А на корме Джек по-прежнему глядел сквозь бесчисленные мачты - половина флота Канала и бесчисленные транспортные корабли, мелкие суденышки всех форм и размеров курсировали между ними и берегом. Он четко видел в подзорную трубу Салли-Порт со шлюпками с военных кораблей, снующими туда-сюда, его собственную ожидающую гичку - своего старшину-рулевого, сидящего на кормовой банке, поедающего хлеб с сыром и одновременно разглагольствующего перед сотоварищами, далее, за Салли-Порт - грубую немощеную треугольную площадь, на дальнем конце процветающую гостиницу Кеппеля с широким белым балконом. И пока Джек смотрел, экипаж, запряженный четверкой лошадей, с головокружительной скоростью обогнул угол, раскидывая офицеров, моряков, морских пехотинцев и сопровождающих их потаскух и, по-прежнему опасно кренясь, понесся вперед, на середину открытого пространства.
- Наш номер, сэр, - сказал сигнальный мичман, не отводя подзорной трубы от флагштока. - "Ворчестеру" выйти в море, - последовал еще букет флажков, и мичман начал лихорадочно копаться в своей книге, - без дальнейших... дальнейших...
- Задержек, - докончил Джек, даже не поднося к глазам трубу. - Подтвердите. Мистер Пуллингс, спустить Голубой Питер. Всем матросам на подъем якоря. Обри увидел, как женщина передала вожжи мужчине, спрыгнула с козел и побежала вниз к лодкам, преследуемая небольшой черной фигурой, вылезшей из недр повозки и сжимающей огромный сверток. - Софи, - громко позвал он сквозь свист боцманских дудок и стук ног, - разве это не Диана?
- Уверена, что так и есть, - ответила та, глядя в подзорную трубу. - Я могу отсюда узнать ее узорчатый муслин. А со свертком - бедняга Стивен.
- В последний момент, - сказал Джек. - В последний момент. Обычная чертова драма.
- Слава Богу, есть кому присматривать за ним, даже если это всего лишь Диана. Мистер Пуллингс, нашему сокращенному экипажу понадобится некоторое время, чтобы поднять якорь, хотя уверен, это будет проделано со всем рвением. Милая, тебе пора, увы.
Он помог ей спуститься на ют, где уже приготовили боцманское кресло, ожидающее, чтобы опустить ее в баркас с "Аретузы", одолженный у его друга Билли Харви.
- Прощай, мой дорогой, - сказала Софи, стараясь изо всех сил улыбаться, а в глазах наворачивались крупные слезы. - Спаси и сохрани тебя Господь!
- Благослови Господь и тебя, - сказал Джек и хриплым, неестественным голосом крикнул: - Гордень для детей. Одного за другим, как маленькие тюки, их опустили вниз, к матери: глаза закрыты, кулачки крепко стиснуты. - Мистер Уотсон, - обратился Джек к мичману, командующему шлюпкой, - будьте так добры, поговорите с моей гичкой, когда подплывете, и велите им поставить больше парусов, поставить все, что есть. Передайте мои приветствия и искреннюю благодарность капитану Харви.
Джек повернулся, чтобы отдать приказы, которые выведут "Ворчестер" в море на самом хвосте отлива: у него всего десять минут, которых едва достаточно при таком ветре. Бонден отлично управляется с мелкими суденышками, и эти десять минут нужно потратить, убедив самые острые глаза на флоте, что на самом деле "Ворчестер" со всем возможным рвением подчиняется приказам, а не топчется на месте.
Обычно он предоставил бы это Тому Пуллингсу, своему первому лейтенанту, старому и надежному товарищу, но знал, что нет на борту человека, который не был бы прекрасно осведомлен о его мотивах - на корабле находился только небольшой временный экипаж из старых опытных матросов, все - военные моряки, а поскольку моряки восторженно воспринимают идею обмана, особенно любого обмана, предназначенного втереть очки адмиралу порта, то Джек боялся, что они могут переигрывать. Щекотливое дельце - молчаливо попустительствовать неподчинению прямому приказу и в то же время сохранить репутацию умелого офицера, и, возможно, налицо слишком много оживленной беготни, чтобы все выглядело достаточно убедительно.
В какой-то момент от пушечного выстрела с берега у него сердце ушло в пятки, как и тогда, когда мальчишкой этот же адмирал, а тогда еще коммандер, застал его валяющим дурака, вместо того, чтобы точно брасопить бом-кливер, но сейчас этот великий человек настойчиво желал, чтобы "Андромаха" отправила лейтенанта к нему в офис - "Андромаха" потратила более сорока секунд, спуская шлюпку.
Тем не менее, Джек не смел получить выговор перед лицом всего флота, и, когда гичка, форсируя парусом, пересекла курс "Ворчестера" и метнулась к правому борту, тот уже набирал ход, правый становый якорь взят на кат, на марселях выбирали шкоты (хотя и слабо), брамсели взяты на гитовы. В этом месте отлив укрощал неприятные высокие и постоянно меняющие направление волны, а ветер дул в противоположную сторону, и чтобы зацепиться, требовался очень точный расчет. Тем не менее, Бонден был весьма ловок в подобных вещах: он мог бы решить подождать, пока корабль не обогнет остров Уайт, но, в любом случае, рядом с бортом корабля для шлюпки не существовало никакой опасности.
Джек все еще оставался зол, а еще замерз и чувствовал себя несчастным. Он взглянул на вздымающуюся шлюпку: баковый приготовил отпорный крюк, Бонден на руле ловил волну, поочередно понемногу наполняя и ослабляя парус, на жалко выглядящего Стивена, вжавшегося в кормовую банку и обхватившего свой сверток, фыркнул и молча спустился вниз. Когда Джек проходил мимо, морской пехотинец у дверей каюты стер с лица улыбку и надел маску почтительного деревянного истукана.
- Мистер Эпплби, бегом к казначею и попросите у него полпинты оливкового масла, - приказал на юте мистер Пуллингс мичману.
- Оливкового масла, сэр? - воскликнул мичман. - Да, сэр, ясно, - сказал он, видя, зарождающиеся гневные огоньки в глазах первого лейтенанта.
- Цепляйся, Джо, - произнес Бонден. Баковый зацепился за грот-руслени, большой люггерный парус мигом свернули.
- Теперь, сэр, если вам угодно, - официальным тоном отрывисто произнес Бонден. - Мы не можем торчать весь день с подветренной стороны посудины. Лучше я присмотрю за вашим старым свертком.
Борта "Ворчестера" обладали немалой крутизной, и в корабль вел ряд очень маленьких гладких влажных скользких ступенек, вертикально поднимавшихся от ватерлинии: ни удобного завала борта, ни наклона внутрь, чтобы помочь страннику на его пути. Тем не менее, по обе стороны имелись леера, но даже это делало подъем на борт едва возможным для ловких моряков, а доктор Мэтьюрин не был ни ловким, ни моряком.
- Давайте, сэр, - нетерпеливо сказал Бонден, когда Стивен нерешительно скрючился, стоя одной ногой на планшире. Разрыв между кораблем и гичкой снова начал увеличиваться, и, прежде чем он достиг размеров пропасти, Стивен совершил неожиданный прыжок, приземлившись на самую нижнюю ступень и изо всех сил вцепившись в леера. Здесь он и стоял, задыхаясь и обозревая вздымающуюся кручу борта: Стивен знал, что вел себя плохо и находится в опале: Бонден, старый друг, приветствовал его без тени улыбки, сказав:
- Вы прямо впритык, сэр. Знаете ли вы, что из-за вас мы почти пропустили отлив! И можем вообще упустить.
И все время, пока они удалялись от берега, доктор часто слышал об "упущенном отливе и большом ревущем весеннем половодье тоже", и об ужасной ярости капитана, который выглядел дурачком перед лицом всего флота, метался как огнедышащий лев на всем протяжении отлива, который если упустить, то станет жарко как в аду, да еще и с кипящей смолой.
Резкие слова Бондена, отсутствие удобного кормового трапа или даже боцманского кресла, чтобы поднять его на борт... И тут "Ворчестер" накренился на подветренную сторону, вознеся уродливый левый борт так, что показалась медь обшивки, в то время как правый, со Стивеном на нем, опустился на соответствующую глубину. Холодное море взметнулось вверх, промочив ноги и большую часть тела. Он снова сделал глубокий вдох и вцепился еще крепче.
Когда борт снова устремился вверх, энергичные, нетерпеливые руки схватили его за лодыжки, и Стивен обнаружил себя карабкающимся вверх. "Нужно не забыть правильно поприветствовать квартердек, - подумал он, приближаясь к нему. - Это может уменьшить мою вину". Но, волнуясь, позабыл, что ранее прикрепил шляпу к парику, чтобы уберечь её от ветра, и, когда достигнув священного места, приподнял её, оба предмета поднялись вместе, и его жест приобрел вид скорее несвоевременной шутки, чем уважения, тем более, что некоторые молодые джентльмены, двое корабельных мальчишек и морской пехотинец, не знающие его, взорвались искренним весельем, а те, кто знал, кажется, совсем не смягчились.
- Честное слово, доктор, - сказал Моуэт, вахтенный офицер, - вы почти опоздали, должен признать. Вы почти заставили нас пропустить отлив. О чем вы думали? И полностью промокли - мокрые насквозь. Как это случилось?
Мистер Пуллингс, стоявший у фальшборта, выглядел твердо и холодно.
- Встреча была назначена при полной воде два отлива назад, сэр, - даже не поприветствовав, произнес он.
Стивен знавал Моуэта и Пуллингса еще сопляками, от которых вообще ничего не зависело. В любое другое время доктор дал бы им резкую отповедь, но теперь, при их подавляющем моральном превосходстве, явном общем безмолвном осуждении экипажем "Ворчестера" и его собственном мокром уничижении, Стивен оставил их слова без ответа и, хотя в глубине души оставался наполовину уверен, что эта холодность, по крайней мере, частично, наигранная, часть флотского представления о юморе, от которого он так часто страдал, не смог заставить себя ответить.
Мрачное выражение лица Пуллингса немного смягчилось.
- Вижу, вы окунулись. Вам не следует стоять в мокрой одежде, - вы загнетесь от простуды. Часы промокли?
Очень, очень часто за всю карьеру доктора Мэтьюрина оно, то есть море, столь чуждая ему стихия, добиралось до его часов, когда доктор поднимался на борт, а иногда и смыкалось у него над головой, но каждый раз это удивляло и огорчало.
- Ох, - воскликнул он, нащупывая брелок, - полагаю, да.
Стивен вынул часы и потряс их, проливая еще больше воды на палубу.
- Давайте сюда, сэр, - сказал Пуллингс. - Мистер Эпплби, возьмите эти часы и положите в оливковое масло.
Дверь каюты открылась.
- Ну, доктор, - сказал Джек, выглядя даже выше обычного и гораздо более пугающим. - Доброе утро тебе, или, вернее, добрый день. Думаю, это довольно странный час, чтобы доложить о себе - прямо в последний момент - прямо на грани. Знаешь ли ты, что почти заставил нас пропустить отлив? Пропустить отлив прямо под окнами адмирала? Разве не видишь, что Голубой Питер реет с самой утренней вахты, вахту, черт её дери за вахтой? Должен сказать, сэр, я знал, как людей сажали в бочку и выбрасывали за борт за меньшее, гораздо меньшее. Мистер Моуэт, можете наконец-то выбирать якорь и установите кливер и фока-стаксель. Наконец-то, - повторил он с ударением, глядя на Стивена. - Почему ты весь мокрый? Только не говори, что свалился в море, как обычный увалень?
- Не свалился, - ответил Стивен, выведенный из смиренного состояния. - Волной захлестнуло.
- Ну, ты не должен стоять там, в капающей на палубу одежде, это не очень красивое зрелище, и ты можешь простудиться. Иди и переоденься. Твой рундук в моей каюте: по крайней мере, хоть у него есть какое-то представление о пунктуальности.
- Джек, - сказал Стивен, отжимая штаны на пол, - я прошу прощения. Я очень извиняюсь за опоздание. Крайне об этом сожалею.
- Пунктуальность, - произнес капитан Обри, но потом, чувствуя, что начинать проповедь о важнейшей военно-морской добродетели вряд ли гостеприимно, пожал Стивену свободную руку и продолжил, - проклятье, я был похож на кошку на раскаленной крыше на протяжении всего этого гнусного утра, потому говорил немного необдуманно. Присоединяйся ко мне на палубе, когда переоденешься, Стивен. Возьми другую трубу, и мы бросим последний взгляд на берег, прежде чем обогнем остров Уайт.
Стояла ясная солнечная погода, мощные подзорные трубы явили Салли-Порт - четкий и красочный, гостиницу с белым балконом, а на балконе - Софи и Диану бок о бок, рядом с Дианой - Ягелло с рукой на перевязи, а рядом с Софи - уменьшающийся ряд детских голов, трепыхание носовых платков время от времени.
- Там Ягелло, - сказал Стивен. - Я прибыл в его экипаже, который и явился источником неприятностей.
- Но, несомненно, Ягелло превосходно правит лошадьми?
- Конечно, правит как Иегу : мы довольно шустро выкатились из Лондона, и Ягелло правил в литовской манере, стоя и склонившись над упряжкой, подбадривая лошадей улюлюканьем. И какое-то время все шло очень хорошо, и мы с Дианой могли спокойно поговорить, потому что Ягелло и его скотина разговаривали на одном языке, но когда мы стали менять лошадей, кое-что случилось.
Кроме того, Ягелло не привык к правилам езды в Англии: Литва страна аристократическая, где простые люди убираются с дороги, и когда медленно ползущая телега из Петерсфилда отказалась съехать на обочину, он так вознегодовал, что решил подрезать и высказать все, что думает. Но возница так ударил кнутом нашу левую переднюю лошадь, что мы свернули, задели мильный столб и потеряли колесо. Большого ущерба не случилось - мы не опрокинулись, и как только подняли кузнеца и тот запалил кузницу, то через пару часов все оказалось в порядке, кроме руки Ягелло, которую он сильно растянул.
Я редко видел кого-то столь же сильно раздосадованным. Наедине он сказал мне, что никогда бы не превысил скорости легкого галопа, если бы знал, что придется править лошадьми в позорной демократии. Это едва ли справедливо, но тогда парень пребывал в ужасном унынии, да на глазах у Дианы...
- Впечатлительные иностранцы, - произнес Джек. - Ягелло - отличный парень, иногда почти забываешь об этом, но на самом деле он всего лишь иностранец, бедняга. Полагаю, ты взял вожжи?
- Не я. Диана. К тому времени солнце уже поднялось. Она гораздо лучше управляется с четверкой, чем я.
Диана как раз четко виднелась в окуляре, солнце ярко ее освещало. Все годы, что Стивен ее знал, Диана боролась с неблагоприятными обстоятельствами: сначала дорогостоящий, фешенебельный образ жизни в девичестве без достаточного количества средств, чтобы его поддерживать, потом страшная бедность и зависимость, затем трудные, доставляющие неприятности, страстные и даже жестокие любовники. Все это подточило ее энергичный характер, сделав его колким и жестким, так что уже давно Мэтьюрин не ассоциировал Диану со смехом: красотой, порывистостью, стилем, даже остроумием, но не со смехом.
Сейчас это переменилось.
Стивен никогда не видел ее такой счастливой, как в последние несколько месяцев, и такой красивой. Он не был настолько самодоволен, чтобы полагать, что лишь их брак являлся тому причиной. Скорее, этому способствовало то, что Диана наконец-то обрела дом с обширными и разнообразными знакомствами, богатой легкой жизнью, которую вела - она обожала быть богатой. Даже вполне осязаемый муж мог этому поспособствовать, даже если и не обладал "правильной" национальностью, происхождением, наружностью, религией или вкусами. Даже если не являлся тем, кого ее друзья могли бы желать ей раньше.
Джек молчал, полностью сосредоточившись на Софи, находящейся далеко за водной гладью: теперь она склонилась к маленькому мальчику рядом с собой, подняла его высоко над ограждением, и оба вместе с сестрами опять замахали руками.
Джек уловил мелькание их носовых платков сквозь реи "Аякса" и "Беллерофона" и с нежностью улыбнулся по эту сторону подзорной трубы - чувство, которое его соплаватели редко могли наблюдать.
- Не думаю, - произнес Стивен, продолжая внутренний диалог, - что я создан для детей, - как будто его обвиняли в совершении преступления, - их слишком много, чудовищная избыточность, и у меня нет никакого желания, ни малейшего вообще, видеть своё увековечение. Но в случае Дианы, может, это даст ей счастье?
Как будто осознав его взгляд, Диана тоже помахала кораблю и, повернувшись к Ягелло, указала на море.
"Агамемнон", идущий из Пролива домой, пересек им обзор - великолепное облако белых парусов, а когда он прошел, Портсмут исчез, отрезанный мысом.
Джек выпрямился, сложил подзорную трубу и взглянул вверх на паруса: они были обрасоплены так, как только можно пожелать, что едва ли удивительно, поскольку он сам формировал у молодого Моуэта представление о том, как управлять кораблем, и паруса толкали тысяча восемьсот сорок две тонны "Ворчестера" по воде со степенной скоростью в пять узлов - все, что можно ожидать при таком ветре и течении.
- На довольно значительное время это последнее, что мы видим из удобств жизни на берегу, - заметил Стивен.
- Вовсе нет. Мы плывем только до Плимута на комплектование, - рассеянно заметил Джек, устремив глаза вверх: брам-стеньги "Ворчестера" были слишком высоки, избыточно высоки для его корпуса без завалов. Если в Плимуте останется время, он постарается заменить их на более короткие, а также поставить отдельные бом-брам-стеньги.
Джек намеренно обратил разум к проблеме установки этих гипотетических бом-брам-стеньг позади эзельгофта, и довольно низко, чтобы уменьшить нагрузку на корабль, печально известный плохими креплениями, в случае средиземноморской бури: он знал опасную силу мистраля в Лионском заливе и те убийственно короткие волны, что ветер мог поднять в течение часа, волны, совсем не похожие на длинные атлантические валы, для которых подобные корабли, по большей части, и предназначались. Он делал так, чтобы заглушить боль расставания, намного более сильную, чем ожидал, но, видя, что грусть не проходит, вскочил на коечную сетку, позвал боцмана и поднялся наверх, на самую высь, посмотреть, какие изменения придется сделать, когда доставят его укороченные брам-стеньги.
Джек все еще пребывал наверху, с легкостью и ловкостью орангутанга качаясь между морем и небом, глубоко погруженный в технический спор со своим упорствующим, упрямым, консервативным седобородым боцманом, когда в более чем ста футах под ним барабан протрещал "Ростбиф Старой Англии", приглашая офицеров на обед.
Стивен вошел в кают-компанию - великолепное, длинное помещение с превосходным длинным столом посередине, залитое светом из большого кормового окна во всю ширь, помещение, которое, несмотря на каюты лейтенантов по обе стороны, предоставляло много места для десятка офицеров, каждый - с вестовым за спинкой стула, и множества гостей, если бы их решили пригласить. Тем не менее, сейчас помещение оставалось малолюдным: три морских пехотинца в красных мундирах около окна, а в центре, положив руки на спинку стула, задумчиво стоит штурман, казначей смотрит на часы, Пуллингс и Моуэт у двери, попивают грог и явно ожидают Стивена.
- А вот и вы, доктор, - воскликнул Пуллингс, пожимая ему руку. - С точностью до секунды. - Он улыбнулся во все загорелое дружелюбное лицо, но в глазах явно проглядывала тревога, и тихо продолжил, - бедняга Моуэт боится, что расстроил вас, сэр, отпуская шуточки, когда вы прибыли на борт: всего лишь для забавы, знаете ли, сэр, но мы боялись, что вы, возможно, не поняли, будучи, я бы сказал, сильно промокшим.
- Никогда в жизни, мой дорогой, - сказал Стивен, - что вы пьете?
- Грог, на две трети разведенный водой.