- Да, сэр. Два небольших транспорта уже подготовлены и находятся в Валетте. Беда в том, что мы не знаем, кому из претендентов довериться. Исмаил открыто заявляет, что генерал Донцелот, командующий силами на Корфу, сделал ему предложение, но это, может, и просто способ набить себе цену.
Мустафа ничего подобного не заявляет, но у нас есть определенные разведывательные возможности, чтобы понять, что он тоже мог вступить в контакт с французами.
Так что, учитывая все это, сэр, и принимая во внимание необходимость действовать быстро, решено отправить капитана Обри вкупе с политическим советником, чтобы понаблюдать на месте, встретиться с беями, вникнуть в обстановку, и, если возможно, выполнить операцию.
- Так и нужно, - согласился Харт.
- Возможно, также будет разумно приказы изложить в самом общем виде, оставив место для маневра?
- Несомненно: просто написать "приложить все усилия" вместе с указанием общей цели операции, и на этом остановиться. Не связывать ему руки. Вас это устраивает, Обри? Если нет, просто скажите, и приказы перепишут под вашу диктовку. Ничего лучше я предложить не могу.
Джек кивнул, и воцарилось короткое молчание.
- Тогда есть еще вопрос экипажа, сэр, - сказал Аллен. - В связи со смертью капитана Латам и его первого лейтенанта, командующий думает, вы согласитесь, что лучший способ справиться с ситуацией - раскидать команду корабля небольшими группами по всей эскадре и укомплектовать фрегат с кораблей, которые идут на переоснащение.
- Черт подери, - сказал Харт, - я бы повесил мятежных ублюдков, если бы решал я. Всех до последнего. Но поскольку оба основных свидетеля мертвы, то, думаю, пусть будет так.
- Так как "Ворчестер" пойдет на переоснащение, - сказал Джек, - то я могу собрать отличную команду на фрегат только из его экипажа, людей, которые привыкли работать вместе, и среди них парочка старых сюрпризовцев.
- Так и сделайте, Обри, так и сделайте, - сказал Харт, и тем же тоном неловкой доброжелательности продолжил, - вам, конечно, следует предоставить какой-нибудь шлюп в помощь для такого рода экспедиции. Если хотите, я постараюсь, чтобы это оказался Баббингтон на "Дриаде".
- Благодарю вас, сэр, - ответил Джек. - Я бы предпочел именно это.
"Я бы предпочел именно это - сказал я, обаятельно ухмыльнувшись и кивнув", - написал Джек Обри в своем письме домой. В письме, начинавшемся: "Сюрприз", открытое море.
"Но я надеюсь, дорогая, ты не думаешь, что я неблагодарен или подл, когда говорю, что не доверяю ему. Я не верю в постоянство его доброжелательности. Если я изберу не того человека среди этих беев, или если операция пойдет не так, думаю, он без малейших колебаний спустит на меня всех собак, а после меня - на Уильяма Баббингтона.
Стивен тоже ему не доверяет".
Джек остановился, сообразив, что не сможет хорошо передать бурный отказ своего друга появляться в качестве агента разведки перед человеком "настолько слабовольным, несдержанным, настолько слабо владеющим своими страстями, и, весьма вероятно, болтливым как Харт, даже если контр-адмирал и мог в данный момент исполнять обязанности командующего, к чему прибавил: "это очень печально".
Но как только эти слова были написаны, они показались ему смешными, а его состояние так отличалось от прежней печали, что Джек громко рассмеялся.
- Ну, что теперь? - спросил сердито Киллик из спальни - один из немногих, кому не понравилось перемещение на "Сюрприз", и пребывавший в самом отвратительном настроении с тех пор, как покинули Мальту. Его предшественник - стюард капитана Латама, блудливый содомит по фамилии Хогг, поменял все - ничто не осталось как прежде. Шкафчик, где Киллик всегда держал иголку и нитку для мелкой починки одежды, оказался перенесен с правого борта на левый, а лючок, под которым он всегда работал, оказался заделан и закрашен. Киллик не мог ни найти что-либо, ни разглядеть свое шитье.
- Я просто смеялся, - ответил Джек.
- Окажись только этот Хогг сейчас у меня под иголкой, - пробормотал Киллик, сделав на лучшем шейном платке капитана Обри неверный стежок, - стал бы я учить его смеяться? Вот уж дудки...
Бормотание Киллика затихло, но у его гнусавого скулежа имелось любопытное всепроникающее свойство, и Джек, продолжая своё письмо, вполуха слышал продолжающийся поток недовольства: ...несчастливый корабль, и неудивительно... все изменили... акры гребаной бронзы... заделали мой лючок... как только этот несчастный содомит видел без света, когда шил черным по черному?
Это последнее оказалось настолько пронзительным, что ворвалось в ход мыслей Джека.
- Если ты не видишь там, шей на кормовой галерее, - крикнул он, забыв на мгновение, что это больше не "Ворчестер".
- Только кормовой галереи-то нет, сэр, теперь, когда мы деградировали до шестого ранга, - воскликнул Киллик со злорадным триумфом. - Кормовая галерея для самых лучших, а я теперь должен трудиться в поте лица во тьме.
"Киллик находится в ужасном настроении, к сожалению" - написал Джек, - "и никак не может утешиться, пока мы снова не вернемся на линейный корабль. Со своей стороны, меня абсолютно не волнует, если я никогда больше не увижу линейного корабля: после этих месяцев блокады хорошо оборудованный фрегат кажется мне идеальным кораблем, и то же самое я могу сказать обо всех моих офицерах.
Я отобедаю с ними сегодня, и у нас будет грандиозное поэтическое состязание, своего рода скачки, результаты которых решит тайное голосование".
- Киллик, - окликнул он, - налей мне рюмку битнера, будь добр. И себе одну, раз уж ты там. - Обед в кают-компании начинался раньше, чем у Джека, и он хотел почтить их пир.
- Его не осталось, сэр, - впервые за день довольным голосом отозвался Киллик, - разве вы не помните, что шкафчик упал в трюм, потому что люк в орлоп оказался сдвинут, о чем нам не сказали, и разбился. Так что ничего не осталось - все профукано, даже не понюхано, все ухнуло в трюм.
Всё профукано,
даже не понюхано,
Все ухнуло в трюм, - напел то же самое он грустным голосом.
- Ну что ж, - решил Джек, - я прогуляюсь по квартердеку - эффект будет тот же самый.
Эффект оказался даже лучше. Матросы уже расправились со своим обедом и выпили грог, но мичманская берлога все еще поедала гороховое пюре и свиные ножки с поджаренной копченой селедкой, закупленной в Валетте, и запах с камбуза плыл на корму, вызывая слюноотделение.
Тем не менее, копченая селедка действительно не была так уж необходима: счастье всегда придавало Джеку Обри аппетит, а в настоящее время его наполняло бессмысленное ликование, которое удвоилось от того, что он стоял на этом знакомом ему квартердеке, гораздо ближе к поверхности моря, чем на "Ворчестере", наблюдал впечатляющий набор парусов, толкающий "Сюрприз" к осту на встречу с "Дриадой" со скоростью почти в три узла при ветре настолько слабом, что многие корабли даже не набрали бы скорости, достаточной, чтобы слушаться руля, в то же время, Джек чувствовал гибкий подъем и спуск корабля на волнах с зюйда - более пластичное движение, чем у любого другого корабля из тех, что он знал.
Это было, в основном, бессмысленное и абсолютно поверхностное счастье: стоило только мысленно сдвинуться вниз на один слой, чтобы столкнуться с крайне сильным разочарованием в адмирале Торнтоне, еще на один - с шокирующим расстройством от битвы, ускользнувшей от них - битвы, которая, возможно, стала бы в один ряд с Сент-Винсентом и битвой на Ниле, и которая почти наверняка бы сделала Тома Пуллингса коммандером (продвижение, особенно близкое сердцу Обри), еще один слой - с его собственной глубокой озабоченностью провалом в Барке, а если нырнуть глубже - там всегда таились личные юридические и финансовые проблемы и беспокойство об отце.
Газеты на Мальте сообщали, что генерал Обри прошел сразу не менее чем в двух округах, и, казалось, что старый джентльмен теперь стал в два раза говорливее.
Он выступал против министерства чуть ли не каждый день, и теперь делал это исключительно в интересах крайне радикальных сил, увы, к вящему смущению министерства.
И глядя вперед, не так уж много возможностей для разумной радости видел Джек, а, скорее, перспективу чрезвычайно сложной ситуации, в которой потребуется скорее дипломатия, чем ожесточенная битва, ситуации, в которой он был точно уверен в отсутствии какой-либо поддержки от своего командующего, ситуации, в которой ошибочный выбор может привести к краху его карьеры на флоте.
Тем не менее, Джек пребывал в радостном настроении. Скука блокады на урезанном рационе на тяжелом, плохо построенном корабле, который мог публично опозориться в любую минуту, осталась позади, по крайней мере, на ближайшее будущее, утомительная и в некоторой степени болезненная передача дел, возня с бумажками и споры с властями Мальты закончились. "Ворчестер", этот ходячий труп, стал общей головной болью уже верфи, а не его, и, хотя он оставил там ораторию, там же оставил и больных ветрянкой, этой смертельной болезнью.
Джек разогнал самых бесполезных мичманов и всю молодежь, кроме двоих - Кэлэми и Уильямсона, за которых чувствовал особую ответственность и находился на борту породистого фрегата, корабля, насквозь ему знакомого и который он искренне любил, не только за его выдающиеся качества, но и потому, что корабль являлся частью его юности, совершенно независимо от его командования в Индийском океане, где "Сюрприз" проявил себя весьма похвально. Джек служил на нем давным-давно, и даже запах тесной и неудобной мичманской берлоги снова возвращал ему молодость.
Фрегат был довольно небольшим (на флоте всего парочка еще меньше) и довольно старым, и хотя его значительно укрепили, почти перестроили на верфи в Кадисе, Обри никогда, никогда не поставил бы "Сюрприз" на пути тяжелых американских фрегатов, но, к своему удовольствию, обнаружил, что ремонт ни в коей мере не ухудшил мореходных качеств - корабль остался удивительно быстрым для тех, кто знал, как с ним обращаться, и мог скользить как куттер и забрать ветер у любого корабля в Средиземном море.
Для миссии подобного рода и для восточного Средиземноморья в целом, "Сюрприз" оказался именно тем, что он только мог желать (за исключением веса бортового залпа), а прежде всего, ему необычайно повезло собрать команду отборных моряков, где даже ютовые могли убирать паруса, брать рифы и стоять у штурвала.
Все еще оставалось много таких, кто не плавал с ним до "Ворчестера", но удивительно большая часть из двухсот человек экипажа фрегата плавала с ним - например, все первые и вторые наводчики орудий и почти все старшины, и куда бы он ни посмотрел, то видел знакомые лица.
Даже если это и не старые товарищи, Обри мог назвать имя и дать характеристику, в то время как на "Ворчестере" слишком многие оставались неизученными. И Джек заметил, что матросы выглядели невероятно веселыми, как будто на них распространилось его собственное хорошее настроение. Конечно, они только что получили свой грог, погода стояла хорошая, и объявлено каболкино воскресенье, но даже с учетом этого, редко он видел более жизнерадостный экипаж, особенно старых сюрпризовцев.
- Удивительное соотношение старых сюрпризовцев, - пробормотал Джек про себя и хохотнул.
- Удача капитана снова при нем, - пробормотал Бонден, сидя на трапе и вышивая "Сюрприз" на ленте своей парадной шляпы.
- Ну, надеюсь на это, и уверен в ней, - отозвался его двоюродный брат - тугодум Джо. - Её не видно уже достаточно долго. Убери свою толстую задницу с моей новой рубахи, шлюхино отродье, - обратился он негромко к другому своему соседу - морскому пехотинцу.
- Надеюсь только, что не даст по голове, вот и все, - сказал Бонден, вытянув руки и коснувшись деревянной станины орудия номер восемь.
Джо кивнул. Хотя и тугодум, он прекрасно понял смысл бонденовской "удачи". Это не случай, банальная удача, вовсе нет, но другое понятие вообще, почти мистического свойства, как милость какого-то божества или, в крайнем случае, как нечто вещественное, и если она привалит слишком большой, это может оказаться фатальным - слишком жаркая благодать. В любом случае, к ней следовало относиться с большим уважением, почти не называя, с помощью намеков или иносказаний, никогда не объясняя.
Не имелось какой-либо явной связи удачи с моральными качествами или с красотой, но её обладатели, как правило, бывали всеми любимы и довольно привлекательны и частенько замечали, что удача сопутствует определенного рода счастью. Именно это качество, гораздо больше, чем захваченные им призы, являлось причиной, а не следствием, заставившей нижнюю палубу заговорить о Счастливчике Джеке Обри в начале его карьеры. И именно благочестие на этом древнем языческом уровне заставило сейчас Бондена возражать против "излишков".
Капитан Обри, глядя поверх поручня наветренного борта, улыбался, вспомнив незамысловатую забаву, что была у него на этом самом корабле еще юнгой, когда услышал скрип сапог барабанщика морской пехоты, поднимающегося на корму.
- Так держать, Дайс, - сказал он рулевому, бросил последний машинальный взгляд на колдунчик и пошел вниз за своим лучшим шейным платком и завязывал его, когда барабан пробил "Ростбиф старой Англии", затем, низко пригнувшись под бимсами, вошел в кают-компанию, едва только Пуллингс занял свою позицию у двери, чтобы его поприветствовать.
- Что ж, это намного уютнее и по-домашнему, - сказал Джек, улыбаясь дружелюбным лицам, числом восемь, плотно сгрудившимся вокруг кают-компанейского стола. Хотя "по-домашнему" это было для тех, кто воспитывался в морских трущобах, и, возможно, намного уютнее, чем хотелось бы, поскольку у каждого за спинкой стула стоял вестовой, а день выдался необыкновенно теплым и тихим, и воздух вниз не поступал.
Пища тоже оказалась домашней: как главное блюдо - жареная говядина из Калабрии, здоровенный кусок одного из итальянских буйволов, известных на флоте как серые монахи, и отправлявшихся на Мальту, когда уже не годились для работы. Говядина сопровождалась пудингом на свином сале с изюмом и смородиной.
- Вот это то, что я называю действительно хорошей основой для литературы, - заявил Джек, когда убрали скатерть, выпили за короля и поставили на стол новые графины. - Когда начнем состязание?
- Немедленно, - ответил Пуллингс. - Томпсон, раздай бюллетени, поставь урну, собери ставки и передай песочные часы. Мы договорились, сэр, чтобы каждый джентльмен ограничил себя четырьмя с половиной минутами, но может дополнительно по-быстрому пересказать оставшуюся часть поэмы в прозе. И мы договорились, сэр: никаких аплодисментов, никаких возгласов, чтобы они не могли повлиять на исход голосования. Все должно быть честно, как в Хабеас корпус.
- Или "Ныне отпущаеши..." - вставил казначей. Но, хотя мистер Адамс и проявил себя крайне активно в разработке правил, и он, и остальные в последний момент как-то застеснялись, и флотские перлы в качестве ставок собрали только пол-гинеи, кучку английского серебра и три песо - вклад остальных участников, Моуэта, Роуэна и Драйвера - нового офицера морской пехоты, присоединившегося на Мальте (весьма обеспеченного, румяного и любезного молодого человека с неважным зрением, подшучивающим над собой). Его способности оставались пока еще неизвестны кают-компании.
Они бросили жребий.
- А сейчас, господа, - начал Роуэн, - часть поэмы о "Кораджесе", капитан Уилкинсон, налетевшем ночью на риф Анхольт, ветер с зюйд-веста, двойные рифы на марселях и фоке, скорость восемь узлов.
- Переверните часы, - Пуллингс перевернул песочные часы, и ни капельки не изменив тон, темп или хотя бы интонацию, Роуэн начал декламировать, его веселое круглое лицо прямо-таки сияло.
Уныние наступило, и многих отчаяние вмиг охватило,
Поскольку затопление уж где-то рядом было,
Корабль крепко сел и мачты закачались,
И следом за форштевнем за борт намеревались.
Скрежет ужасный от клотика до киля и резкий рывок,
Команде дал мощнейший пинок,
От давления и качки руль перекосился,
Но вскоре ко дну пошел, поскольку отвалился.
Чтобы корабль через риф протащить, парус поставленный,
Тягу дал сильную, но силы - неравные,
Мгновенно был порван, и заново поднят со звуком шипящим,
Командой доблестной, рвением горящей,
Но отдан приказ горький приготовиться
Бросать пушку за борт. Как тут не отчаяться!
Офицер, по счету третий, рискнул возопить,
О благородный вождь, молю, не надо торопить!
(- Мне посчастливилось нести ту вахту, сэр, - мимоходом пояснил он Джеку.)
Этот третий сказал, - попомните, сэр,
С должным почтением, прошу, послушайте мой пример,
И ваш собственный опыт подобных шагов
Ведет к крушениям у крутых берегов.
Ведь на песке лежащие пушки тверды как скала,
И днище корпуса пробьют "на ура",
И вот задувает ветра порыв,
Что сделает невозможным "все к шлюпкам" призыв.
"Всем стоять" - отважный капитан команду отдал,
"Ветер в лоб", - и экипаж марсели вновь распускал,
Паруса обстенили в ожидании ветра дуновения,
Узри ж поразительный знак Провидения!
Несмотря на правила, послышался гул одобрения, что корабль снялся с рифа, потому что из стихов Роуэна, да и его личного присутствия среди них, следовало, что "Кораджес" снялся с рифа, но также отчетливее прозвучал скептицизм по поводу слов, сказанных третьим лейтенантом своему капитану, поскольку Уилкинсон слыл джентльменом вспыльчивым, и Роуэн это почувствовал.
- Слова о "благородном вожде" - дань поэзии, ну, вы понимаете, - заметил он.
- Не думал я, что ты уложишься в срок, - удивился Пуллингс, - осталось не более трех песчинок. Следующий.
Моуэт глотнул портвейна и слегка побледнел.
- Я прочту фрагмент кое-чего эпического в трех песнях, о людях, плывущих в этих водах, или, если точнее, несколько к осту, около мыса Спадо.
Их настигло ненастье, марсели свернуты, брам-реи спущены на палубу, нижние паруса зарифлены - вот какова ситуация. Но этому предшествует сравнение, польщу себе, сравнение, которое лучше даст описание места:
Теперь на север от Африки берегов знойных,
Где курс пересекла их стая дельфинов свободных,
но, сомневаюсь, что мне это удалось, и может показаться немного странноватым без объяснения, но, так или иначе, начну отсюда. - Он кивком дал Пуллингсу знак перевернуть часы и, не отрывая взгляда от падающего песка, глухим стенающим голосом начал.
Подброшенный на волне, корабль принимает бури удар,
Страшится мести и врага давнего чар,
Как гордый конь в дорогостоящей сбруе во мраке,
Ликуя, дыбится в кровавой драке,
От земли оттолкнувшись, славой блистает,
Он в хороводе битвы кружится и пылает,
Так окутанный гордыней кричащей,
На волне танцует корабль дрожащий.