– Два золотых браслета, – перечислял Кудим, а слуга рылся в мешке и доставал то, что называл ювелир, – несколько камней бирюзы: два небольших и длинных, с мизинец, один покрупнее, в виде друзы, три… нет четыре мелких и обработанных.
Кудим совсем выдохся, когда мешок опустел.
– Ты все назвал? – спросил начальник охраны.
– Нет, там был еще бубен, небольшой, с колечками по ободу…
– Нет, нет там бубна, – слуга пошарил в пустом мешке.
– Он был там…
– Я не брал, господин, я не брал! – завопил тот, кто нашел мешок.
Стражники сжали его локти, не давая двигаться.
– Бубен там был… – Кудим облизал сухие губы и твердо стоял на своем.
– Успокойся, странник, – Ахум вышел на середину двора, начальник охраны поклонился и отошел на шаг, – развяжите его, он говорил правду. Но, скажи, ювелир, почему же ты не пришел ко мне открыто, почему, как вор, влез в мой дом?
Начальник стражи приблизился к вождю и шепнул о том, что вор был не один. Кудим сидел, потирая запястья и исподлобья поглядывая вокруг. Стыд мешал ему глядеть в глаза вождю племени и хозяину города Белого Верблюда, страх остаться здесь снова со связанными руками шептал об осторожности. Тщательно подбирая слова, Кудим рассказал историю о верблюде, умолчав, однако, о нападении кочевников. Терпеливо выслушав, Ахум, улыбнулся.
– Твоя история необычна, но я верю тебе. Скажи только, где же твой друг, тот, чей бубен так и не нашли в твоем мешке?
– Его зовут Дамкум, он в…
– Я здесь! – вдруг раздалось из-за забора, и голова Дамкума показалась над ним.
По знаку вождя незадачливого певца тут же привели.
– Почему ты прятался? – разглядывая толстячка, поинтересовался Ахум.
– Я не прятался! Я охранял своего друга! – с вызовом ответил Дамкум.
– Охранял? За забором? – Ахум откровенно рассмеялся. – Что ж, это будет вам уроком. Нельзя влезать в чужой дом даже за своими вещами! – И все же внешность Дамкума насторожила вождя. Все бродячие певцы, с которыми ему приходилось сталкиваться, были одеты совсем скромно, даже бедно, а у этого и обувь на ногах. Пусть не такая хорошая, как у ювелира, но есть, не босяк он. – А скажи, певец, откуда у тебя эти чарыки? – прямо спросил Ахум.
Дамкум проклял себя за то, что послушался друга в ту ночь, когда они убили кочевников, и он взял себе чарыки одного из них. Опустив глаза, он стушевался под пристальными взглядами вождя и начальника охраны.
– Повезло, вот и вырядился, – ответил сквозь зубы, осуждающе поглядывая на Кудима.
– Это мои, – быстро нашелся тот, – в дороге Дамкум повредил ногу колючкой, я одолжил ему запасную пару.
Ахум промолчал, поджав губы, отчего его борода поднялась торчком, а нос показался певцу орлиным клювом; того гляди ударит в глаз! Но Ахум сделал вид, что поверил.
– Отдайте ювелиру мешок! Верблюда твоего найдем завтра, а сегодня вы оба можете остаться на ночь в моем доме, – великодушно предложил он.
Кудим с Дамкумом переглянулись. Они оба с удовольствием сбежали бы отсюда, куда глаза глядят, но отказаться от гостеприимства вождя, да еще после такого счастливого освобождения, ни один, ни другой не решился. Дамкум лишь тихо спросил:
– А как же мой бубен?..
– Если до завтра не найдется, мы дадим тебе другой, – уходя, пообещал Ахум.
Глава 11. Прощение
Несмотря на то, что друзьям выделили комнату в одном из домов вождя, они решили ночевать во дворе. Ночь стояла душная. Стены домов и заборов закрывали проход ветру, да он и не сильно стремился в огороженные дворы, так, летал потихоньку на просторе, поигрывая сухими кустиками полыни. Устроившись бок о бок на душистой подстилке из сена, друзья разглядывали бархатное небо, усеянное сияющими звездами. Словно очарованный ими, Кудим быстро уснул, а Дамкум все смотрел и смотрел ввысь, размышляя о своей жизни, вспоминая все перипетии, в которых ему пришлось побывать за время странствий. И как ни тяжело было в отдельные мгновения, певец, только подумав о новой дороге, ощущал щекотание в ногах, всегда готовых нести своего хозяина, куда его позовет глас судьбы.
– Кудим, – позвал друга Дамкум, но в ответ услышал лишь его тихое посапывание, – спишь… еще бы! А мне не спится…
Дамкум сел, хотел натянуть чарыки, да только зло посмотрел на них и босыми ногами встал на прохладную глину, заглаженную до блеска десятками ног день ото дня ходивших здесь людей. "Куда лучше, чем в сыромятной коже!" – улыбнулся он про себя и, сцепив руки за спиной, медленно пошел на другой конец двора. Это был не хозяйственный двор, в котором они с Кудимом пережили суд вождя, унижение, страх и радость от того, что все благополучно разрешилось. В этот двор выходили двери всех домочадцев вождя, открытые в это время, но охраняемые стражами. Заметив гуляющего бродягу, они насторожились, крепче сжав рукояти кинжалов, и наблюдали за каждым его шагом. В светлом благостном настроении мутью расплылось раздражение.
– Никуда от вас не деться, нет воли человеку, зыркают, как собаки, – посетовал он и сел прямо посередине двора, – вот он я, на виду, смотрите! Незачем мне прятаться!
Дамкум задрал голову, демонстративно рассматривая небо. Далекое, безразличное, оно висело над одиноким человеком, вползая в его думы и волнуя непостижимостью. Что-то философское вспыхнуло в поэте, как звезда, что-то недосказанное выплыло из памяти на самую поверхность. Дамкум знал и любил это состояние. За ним в его голове появлялись слова, слова сплетались в песни, которые Дамкум хранил в памяти, как иной человек драгоценности, помня каждую на ощупь.
Певец запел. Сначала тихонько, пробуя слова на вкус, смакуя их, подбирая самые изысканные. Потом его голос приобрел уверенность, и песня полилась струей прохладной воды, журча и переговариваясь каплями или сплетаясь новыми струями в единый ритм.
О том, кто ребенком отвергнут был,
Кто стоял на одной чаше весов, а верблюд на другой,
Кто судьбу испытал, став рабом,
Кто нелегкую долю познал и
Заветы всех мастеров.
Его спутником был орел молодой,
Неизвестное знал он и к тайне вел.
О стране на востоке принес он весть,
И в дорогу позвал, помахав крылом.
Увлекшись, певец не обратил внимания на шелест тихих шагов сзади. Лишь сделав паузу, чтобы глотнуть воздуха перед следующим куплетом, он услышал над собой трескучий старческий голос и обернулся.
– О ком поешь ты, певец?
Маленькая простоволосая женщина стояла перед ним в свободной рубахе. Лица ее Дамкум разглядеть не мог. Напольные светильники, что стояли вдоль стен домов, освещали тщедушную фигурку сзади, отчего ткань рубахи просвечивала, и тонкие, как стебли тростника, ноги виднелись за ней.
Дамкум вскочил, но женщина положила руку ему на грудь. Ее ладонь оказалась горячей, тепло от нее согрело сердце. Опустившись на землю по молчаливому приказу женщины, Дамкум не сводил с нее глаз. Она тоже присела рядом, подогнув под себя одну ногу и обхватив руками колено другой, и теперь ее глаза оказались напротив лица Дамкума.
– Эта песня о моем друге, госпожа, он спит, там, – певец неопределенно махнул рукой.
– О друге, – задумчиво повторила женщина, и Дамкум снова ощутил себя на берегу Мургаба среди качающихся под легким ветерком камышей. – Как имя твоего друга?
– Кудим. Его зовут Кудим, госпожа.
– Кудим… – снова порыв ветра и скрипучий шепот стеблей.
Дамкуму стало не по себе. Он вскочил, как ужаленный.
– Я разбужу его!
– Тихо, тихо, – женщина ухватила его за край рубахи, – не надо.
На шум от дома кинулся стражник. Женщина, не оглядываясь, остановила его, подняв руку. Тот встал как вкопанный и не двигался с места, но не спускал глаз с чужака. А женщина подала руку певцу. Он помог ей встать.
– Пойдем, покажи мне его.
Дамкум делал маленькие шажки, чтобы идти рядом с ночной незнакомкой, с трудом останавливая свой порыв поскорее добежать до друга. Когда они подошли к ложу, женщина отпустила певца и присела рядом с Кудимом. Дрожащей рукой она прикоснулась к его кудрям и замерла. Ошарашенный Дамкум услышал ее облегченный вздох и вдруг догадался, кто она, но не промолвил ни слова. Он, как и стражник, застыл, и не шевелился, наблюдая трогательную сцену, которую не каждому в жизни дано увидеть.
Цураам гладила жесткие волосы своего повзрослевшего мальчика, медленно покачиваясь и шепча что-то, предназначенное только ему. Казалось, ветерок перешептывается с камышовыми листьями, не трогая стебли, и только им понятен тот шепот.
Кудим спал, как младенец. Ему снилась мама, он снова чувствовал ее теплую ладонь, убирающую непослушные вихры со лба. Он слышал ее тихий, ласковый голос, прилетевший из дальних краев, но теперь он звучал не в голове, а прямо над ухом и, казалось, сейчас откроешь глаза и еще сквозь пелену сна увидишь такую родную и такую теплую улыбку на ее лице.
– Эрум, мальчик мой, ты пришел, – шептала Цураам, вглядываясь в прикрытое ночными тенями лицо. Но не обветренное горячими ветрами Черных песков, не окаймленное аккуратно подстриженной бородкой лицо видела она. Перед ее взором сияло детской чистотой личико ее пятилетнего мальчика с пухлыми щечками, влажными губками. – Я долго ждала тебя, сынок, и вот ты здесь, со мной…
Никто не видел, как по щеке провидицы скатилась слеза. Но в полумраке лицо старой женщины светилось от счастья. Она улыбалась, покачиваясь в такт своим думам, и вдруг тихонько запела. Ночь уже пошла на убыль, до рассвета оставалось немного времени. Это было время самых сладких снов, большинство из которых сбывались, если только игривая богиня Иштар заглянет в них перед тем, как ее звезда уступит место на небе сиятельному лику ее брата.
Цураам пела сыну колыбельную песню, слова которой она хранила в памяти все эти годы. Дамкум заслушался. Он прилег рядом с другом и, вспоминая свое беспризорное детство, незаметно уснул.
А Кудиму снилась лодка, медленно плывущая посередине Мургаба. Вода шелестела, облизывая ее бока, камыши переговаривались на берегу, широкий простор открывался впереди… Но вот лодка уткнулась носом в песок – вода исчезла, вместо зеленых берегов выросли желтые барханы. Кудим закричал, но из его горла не вырвалось ни звука, тогда он вспомнил про бубен и пошарил по дну лодки. Звякнули колечки, от удара по натянутой бычьей коже бубен запел. Все сильнее стучал Кудим, все громче звучал бубен, и вот на одном бархане появилась женщина. Она поманила к себе. Кудим видел ее лицо очень близко, видел помутневшие от времени глаза, высохшие губы, маленькую головку с гладко зачесанными назад седыми волосами, видел торчащие, как капюшон кобры, большие уши. Женщина была стара, но она улыбалась ему и звала к себе. Но тень скользнула по ее фигуре. Кудим запрокинул голову и увидел орла. Он снижался кругами, словно высматривая добычу. С каждым кругом он становился все больше. И вот уже огромная хищная птица зависла над барханом. Кудим испугался. Закричал изо всех сил, замахал руками, отгоняя орла. Его сердце защемило от давней боли. Бросив бубен, он побежал к женщине. Но не мужчина забирался на бархан, а маленький мальчик. Вытянув руки, он бежал, увязая в песке и крича: "Мама!.."
– Я здесь, мой мальчик, я с тобой, Эрум.
Кудим проснулся и порывисто сел. Цураам опустила руки на колени. Сын сидел перед ней, беспокойно вертя головой.
– Где я?
– Ты дома.
– Дома?..
Цураам улыбалась и кивала, покачиваясь всем телом.
– Ты дома, сынок…
Испытания, выпадающие на долю человека, сродни буре: приходят нежданно-негаданно, бьют, пугают, но рано или поздно заканчиваются. И после пережитого жизнь кажется еще прекрасней, чем была.
Никак не ожидал Кудим, что, уснув бродягой, проснется братом вождя и сыном прославленной на весь Маргуш провидицы. Первое, что он увидел, очнувшись ото сна, были ее глаза. В последний раз он видел в них боль и слезы, а сейчас из них лились доброта и радость. Кудим купался во взгляде матери, вбирая в себя все то, чего он недополучил за годы разлуки. Цураам же блаженно улыбалась, с восхищением любуясь взрослым сыном. Без нее он из мальчика стал юношей, без ее пригляда возмужал, без ее советов учился жизни, познавая ее перипетии на своем опыте.
Когда к ним присоединился Ахум, все увидели, как похожи старший и младший братья: тот же профиль, те же волнистые волосы, тот же пытливый взгляд отца, те же ровные крепкие плечи. Разве что выражение лица Кудима было мягче. Даже в форме его бороды, закрывающей всю нижнюю часть лица, угадывался более плавный овал, переданный ему от матери. Бородка Ахума прикрывала лишь подбородок и торчала, как и у Персауха. Да на челе старшего брата глубокими морщинами отразились заботы и проблемы, которые ему выпало решать как вождю племени после смерти отца.
– Наш отец – великий человек, Эрум, – как и мать, брат называл Кудима тем именем, которым они его звали ребенком. Кудим не противился. Напротив, звуки этого забытого имени возвращали его в прошлое, в то время, когда он был счастлив, почти как сейчас. – Только его вера помогла нам всем выжить в тот давний переход.
– А верблюд? – спросил Кудим, и обида, скрываемая им ото всех, все же проскользнула в его вопросе. Кудиму очень хотелось услышать, что отец не раз пожалел о том, что обменял своего сына на верблюда, пусть и белого.
– Верблюд? – Ахум понял брата. – Белый верблюд был нашим маяком. Он привел нас сюда. Благодаря его чутью мы не умерли в Черных песках от жажды… – Кудим потупил взор. Но Ахум положил на его колено свою большую крепкую ладонь – ладонь труженика, которому хорошо знакомы ручки плуга, ладонь воина, который уверенно держит лук и копье, – и сказал: – Ты не думай, он никогда не забывал о тебе. Не нам его судить, брат. Только став вождем, я понял, как это трудно нести ответственность за всех людей племени. Не только за себя или свою семью, а за всех! Наши боги ведут нас по жизни, и дела наши совершаются по их воле. Мы не знаем, что нас ждет в будущем. Великий Ату знает. Шамаш видит. Иштар… Я унаследовал знания Верховного жреца нашего племени. И скажу тебе, брат: в минуты экстаза, когда мой разум отключается от дел мирских, я слышу богов. Они благоволят к нам. Но за это мы приносим им жертвы, богатые жертвы! Это сейчас у нас есть верблюды и быки, много овец, мы готовим столько хаомы, сколько надо, чтобы умилостивить наших богов. А тогда, в ту пору, когда мы шли по пустыням, пересекали горные хребты, одна жертва лежала на чаше весов, уравновешивая все тяготы, – это ты! Думаю, наш отец знал об этом.
Кудим вскочил, как архар, которого свалили стрелой, но жажда жизни подняла его и дала последний шанс.
– Я – жертва?!
– Прости, брат. Я знаю, что ты перенес…
– Нет, не знаешь! Никто не знает…
– Эрум, посмотри на людей. Среди них еще есть те, кто помнит тебя. Ты не помнишь их, а они помнят. Они тоже осуждали отца, я знаю. Но нашему отцу они обязаны жизнью своих детей. – Кудим только заметил, что вокруг того места, где они с братом беседовали, собрались люди. Всем было интересно увидеть сына провидицы, брата вождя, который волею богов выжил и вернулся в свое родное племя. Старики улыбались, поглаживая седые бороды, женщины смотрели и тайком утирали слезы, молодые девушки шептались между собой, обсуждая, какой красавчик этот младший сын Цураам. – Пройдет время, и твоя боль утихнет. А пока хотя бы забудь обиду. Сегодня праздник! Ты пришел, и все наше племя будет радоваться вместе с нами. Я уже приказал готовить мясо. Мы вместе поблагодарим богов за твое возвращение. Но пока я хочу с тобой вместе пойти на могилу нашего отца. Мать тоже пойдет с нами.
Из своего дома, щурясь на солнце, вышла Цураам. Кудим подбежал к ней, забыв о горечи, которая обожгла его сердце при разговоре с братом.
– Мама, ты отдохнула?
Он взял ее руки в свои. Цураам блаженно улыбнулась.
– Отдохнула, сынок.
Подошел Ахум. По его молчанию Цураам поняла, что разговор братьев не был самым радостным.
– Вы привыкните друг к другу, я помогу, – она протянула одну руку старшему сыну. – Пойдем, Ахум. Персаух заждался нас.
Так, опираясь на руки своих сыновей, Цураам медленно побрела к могиле мужа, которая в отличие от могил других людей их племени была в черте города, а не за его стенами.
Двое слуг следовали за ними, неся подношение для усопшего вождя. А Цураам неспешно рассказывала истории из прошлого, когда они еще жили в Стране Болот, когда родился Эрум, а Ахум был уже большим мальчиком и следил, чтобы младшего брата никто не обидел.
– Как-то, когда ты уже умел сам ходить, Ахум подарил тебе деревянного змея. Он нашел кривую палку, омытую водами и оглаженную ветрами. Она была извилистой, будто на самом деле змея, а голова у нее была круглой. Ахум вставил в углубления два камушка, и получились глаза. Ты, Эрум, помнишь ту игрушку?
– Нет, мама. Наверное, я был слишком мал.
– А ты, Ахум?
– Помню, – брат ласково посмотрел на Кудима, – он тыкал той змеей всех исподтишка, а потом смеялся, радуясь тому, что все пугались.
– Да, у него был задиристый, веселый смех… Может быть, мы еще услышим его, а Эрум?
Кудим только грустно улыбнулся. Детский смех! Разве может взрослый человек смеяться, как ребенок? Тот смех уходит вместе с детством, навсегда…
– Ничего, сын, ничего, в твоей жизни еще будет радость, будет счастье, поверь мне… – Цураам остановилась. – Вот мы и пришли.
Перед ними возвышался холм. Очертания могилы еще сохранили свою прямоугольную форму, но ее верх сгладился под дождями и ветрами. Кудим ожидал увидеть более богатую могилу – больше, выше, такую, какую строят для важных людей. Но то, что он услышал от матери дальше, удивило его:
– Здесь лежит Белый Верблюд. Да, тот самый – верблюд Персауха!
– Верблюд?!
– Он раньше твоего отца умер. Символ нашего племени! Видел бы ты, с какими почестями Персаух провожал его в это стойло! Сколько подарков положил! Как по нему горевал…
– А могила отца где?
– Вон, – Ахум кивнул в сторону возвышения, торчащего над землей едва ли не до пояса.
Слуги уже устроили кострище перед уходящими вниз ступеньками, упирающимися в кирпичную кладку, сложенную без раствора, но закрывающую вход в широкую могилу. Кудим украдкой посмотрел на мать. Не иначе, и ей там было приготовлено место. Сердце кольнуло. Как же поздно он пришел! Как хотелось ему посмотреть в глаза отца, хоть раз… увидеть того верблюда, найти то согласие с судьбой, которое, как ему казалось всю прошлую жизнь, он сможет обрести только здесь, только… но не было смирения в его сердце, не появилось, не случилось чуда! И вдруг Кудима прошиб пот. Как не случилось?! Вот же его мать! Он видит ее! Слышит! Чувствует ее любовь, и не на расстоянии, а рядом!
Кудим упал на колени между могилами верблюда и отца. Он закрыл лицо, пытаясь собраться с мыслями, успокоить свое сердце, найти лучик радости в нем.
– Ничего, сын, ничего, все хорошо будет, ты обретешь покой, нужно только время…