* * *
Люди племени готовились к ритуалу восхваления богов. В центре большой поляны устроили место для ритуального костра. Свежие дрова из срубленных деревьев, что росли вдоль берега Мурга, лежали в углублении. Неподалеку женщины разложили пучки сушеных трав – полыни, эфедры, иссырык, душицы. Молодой бычок, привязанный к колу, ожидал своей участи. Еще один костер приготовили для него, вырыв яму таким образом, чтобы туша быка разместилась на специально оставленном возвышении в центре.
На почетном месте, украшенном ветками деревьев и цветами, в окружении молоденьких девушек, Цураам делала хаому. Она уже истолкла листья конопли, в изобилии растущей по берегам реки, с кустиками эфедры и зернами ячменя и, напевая гимн богу Хаома, процеживала сок растений через цедилку. Рядом в широкой чаше стояло забродившее молоко кобылицы. Скоро Цураам смешает с ним процеженный сок, и хаома будет готова для совершения обряда благодарения богов.
Персаух прошел к своей хижине. Цураам, как верховная жрица, сама приготовила мужу чистую одежду, воду для омовения, амулеты. Сняв пояс и скинув с себя рубаху, Персаух остался в одной обвязке, прикрывающей его бедра. Девушка в чистой рубахе из светлой шерсти, с распущенными волосами, прихваченными на голове тонким золотым ободом, подняла кувшин с водой и полила вождю на руки. Он вымыл сначала руки, потом лицо и торс и лишь потом принял из рук молодой жрицы меховую юбку каунакес. Завязав ее ниже талии, Персаух надел поданное ожерелье и взял посох с золотым наконечником в виде головы быка.
Цураам к тому времени завершила приготовление хаомы и, наполнив чашу для питья, поднесла ее мужу. Люди тихонько запели. Раздался слабый звук бубна. Персаух осушил чашу с хаомой и замер, закрыв глаза. Горько-кислый напиток освежил рот и горло, и тут же горячая волна ударила в голову. Жрец качнулся и двумя руками оперся на посох. В глазах замелькали радужные круги. Они собирались в причудливые образы и мгновенно разлетались перед внутренним взглядом жреца на мириады искр. И вот, наконец, Персаух увидел глаза – огромные, сияющие и смотрящие прямо в душу.
– Боги с нами! Великие боги с нами! – воскликнул жрец, открыв глаза и воздев руки к небу.
Тут же от всех костров поднялись дети, в руках которых горели лучины. Персаух подошел к месту для ритуального костра и, поочередно принимая каждую лучину, зажег пламя. Оно накинулось на дрова, облизало их, словно проверяя на вкус. Пролезло вниз к самому центру кострища и, погаснув было, испустило столб дыма. Жрец, обходя костер вокруг, кинул один за другим пучки сухих трав, и огонь разгорелся, источая аромат, смешанный с дымом. Когда костер поднялся высоко над головой, Персаух пропел хвалебный гимн Ану и протянул руку в сторону, где уже разделывали бычка. Достав крупный кусок внутреннего жира, его дали Персауху. Он, как самую драгоценную часть жертвы, опустил ее в ритуальный огонь. Жир затрещал, оплавляясь, и Персаух, приняв это, как благоволение бога, воскликнул:
– Радуйтесь, люди! Ану принял наше подношение! Возблагодарим нашего покровителя, вознесем ему почести и пропоем славу!
Люди подхватили гимн, и громкая песня понеслась по пустыне, пугая ночных обитателей непривычными звуками.
Воздав должное Верховну Богу, жрец торжественно поднял горящую лучину из костра и понес ее к овальному очагу, выкопанному в земле. На постаменте в центре очага уже лежала разделанная туша быка, окруженная дровами. Персаух возжег костер, и вскоре жертвенное мясо зашипело соками.
* * *
Всю ночь веселились люди, празднуя обретение новой родины. А перед самой зарей с гимнами в честь бога Солнца Шамаш, владыки всех вод Эа и благостной Хаомы – направились к реке, чтобы совершить жертвоприношения Эа и Хаоме. Женщины пустили в Мургаб венки, а Цураам вылила в воду кувшин хаомы. Персаух опустил в реку язык и часть челюсти жертвенного быка, воздав почести Хаоме.
Сердце Цураам преисполнилось любви. Она подняла лицо к светлеющему небу и увидела яркую звезду. Символ богини Иштар сиял, как драгоценный камень. Цураам воздела руки и пропела:
Ты, кто так близка мне, о, великая царица всех цариц,
Вышедшая из святого лона, величественнее матери, родившей тебя,
Всеведущая богиня, госпожа всей земли,
Надежда страждущих, я посвящаю тебе священные гимны!
Справедливая богиня! Снизойди ко мне, услышь это восхваление,
О, милосердная, самая праведная из всех праведных женщин, этот гимн для тебя!
Старая жрица просила о потерянном сыне, о котором не забывала никогда. Все, что угодно, могла отдать Цураам за то, чтобы еще хоть раз увидеть своего мальчика, прикоснуться к нему, услышать его голос. Но глаз Иштар стал меркнуть, а вместе с ним и надежда на то, что богиня услышала молитву матери. Цураам качнулась. Кто-то мягко сжал ее плечи.
– Прости, Цураам, – прошептал Персаух.
Цураам тяжело вздохнула и неопределенно кивнула.
Подул ветер с востока. Он принес свежесть от реки. Когда ветер утих, на горизонте показалась макушка солнца.
– Шамаш снова вернулся к нам! – воскликнул Персаух. – Он справедлив и мудр, он дает свет и тепло. Он дает надежду!
Люди подхватили восхваление Всесильного бога Солнца и огня и запели:
Неба привратник, Шамаш прославленный!
Жизни хранитель, Бог сияния и ликования,
Блеск свой по всей земле расточающий,
Лучами своими весь мир покрывающий…
А Цураам под дружный хор тихо прошептала:
– Мой мальчик Эрум вернется, ведь это будет правильно…
Персаух опустил руки. Бронзовые леопарды на его ожерелье засияли в лучах поднявшегося солнца.
Люди встретили новый день. Вместе с ним начиналась новая жизнь племени Белого Верблюда.
Глава 2. Притяжение Мургаба
Девушки шумной стайкой прошли вниз по течению Мургаба, игриво поглядывая на парней из-под накидок от солнца. Среди них шла и Шартум. В ее руках поблескивал нож, а за спиной болтался пустой кожаный мешок. Девушка улыбалась охотнику, который особо выделялся среди полуобнаженных парней, месивших глину на берегу реки. Белая шапка из курчавого барашка, просторная рубаха, подпоясанная кожаным ремнем – все было на нем, как и в походе, даже лук со стрелами.
Шартум гордилась мужем и была счастлива с ним. Он любил ее страстно, каждую ночь ласкал так, что от неги она растекалась по ложу, как река, а ее стон походил на крик ночной птицы.
– Куда это они? – провожая взглядом любимую, спросил Парвиз у ее старшего брата, мастерившего деревянный каркас для кирпича.
Оторвавшись от работы, тот откинул волосы назад, обнажив покатый взмокший лоб, и глянул девушкам в след.
– За соломой пошли. Там, отец сказывал, трава уже посохла, ее сразу можно с глиной мешать, дело быстрее пойдет.
– Нельзя им далеко одним ходить. Чужие за рекой появились. Вчера видел. Трое всадников. Как бы беды не случилось.
Брат Шартум оставил дощечку, сделав на ней зарубку на уровне колена; подозвал сына и, наказав сработать еще такую же, подхватил рубаху, взял топорик, и они вместе с Парвизом пошли за девушками.
* * *
День выдался жаркий. От реки, что сияющей лентой текла в стороне от поселка, поднимался густой воздух, насыщенный водными парами. С севера прилетал жгучий ветер, принося песок, который скрипел на зубах, оседал на волосах и бородах. Люди прятались под накидками, чтобы защитить свою кожу от ожогов. Под навесами из циновок работали женщины, готовя еду или мастеря одежду. В тени прибрежных деревьев расположились гончары и каменщики; воины точили наконечники для стрел и копий. Но мастеровых было немного. Вождь распорядился строить хижины из глины, какие они видели по пути к Мургабу и в Аккаде, и в поселках Многогорья. Изо дня в день большинство людей племени трудились над изготовлением кирпичей из глины. Вон уже сколько сушилось их повсюду! А Персаух с несколькими смышлеными парнями разрабатывал план своего города, в котором будет не только святилище богам и дворец вождя, но и дом для каждой достойной семьи. Уже место под строительство расчистили. Но прежде всего Персаух приказал возвести вокруг будущего города стену, за которой можно укрыться самим и скот спрятать, если кто из кочевников посягнет на добро племени. За хорошими стенами и в хижинах пожить можно, зато в безопасности.
Работа кипела каждый день с восхода солнца и до заката, но рук не хватало. Персаух подгонял соплеменников. Хотел он к зиме стену выстроить. Потому работали все – и старики, и женщины, и дети. Охраняли племя верные собаки и воины. Стражи более всего посматривали за реку, туда, где Парвиз накануне видел чужаков.
Они и раньше появлялись, но близко не подходили, оставались вдали от поселка, который отчасти скрывали заросли юткуна и лоха, облепившие весь левый берег Мургаба. А со стороны кочевников берег был лысый и глинистый. Не везде можно близко к воде подойти – лошади увязнут в глине, но кое-где была твердая земля. Парвиз отметил для себя несколько таких мест. К одному из них сейчас и приближались девушки, растянувшись цепочкой по сухому лугу.
Шартум ближе всех оказалась к воде. Девушку манила тень и прохлада от реки. Хотелось пить, снять с себя накидку и намочить разгоряченные руки, лицо, да и волосы растрепались… Не выдержав, Шартум направилась к старому талу, торопясь укрыться от беспощадного солнца в полупрозрачной тени от кроны дерева. Его ветви склонились над водой, а корни торчали из земли на обмелевшем берегу. Шартум положила свой мешок, сбросила накидку, вытащила булавку из растрепавшегося валика волос и, оглянувшись, поискала взглядом Парвиза. Он не спускал с нее глаз, хотя разговаривал с братом. Шартум улыбнулась. Внимание мужа нравилось ей. Да и сам он нравился – статный, с удлиненной головой, с красивым загорелым лицом, совсем не таким, какое было у ее отца, у братьев, даже у вождя. Особенно отличался нос Парвиза – прямой и тонкий, с чувственными ноздрями. Казалось, он все время к чему-то принюхивается, ловя воздух. И губы его – четко очерченные, алые, как лепестки мака, – казались тоньше, чем у других.
Шартум, думая о муже, почувствовала, как живот прихватила горячая волна; сжала внутренности и потом растеклась книзу. Даже голова закружилась. Девушка тряхнула волосами, облизала сухие губы. Хотелось пить. Оставив свои вещи, Шартум подошла ближе к берегу, присела, ухватилась одной рукой за торчащий дугой корень, наклонилась и зачерпнула ладошкой воды. Лохматая собака подбежала к хозяйке и остановилась как вкопанная, вытянув шею и принюхиваясь. Шерсть на загривке пса поднялась дыбом.
Парвиз видел, как жена склонилась к реке. Ее светло-коричневая рубаха слилась с такой же водой, только струи черных волос растеклись по спине.
– Ты действительно так любишь мою сестру, что не можешь оставить ее без внимания даже на миг? – засмеялся Абаттум, имя которого "Камень" как нельзя больше подходило к этому крепко сбитому парню.
Парвиз опустил глаза и взглянул на спутника исподлобья.
– Каждый миг моей жизни принадлежит ей, – ответил тихо, но взволнованно. – А ты, ты любишь свою жену? – спросил он не без интереса.
Абаттум пожал плечами.
– Мея хорошая жена, родила мне крепких сыновей, по хозяйству справляется, родителей уважает… чего еще? Разве что не стонет ночами, как Шартум, – Абаттум подмигнул.
Лай собаки, всплеск воды и приглушенный крик донеслись до слуха охранников. Оба обернулись к реке.
– Конь в воде! – крикнул Абаттум, первым увидев плывущего коня, рядом с которым виднелась голова кочевника.
– Шартум, – прошептал Парвиз, предчувствуя беду.
Жены нигде не было видно. Собака металась по берегу и вдруг кинулась в воду. Парвиз догадался, что его жену похитили. Он вскинул лук, вложил стрелу и прицелился, но за спиной раздался визг. Повернувшись, охотник увидел двух всадников. Они гонялись за убегающими девушками, пытаясь поймать их. А те метались по лугу, уворачиваясь от хищных рук.
Стрела Парвиза полетела в одного из кочевников, который настигал жертву. Но он сам оказался жертвой: острый наконечник впился в бок, прямо под рукой, которая едва успела прикоснуться к гладким волосам красавицы. А Парвиз уже послал стрелу в другого кочевника, но Абаттум опередил его. Топорик со свистом вонзился в спину похитителя, переломив ему хребет.
Тем временем конь третьего кочевника переплыл Мургаб и заржал, выбравшись на твердую землю. Только тогда Парвиз увидел жену: похититель тащил ее обмякшее тело, обхватив рукой за талию. Потом быстро поднял девушку, закинул ее поперек спины коня. Рубаха на Шартум задралась, и обнаженные ноги белели с одного бока коня, а распущенные волосы мокрыми прядями упали на другой. Пес доплыл до берега и, выскочив из воды, кинулся на похитителя, но тот с гиканьем запрыгнул на круп своего скакуна и ударил его пятками по ляжкам.
Парвиз соколом помчался к реке, на ходу натягивая тетиву. Он уже видел затылок врага. Стрела вспорола воздух и полетела на другой берег Мургаба. Конь, напуганный злобным псом, топтался на месте и, развернувшись к реке, закрыл всадника. Гудящая стрела вонзилась в могучую шею.
Конь дернулся и завалился на бок, придавив собой Шартум. Кочевник успел спрыгнуть, но, растерявшись на миг, развел руки и уставился на другой берег реки, по которому к нему бежал меткий стрелок и, уже поравнявшись с ним, скакал во весь опор всадник. Это Абаттум, изловив коня, вскочил на него и мчался спасать сестру.
Парвизу хватило замешательства врага, и второй стрелой он поразил его прямо в сердце.
Шартум наполовину лежала под тушей коня. Спутанные мокрые волосы закрывали лицо, руки беспомощно раскинулись в стороны. Собака, подползая к ней, тихонько подвывала.
– Шартум, Шартум! – кричал Парвиз, выбираясь из воды и скользя по мокрой глине.
Он упал, поднялся и, как зверь, опираясь на четыре конечности, подбежал к жене. Она была без сознания. Конь еще хрипел и дергался в агонии. Стащить его тушу с ног Шартум Парвиз не мог. Вытянуть любимую тоже. На помощь подоспел ее брат. Вдвоем мужчины сдвинули коня и освободили ноги девушки, которая так и лежала без сознания. Только слабое дыхание шевелило тонкую травинку, которую Абаттум поднес к ее носу, да еле слышно билось сердце в груди, к которой припал ухом Парвиз.
А на другом берегу Мургаба уже торопились на помощь люди их племени. Среди них и Персаух. Вождь вместе с несколькими воинами переплыл реку на конях и помчался на восток, намереваясь вступить в бой с кочевниками, которые (Персаух не сомневался в этом!) ожидают своих лазутчиков с добычей неподалеку.
Парвиз и Абаттум осторожно переправили Шартум назад и на циновке отнесли ее в поселок, где Цураам уже готовила снадобья и пела песнь богине Иштар, моля покровительницу женщин о даровании жизни несчастной девушке.