наряда, искусной работы поясом вокруг твоего пышного и гибкого царственного стана. Отныне я всегда буду с тобой, и, когда ты умрешь, умру с тобой! Согласна ли ты?
- Согласна! - отвечала царица.
- Так уже однажды отдавалась ты мне! - продолжало Зло. - То было давно-давно, под золотистым небом другой благословенной страны, где ты была счастлива с избранником твоего сердца. Но я впилась в твое сердце и обвилась своими кольцами кругом него, и из двоих вас стало трое. Тогда породилось все зло, скорбь и горе, какое было. Что ты, женщина, посеяла, то и пожнешь! Ты - та, из которой произошли все скорби и в ком исполнилась вся любовь!