- Знал, что кто-то приедет, не более. Но если бы даже и знал, что этот кто-то - доктор Мэтьюрин, то не думаю, что вы должны опасаться разоблачения: Уотерхаус являлся самым скрытным человеком, что я когда-либо знал, хотя и казался таким открытым - volte sciolto, pensieri stretti действительно. Мы с Алленом многому у него научились. Но даже несмотря на это, мы часто бродим в потемках, а у французов имеется несколько очень толковых ребят в Константинополе и Египте и даже, боюсь, на Мальте. У Аллена работал клерк-мальтиец, который, должно быть, в течение многих месяцев продавал им копии наших документов, прежде чем мы его поймали. Его будут сегодня судить, - сказал он, взглянув вверх, на большую капитанскую каюту, где заседал военно-морской трибунал, - и, должен признать, что я с тяжелым сердцем ожидаю итогов. Мы не можем просить собрание английских морских офицеров принять саму суть raison d'Etat , мы не можем повесить его без их приговора. С другой стороны, мы не можем предъявить документы - уже и так слишком много ненужной болтовни, и не можем заткнуть парню рот, чтобы предотвратить дачу показаний, которые слишком много раскроют. Как я надеюсь, Аллен умно урегулирует этот вопрос, он выучился на удивление многому от господина Уотерхауса.
- Уверен, что так и есть, - сказал Стивен. - Я знаю мистера Аллена как человека способного и решительного.
- Он именно такой, слава Богу, и делает все возможное против нарушителей, которые превращают трудную ситуацию в плохую.
- Вы намекаете на господ из Министерства иностранных дел, я полагаю?
- Да. И еще некоторые из службы лорда Уэймонта. Армия тоже доставляет мне некоторые неприятности странными несанкционированными союзами и обещаниями, но это только на Сицилии и в Италии, в то время как консулов и работников консульств можно найти повсюду, каждый со своим собственным маленьким заговором и своим местным союзником пытается поставить собственного правителя, особенно в небольших Берберских государствах... Боже мой, вы можете подумать, что мы преследуем полдюжины различных стратегий сразу, без центрального руководства или направления. Во Франции подобные вещи организованы лучше.
Стивен подавил сильное желание возразить и сказал:
- Теперь, сэр, еще одна не менее важная причина моего присутствия на борту этого корабля - проконсультироваться с доктором Харрингтоном по поводу вашего здоровья. Я услышал его мнение, теперь я должен вас осмотреть.
- В другой раз, - сказал адмирал. - Я пока вполне в норме: старость и слишком много бумажной работы - мои единственные беды, у меня нет и получаса для себя. Но сердечные капли Мунго поддерживают меня в приличном виде. Я осознаю собственное состояние.
- Пожалуйста, снимите сюртук и штаны, - сказал Стивен нетерпеливо. - Личные склонности значения не имеют: здоровье командующего имеет большое значение для всего флота, всей нации. Также не годится, чтобы его оставляли в некомпетентных руках. Давайте забудем о сердечных каплях Мунго.
После долгого и тщательного обследования не нашлось ни одного грешного органа, но обнаружилась общая дисфункция всего организма, перегруженного донельзя.
- Когда я проконсультируюсь с доктором Харрингтоном, - сказал он, наконец, - то принесу кой-какие лекарства, и посмотрю, как вы их примите. Но должен вам сказать, сэр, французы - вот лекарство от болезни.
- Вы правы, доктор, - воскликнул адмирал. - Я уверен, вы совершенно правы.
- Есть ли вероятность, что они выйдут из Тулона в ближайшие два-три месяца? Я говорю два или три месяца умышленно, сэр.
- Думаю, есть. Но мне не дает покоя мысль, что французы могут выскользнуть без нашего ведома. Господа в Лондоне не могут понять, что блокада такого порта, как Тулон, - вещь очень рискованная. Французы разместили наблюдателей с подзорными трубами на высотах за городом, чтобы увидеть, когда ветер задует с севера, и нас сдует с наших позиций, куда нас отнесет и, таким образом, смогут избежать встречи с нами. При северном ветре видимость почти всегда ясная, и оттуда они могут смотреть на пятьдесят миль. Я знаю, что в прошлом месяце выскользнули два их корабля, а может быть, и больше. Если их флот от меня ускользнет, это разобьёт мне сердце, а что гораздо хуже - может склонить чашу весов всей войны. И время работает против меня: эскадра быстро ветшает. Каждый раз, когда задувает мистраль, мы теряем некоторые детали рангоута, наши драгоценные мачты расшатываются, а корабли изнашиваются все сильнее, в то время как французы отсиживаются в порту, занимаясь строительством, быстро, как никогда. Если нас одолеют не французы, так погода. Одеваясь, адмирал кивнул на палубу наверху и сказал: - Там дьявольски долго об этом болтают.
Он снова сел за свой стол, собираясь с мыслями.
- Я управлюсь с этим, пока мы ждем господина Аллена, - произнес Торнтон, вскрывая письмо. Посмотрев на него, он сказал: - Мне следует взять очки посильнее. Прочтёте мне это, Мэтьюрин? Если это то, на что я надеюсь, то нужно немедленно начать готовить ответ.
- Это от Мохаммеда Али, египетского паши, - сказал Стивен, взяв письмо и помогая мопсу снова улечься на колени. - Датировано: Каир, второе число этого месяца, и начинается так "Лучшему из начальников христианских держав, Арбитру князей религии Иисуса, Обладателю мудрости и яркого таланта, толкователю истины, Образцу любезности и нашему истинному и настоящему другу, Торнтону, адмиралу английского флота. Пусть его кончина будет счастливой, а путь отмечен блестящими и великими событиями. С большой благодарностью, ваше Превосходительство, мы информируем Вас, самого прославленного друга, что получили ваши любезные письма, переведенные на арабский, прочитали их и поняли Ваш совет (выраженный настолько изящно, насколько же и мудро) в отношении управления и защиты наших портов. Ваши гарантии того, что вы сохраните уважение к старым и искренним друзьям, и Ваши мудрые советы наполнили нас бесконечным удовольствием и радостью. Вы всегда будете иметь доказательства нашей плодотворной дружбы и нашего почтительного внимания, и мы просим Аллаха содействовать этому и хранить вас вечно в почтении и уважении.
- Любезности, - проворчал адмирал. - Но, конечно, он уклоняется от вопроса: ни слова о реальной цели моего обращения.
- Вижу, паша говорит о письмах на арабском.
- Да. В основном, военный флот пишет иностранцам на английском, но когда я хочу, чтобы все происходило быстро, то посылаю им неофициальные копии на языке, который они могут понять, даже если я не могу. Даже без того несчастного мальтийца у нас есть клерки для арабского и греческого. С французским мы и сами справимся, и его достаточно для большинства других целей, но нам крайне не хватает турецкого. Я бы многое отдал за действительно надежного турецкого переводчика. А теперь вот это, если вы будете столь любезны.
- От паши Барки. Дата отсутствует, но начинается так: "Благодарение Аллаху единому! Адмиралу английского флота, да пребудет с вами мир, и т.д. Нам говорили, что вы хорошо относитесь к нашему народу, и нам сообщили, что так и есть, и что вы дружелюбно обходитесь с маврами. Мы с большим удовольствием послужим вам в чем угодно. До сего дня распоряжался другой паша, который теперь мертв, а я правитель, засим прошу Вас, обращайтесь за всем, в чем нуждаетесь. Ваш консул, живущий здесь, дурно обращается с нами, и мы хотим, чтобы он вел себя и говорил с нами более любезно, и мы будем действовать соответственно, как всегда и делали. По обычаю, когда назначается новый паша, отправляют кого-нибудь с поздравлениями. Мохаммед, паша Барки.
- Да, - сказал адмирал, - я ожидал этого. Мохаммед обращался к нам какое-то время назад, чтобы узнать, поможем ли мы ему свергнуть его брата Джафара. Но это нас не устраивало, Джафар являлся нашим хорошим другом, а как мы очень хорошо знаем из его репутации и перехваченных писем, Мухаммед состоял в сговоре с французами, которые обещали поставить его на место брата. Вполне вероятно, что корабли, которые выскользнули из Тулона, вышли оттуда с этой целью, - адмирал немного поразмыслил. - Я должен выяснить, там ли еще французы, что весьма вероятно. Тогда я склонен считать, что смогу спутать мошеннические уловки паши, спровоцировав французов заставить его нарушить нейтралитет. После того, как они выстрелят хоть раз, - паша виновен, и я могу отправить мощный отряд, чтобы восстановить в правах Джафара, который находится в Алжире, и, возможно, одновременно поймать французов. Да, да. Следующее, пожалуйста.
- Далее, сэр, от императора Марокко, и оно адресовано королю Англии через адмирала его славного флота. Начинается так - "Во имя Аллаха, аминь. Он наш отец, и вся наша вера покоится на нем. От раба Божия, единственно уверенного в Нем, главы своего народа, Сулимана, потомка последних императоров - Магомета, Абдаллы и Исмаила, шерифов из поколения верных, императора Великой Африки, во имя Бога и по его воле, господина своего Царства, императора Марокко, Феса, Тафелата, Драа, Суэца и т.д. Его Величеству Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии королю Георгу третьему, Защитнику Веры и т.д., и т.д., и достойнейшему и лучшему из королей, царствующему в Великобритании, Ирландии, и т.д. и т.д., и т.д., Да славится страна его, герцогу Брауншвейгскому и т.д., и т.п.
Да дарует Господь ему долгие годы жизни и счастье на протяжении всех его дней. Мы имели честь получить письмо Вашего величества, которое было зачитано перед нами, и счастливы уверениям в вашей дружбе, о которой перед этим узнали от ваших милостей, и внимании к нашим пожеланиям касательно наших агентов и подданных, за что соблаговолите принять нашу самую теплую и искреннюю благодарность. Ваше величество может положиться на то, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь вашим подданным в наших владениях, а также вашим войскам и кораблям, которые могут заходить в наши порты. Мы молим Всемогущего никогда не растворять дружбу, существовавшую между нашими предками на протяжении многих лет, и продлить её до конца дней, и мы всегда готовы по требованию Вашего величества сделать что угодно, чтобы способствовать вашему счастью или счастью ваших подданных. Прежде чем написать сие послание, мы немедля приказали, чтобы все британские корабли, которые могут зайти в любой из наших портов, были снабжены двойным запасом провизии и всем, в чем могут нуждаться, и мы всегда готовы, как мы уже говорили, исполнять ваши указания. Сим завершаем с нашими самыми горячими молитвами за здоровье Вашего величества, мир и счастье.
- Я искренне этому рад, - сказал адмирал, - эти источники снабжения имеют для нас первостепенное значение, а император - человек, на которого можно положиться. Как бы я хотел сказать то же самое о беях и пашах Адриатики, не говоря уже о некоторых европейских правителях - ах, Аллен, вот и ты здесь, наконец-то. Доктор Мэтьюрин, позвольте мне представить мистера Аллена, моего секретаря, доктор Мэтьюрин.
Они поклонились, внимательно глядя друг на друга.
- Как прошел суд? - спросил адмирал.
- Очень хорошо, сэр, - ответил Аллен. - Мы разобрались с удивительным количеством дел, и у меня с собой пара смертных приговоров на ваше утверждение. Нет нужды допытываться у мальтийца: он умер прежде, чем дошли до его дела. Полагают, что отравился.
- Отравился? - воскликнул адмирал, уставившись на Аллена строгим всепроникающим взглядом. Затем взгляд потух, Торнтон пробормотал: - Что, в конце концов, значит один человек? - и склонил серое лицо над приговорами, утверждая их один за другим аккуратной подписью.
Штиль продолжался всю ночь, а утром, несмотря на угрожающее небо, падающий барометр и пророческую зыбь с зюйд-оста, приговоры привели в исполнение. Корабль мистера Мартина по-прежнему отсутствовал, и он провел ночь с двумя смертниками на борту "Дефендера", на котором священника не имелось, а потом в тяжелой тишине прошел рядом с каждым из осуждённых через собранный экипаж всего корабля, в присутствии шлюпок со всей эскадры, к точке, где под ноком фока-реи каждому выдали последнюю чарку рома, прежде чем связать руки, завязать глаза и накинуть петлю на шею. Вернувшись на "Ворчестер", Мартин пребывал в потрясенном состоянии, но когда команду созвали на палубу, чтобы посмотреть на наказание, взял себя в руки и занял место среди них, рядом со Стивеном, чтобы наблюдать устрашающее шествие вооруженных катеров, сопровождающих тех, кого должны были пороть на каждом корабле флота.
- Не думаю, что смогу это вынести, - сказал он тихо, когда к их кораблю пришвартовалась третья шлюпка, и начальник военной полиции зачитал приговор в седьмой раз - правовое обоснование, предшествующее еще двадцати плетям, на этот раз наносимым помощниками боцмана "Ворчестера".
- Это долго не продлится, - сказал Стивен. - В лодке сидит хирург, который может остановить избиение, когда посчитает нужным. Если у него есть милосердие, он остановит его после этой порции.
- У этой безжалостной службы нет милосердия, - сказал Мартин. - Как эти люди вообще могли когда-либо надеяться на прощение? Варварство, варварство, варварство: лодка уже полна крови, - добавил он, как бы про себя.
- В любом случае, это будет последнее, полагаю. Ветер поднимается: смотрите, как капитан и мистер Пуллингс поглядывают на паруса.
- Бог нашлет и ураган, - сказал мистер Мартин.
Ветер дул и дул: не ураган все же, но влажные потоки из Африки, пришедшие сначала тяжелыми порывами, срывающими пену с верхушек волн и грязь со шлюпок, используемых для наказания. Флагман выбросил сигнал "поднять все шлюпки, поднять паруса, занять позиции в линии, курс вест-норд-вест", и эскадра направилась в сторону Франции и через два часа увидела марсели прибрежной эскадры, холмы позади Тулона, маячащие сквозь дождь на горизонте, по виду - чуть плотнее облаков, и здесь-то флагмана нашла турецкая плоскодонка из Адриатики, завалившая перегруженный стол адмирала еще большим количеством писем.
Обнадеживающие новости даже от прибрежной эскадры: фрегаты, что постоянно, когда позволял ветер, метались между мысом Сиде и Поркеролем прямо на границе дальности стрельбы орудий на склоне холма, сообщали, что французы передвинули еще три линейных корабля на наружный рейд, которые теперь присоединились к остальным, со скрещенными реями и готовые к выходу в море. С другой стороны, подтверждали, что один из семидесятичетырехпушечников, "Архимед", и один тяжелый фрегат, вероятно, "Юнона", выскользнули с последним штормом в неизвестном направлении. Все это теоретически еще оставляло Эмеро, французскому адмиралу, двадцать шесть линейных кораблей, из них шесть трехпалубников и шесть сорокапушечных фрегатов, против тринадцати линейных кораблей Торнтона и некоего количества фрегатов, число которых варьировалось, исходя из потребностей адмирала в отдаленных частях Средиземноморья, и редко превышало семь в любой промежуток времени. Правда, некоторые французские корабли спустили на воду недавно, и их экипажи не имели достаточного опыта, за исключением осторожного маневрирования между мысом Брун и мысом Каркеран, а на других имелся некомплект команды, но даже с этим враг, безусловно, мог бы вывести превосходящие силы, что-то около семнадцати эффективных линейных кораблей. А поскольку Эмеро недавно прислали способного и предприимчивого заместителя, Космао-Керьюлена, весьма вероятно, что они так и сделают.
Но они не сделали этого с блокадной эскадрой в поле зрения, и не сделали, когда командующий отошел за горизонт, забрав с собой флагман адмирала Митчелла, чтобы курсировать в этих срединных водах, которые Торнтон называл "морем отложенных надежд".
Эскадра курсировала в четком строю под надзором крайне строгого начальника штаба флота и гораздо более страшным оком невидимого адмирала. Это было похоже на бесконечный парад с полной выкладкой, и малейшая ошибка вела к прилюдному выговору, сигнал с флагмана с требованием заблудшему кораблю держать позицию, сообщение, которое, конечно, могли читать все остальные. А поскольку у каждого корабля имелась собственная манера плавания, скорость и снос, то это требовало непрестанного внимания к рулю, кливерам и брасам и неустанной бдительности день и ночь, эти поиски Эмеро в боевом строю. Для ворчестерцев все оказалось не настолько плохо, как для тех, кто участвовал в блокаде в течение нескольких месяцев и даже лет. Чувствовался эффект новизны, и на борту имелось вполне достаточно военных моряков, чтобы не позорить корабль. Все время обнаруживалось немало необходимых работ, чтобы держать команду занятой: для большинства это еще не стало рутинными задачами, выполнявшимися так часто, что стали второй натурой, и, в отличие от экипажей других кораблей, "Ворчестер" не пробыл в море так долго, что отсутствие женского общества приняло форму навязчивой озабоченности. И хотя жена старшего канонира - простая, спокойная дама средних лет - получила ряд предложений, которые отвергла твердо, но без удивления или злости, будучи привычной к военным морякам, эта идея субституции едва ли распространялась на всех. Кораблю повезло с долгим периодом хорошей погоды, чтобы облегчить привыкание, и в удивительно короткое время это точно организованное, несколько беспокойное, но никогда не дающее разлениться существование стало казаться естественным образом жизни, предопределенным и, возможно, вечным. Сейчас Джек уже знал большую часть из шестисот матросов и юнг, их лица и возможности, если и не имена, и в целом они с Пуллингсом сочли экипаж весьма приличным: среди команды имелась парочка заключивших жесткие сделки с королевским правосудием и много тех, кто не мог удержаться от грога, но гораздо больше хороших моряков, чем плохих, и даже "сухопутные" начали впитывать дух моря.