- И как Грэхэм пришел к этому выводу? - поинтересовался Джек. - Киллик, свари еще кофе.
- Он начал с того, что видел, как адмирал бросил чернильницу в пост-капитана, и что потом этот капитан, холерик и весьма властный человек, огромным усилием воли подавил свое желание ответить, объяснив впоследствии, что если бы поднял руку на вышестоящего офицера, это стало бы концом его карьеры - даже жизни.
Грэхэм отметил, что адмирал может поносить и даже безнаказанно ударить капитана, как и капитан может ругать и даже бить своих лейтенантов, а те - своих подчиненных и так далее до предпоследнего члена команды.
Сказал также, что этот адмирал, будучи с ранних лет на флоте, видел трусливую практику злоупотребления и избиения людей, которые не могли ответить, поскольку у них связаны руки, и его ум привык к трусости, и с надетой неуязвимой броней представителя короля, ему теперь кажется вполне естественным поступать именно так.
Я ответил уклончиво, желая спросить сначала твоё мнение: я вспомнил об этом, услышав, как этот мальчишка ругает моряка и угрожает ему линьком, когда при нормальном положении дел этот человек заставил бы его замолчать. Даже в нынешних неестественных условиях моряк был достаточно смел и имел неосторожность ответить.
- Что за мичман? - с видимым неудовольствием спросил Джек.
- Мой дорогой, мне жаль, что мое лицо выглядит как у доносчика, - ответил Стивен. - Но скажи, как мне лучше всего опровергнуть доводы профессора Грэхэма?
- Что касается этого, - ответил Джек, дуя на кофе и глядя в кормовое окно на гавань, - что касается этого... если ты не хочешь назвать его прагматичным тупым идиотом и дать ему пинка под зад, что ты можешь счесть несколько грубым, думаю, ты можешь сказать ему, что пудинг познается по плодам.
- Ты имеешь в виду, что дерево познается по плодам?
- Нет, нет, Стивен, вовсе не так: хоть все дерево слопай, оно ни о чем не скажет. И потом можешь спросить его, много ли Грэхэм видел на флоте трусов.
- Я не вполне уверен, кого ты подразумеваешь.
- Ты мог бы описать их как нечто, что нетерпимо на флоте - как вомбаты, - добавил он, внезапно вспомнив существ, которых Стивен взял на борт в одно из прежних плаваний. - Подлые, никчемные, несчастные трусы, если выразить словами.
- Ты несправедлив к вомбатам, Джек, и был несправедлив к моему трехпалому ленивцу - какие недостойные суждения. Но оставив вомбатов в стороне и ограничившись твоими трусами, Грэхэм мог бы ответить, что повидал на флоте немало тех, кто притесняет, а для него, пожалуй, это то же самое.
- Но это не так, ты же знаешь. Это далеко не одно и то же. Я думал так, когда еще мальчишкой плавал на "Королеве" и встретился с грубым тираном, вполне уверен, что он показал бы себя не храбрее курицы и превратился бы в саму застенчивость. Господи, как же он меня колотил, - Джек от души рассмеялся, вспоминая, - а когда я больше не мог видеть, слышать или держаться на ногах, то стоял надо мной с палкой для колотушек...
Потом в течение нескольких минут Джек наблюдал всплеск активности вдалеке - у подножия ближайшей крепости между привратной башней и берегом, и теперь прервал молчание:
- Они наконец-то готовят шлюпку - каик с тентом, - Джек потянулся за подзорной трубой, - да, это что-то официальное - вижу, как пожилому бородатому джентльмену помогают двое чернокожих. Киллик, позови профессора Грэхэма.
А также передай наилучшие пожелания мистеру Гиллу и скажи, что профессора нужно спустить сразу, с двумя помощниками штурмана. Господи, что за сборище увальней, - кивая в сторону далекой шлюпки - врезались в ствол дерева. Теперь у них перекинуло парус. Боже, помоги им. У нас куча времени, прежде чем придется надевать сюртуки.
На квартердеке господствовало такое же мнение. Все офицеры, что не несли вахты, вернулись в кают-компанию, к игре в пеннибол: великое состязание продолжалось с Мальты, и хотя приз в двенадцать с половиной шиллингов после захвата "Боном Ричард" казался пустяком, до сих пор играли с большим энтузиазмом, безразличные к чудесному небу, совершенному морю, впечатляющему Ионическому побережью и даже Пирру и далматинским пеликанам, как будто плыли в пасмурном конвое, где-то далеко в моросящем Северном море.
Пуллингс взглянул на идеальные палубы, белые перчатки фалрепных, заново обмотанные леера, готовые принять посетителя на борт, напудренных морских пехотинцев с начищенными белой глиной ремнями, готовых маршировать и отдавать воинское приветствие, боцмана и его помощников, ждущих наготове с блестящими серебряными дудками, а затем поспешил вниз, чтобы сделать свой ход в игре, появившись, только когда каик приблизился на расстояние окрика.
На палубе Гилл, вахтенный офицер, все держал под контролем, в каюте внизу Киллик под руководством профессора Грэхэма разложил подушки в восточном стиле и зажег кальян, приобретенный по случаю в Валетте - табачный дым поднимался из светового люка, и ютовые жадно его вдыхали.
Каик расстроил все естественные расчеты, в последний момент внезапно метнувшись к грот-русленям левого борта, но флот, привыкший к капризам диких иностранцев, моментально справился с ситуацией, развернувшись и проведя зеркальное отображение соответствующих церемоний, в результате чего старый джентльмен поднялся на борт так, что ни единое перышко великолепного плюмажа на его тюрбане даже не колыхнулось.
Его сопроводили в каюту, где Джек поприветствовал его, а Грэхэм выступил в качестве переводчика, но единственной функцией визитера явилось приглашение капитана Обри на обед с беем и извинение за опоздание с этим - бей охотился в болотах, и новость о прибытии фрегата долго не могла до него добраться - бей в отчаянии, полном отчаянии.
- На кого же охотился бей? - спросил Джек, который интересовался подобными вещами, и в любом случае считал, что вежливая беседа может компенсировать теплый шербет Киллика и простоватый флотский кальян, ни что из этого, похоже, не пришлось компании собравшихся по вкусу.
- На евреев, - ответил Грэхэм, передавая и вопрос, и ответ.
- Прошу, спросите эфенди, гнездятся ли здесь пеликаны, - спросил Стивен после мимолетной паузы, - я знаю, что турки питают большое уважение к аистам и никогда не причиняют им вреда, возможно, их доброе отношение распространяется на пеликанов - между ними есть внешнее сходство.
- Прошу прощения, сэр, - сказал Пуллингс, входя в каюту, - но каик затонул у борта. Мы привязали его шкентелями за нос и корму. Команда каика у нас на борту.
- Очень хорошо, мистер Пуллингс. Осмелюсь сказать, они хотели бы что-нибудь поесть - что угодно, кроме свинины. Скажите им, что это не свинина. И пусть спустят баркас - я собираюсь на берег. Мистер Грэхэм, пожалуйста, передайте печальную новость эфенди и скажите ему, что наши плотники, вероятно, будут в состоянии исправить повреждения.
Старый джентльмен казался не сильно обеспокоенным: сказал, что на то явно была воля Аллаха, и что он, со своей стороны, никогда не выходил в море без какого-либо происшествия. На самом деле, его удивило бы обратное.
- Тогда давайте надеяться, что эфенди будет удивлен на обратном пути, - сказал Джек, - ибо ясно, что он проделает его в моем баркасе.
Четверг, в море
"...так что я отвез старого джентльмена на берег, велев своим гребцам грести аккуратно, и нам повезло не обрызгаться ни каплей за весь путь", - написал Джек в письме домой, - "хотя навигация в этой стесненной гавани, полной плавающих и затопленных деревьев, далеко не праздное развлечение.
Но Бонден знал, что на кону наша честь, и с шиком причалил к пристани, а там я с удовольствием увидел расстеленный великолепный голубой ковер с узором из тесно переплетенных розовых цветов и размером как раз с утреннюю столовую у нас дома.
В центре ковра стоял Исмаил-бей, правитель этих земель, который очень любезно меня поприветствовал и подвел к необыкновенно прекрасной лошади - огненно-гнедому жеребцу высотой свыше шестнадцати ладоней, чтобы тот провез меня триста ярдов до крепости.
Мы прошли через несколько двориков, и в последнем, полном аккуратно подстриженных апельсиновых деревьев, оказался натянут полог и установлен стол - дорогой низкий столик, но никаких стульев, только подушки на низкой скамейке, все довольно удобно, и весьма приятно, что через пустую пушечную амбразуру напротив моего места я мог видеть обожаемый "Сюрприз", как будто в рамке.
Мы сели вшестером: бей, и я, его визирь и профессор Грэхэм, его астролог со Стивеном. Привели булбулибаши - хранителя соловьев, и турналибаши - хранителя журавлей, чтобы рассказать Стивену о пеликанах, но к столу их не допустили.
У нас не было ни тарелок, ни ножей, ни вилок (хотя у каждого имелась черепаховая ложка), и ужин оказался совсем не как у нас, так как не было никакой общей перемены блюд - они следовали друг за другом раздельно, общим числом тридцать шесть, не считая сладостей.
Каждое подавалось под звук литавр чернокожими мужчинами, которые ставили их на чудовищного размера золотой поднос тонкой работы, лежащий на вышитой подушке в середине стола, тогда мы все тянулись и брали куски пальцами, если только кушанье не было слишком мягким, тогда мы использовали ложки.
Одним из блюд оказался жареный барашек, начиненный пудингом из ярко-желтого риса, и бей схватил его за ноги, разрывая очень аккуратно на кусочки для нас. Грэхэм оказался большим подспорьем, непрерывно поддерживая беседу на турецком и рассказывая о том, как себя вести: ты бы посмеялась, услышав, как он время от времени говорил, не глядя на Стивена: "Покормите хранителя соловьев, покормите хранителя журавлей", и Стивен с серьезным видом клал кусочек в ждущий позади рот.
А иногда говорил как Киллик: "Капитан О., ваш рукав в тарелке", и, боюсь, это бывало частенько - форменный сюртук не предназначен, чтобы нырять на глубину ладони вглубь общего блюда.
Но, не считая этого, трапеза оказалась неприятно мрачной и торжественной: едва ли хоть одна улыбка с начала и до завершения. До самого конца мы пили только воду, потом её сменил кофе, разливаемый в странные маленькие фарфоровые чашки без ручек, вставленные в золотые подставки, украшенные бриллиантами, рубинами и изумрудами.
Моя оказалась вся усыпана изумрудами, и я имел неосторожность восхититься ей, а Исмаил сразу приказал, чтобы её положили в коробку и отправили на баркас, и только твердое и неоднократное заявление Грэхэма, что для англичан этот день крайне неблагоприятен для вручения или получения подарков, спасло ситуацию.
Поскольку никоим образом не следовало принимать на себя какие-либо обязательства перед беем (хотя ему и так благоволит наше посольство в Константинополе). Его манеры, несомненно, благородные, учтивые и обходительные, но я обнаружил, что он неприятно-скользкий господин - не мой идеал турка однозначно.. И точно, Грэхэм сказал мне, что это внук греческого отступника, а его мать - египтянка, но это ничего не значило до конца пира, пока большую часть компании не распустили, а мы не начали говорить о настоящей цели встречи.
Я не буду утомлять тебя деталями наших переговоров, но только замечу, что, хотя моя профессия и требует от меня нести лишения за короля и отечество, агония сидения по-турецки, когда застежки бриджей врезаются до самой кости, после первых трех часов есть нечто весьма далеко выходящее за пределы служебных обязанностей.
В любом случае, я должен описать состоявшийся разговор командующему и писать о нем дважды будет и в самом деле утомительно, особенно, поскольку он оказался весьма неудовлетворительным".
Это была только вторая часть нового письма, так как предыдущее уже отправлено с Мальты, и Джек пробежал его от начала до конца: необыкновенная удача - командовать "Сюрпризом": отборный экипаж (даже если только в этом плавании), восхитительный маленький приз - не плавучая Голконда, не "Санта-Бригитта", словом, не та добыча, что покончила бы со всеми трудностями дома, но, по крайней мере, то, что даст ему возможность развернуться: пусть Софи купит себе новую мантилью и прекрасный новый палантин; Баббингтон и гречанки, благородное побережье Эпира.
И он почувствовал некоторые угрызения совести, когда перечитывал строки, в которых желал, чтобы его дочери нашли Эпир на карте, а сын прочитал о Пирре в "Классическом образовании" Грегори, "ибо очень стыдно, если Джордж останется в неведении о Пирре, когда вырастет": Джек никогда не был лицемером, пока не стал отцом, и даже сейчас это давалось ему нелегко.
Затем обдумал документ, который следовало написать - меморандум о своей беседе с Исмаил-беем. Написать вывод оказалось достаточно просто: если британские пушки являлись платой за эффективные действия против французов в Марге, то, по мнению Джека, он мог найти им лучшего покупателя.
Исмаил, как показалось ему и его советникам, больше политик, чем воин: у него не имелось связного плана военных действий для захвата Кутали, еще меньше - Марги, но, казалось, бей думал, что город должен сам упасть ему в руки, как только у него появится пушка.
Не мог он и указать точное число войск, которые мог привлечь к исполнению двух операций: "будет очень много, гораздо больше, чем нужно", бей был бы рад показать их на параде на площади, но два полка и большая часть его лучших офицеров находились далеко, подавляя повстанцев на севере, а тысячи воинов рассредоточились вдоль границ.
Но если капитан Обри даст ему знать заранее, прежде чем приплывет в Мизентерон в следующий раз, то увидит великолепное зрелище. Капитан Обри увидит могучий отряд, преданных Британии воинов, жаждущих увидеть падение французов и прекрасно экипированных во всем, за исключением орудий.
Многое из этого звучало лживо, и еще фальшивее из-за перевода, отделенного от многозначительных взглядов и жестов, сопутствовавших оригиналу: единственное, в чем Джек остался уверен, так это в том, что понимание срочности и даже само понятие времени у бея сильно отличалось от его собственного.
Но еще большая часть монолога Исмаила была связана с его прекрасными взаимоотношениями с британским посольством и с характеристиками Мустафы и Шиахана - его соперниками в обладании Кутали.
Казалось, те являют собой печальный пример, в котором зло и жадность борются за первенство с глупостью и трусостью. Они, несомненно, будут стремиться обмануть капитана Обри, но капитан Обри мгновенно почувствует, что первый - не более чем неграмотный корсар, едва ли лучше пирата, человек, на чье слово никто бы не стал полагаться, в то время как второй - человек сомнительной лояльности султану, полностью под влиянием пользующегося дурной славой Али-паши из Янины и полный импотент как на поле боя, так и в гареме, и оба преданы Наполеону.
Грэхэм предупредил Джека о неспешности переговоров на Востоке и различных стандартах приемлемой двуличности, сказал также, что визирь Исмаила приходил спросить, какой подарок капитан Обри ожидает за свое доброе отношение в этом деле, и предложил профессору личную комиссию в восемьсот сорок пиастров за каждое предоставленное орудие.
Начало совсем не обнадеживающее, и, возможно, другие беи окажутся не лучше. Не исключено, что посольство право, и этот Исмаил - меньшее из зол.
- Входите, - произнес он тихим, унылым голосом, и вошел Эльфинстоун, мичман, подтянутый и сияющий.
- Доброе утро, сэр. Вы хотели меня видеть?
- А, мистер Эльфинстоун, да. Трое ваших подчиненных в списке провинившихся. Два дела - ничтожные, и пятикратно разведенный грог на пару дней решит вопрос, но вы выдвигаете против Дэвиса серьезное обвинение. Цена - порка. Если никто не выскажется в его пользу и если он не сможет убедительно отрицать обвинение, я должен приговорить его, по крайней мере, к дюжине ударов, хотя мне очень не нравится наблюдать, как порют матросов. Нравится ли это вам?
- Вовсе нет, сэр, но разве это не является необходимым для поддержания дисциплины?
- Некоторые думают, что да, и с некоторыми людьми, возможно, так и есть, но мне известны капитаны, которые не прибегают к порке свыше года. Суровые командиры успешных кораблей.
- Дэвис ответил, сэр, и ответил очень грубо, когда я сказал ему остропить блок заново, назвал меня "все еще писающийся желторотик", от чего другие засмеялись.
- Дэвис - особый случай. Он немного странный, и ему всегда позволялось немного больше, чем другим. Дэвис ходил в море, прежде чем вы родились, и, хотя он по-прежнему не очень хорошо остропливает блоки или клетнюет канаты, у него есть другие качества моряка, которые, несомненно, приходили вам на ум.
Во-первых, он чрезвычайно силён - всегда первый прыгает на абордаж и представляет собой весьма устрашающее зрелище на палубе противника: прямо-таки безумный бык. Но я запамятовал, вы еще не видели подобного. Это все, что я хотел сказать в данный момент, мистер Эльфинстон. Доброго вам дня. Прошу, позовите моего стюарда, когда будете уходить.
- Ничего хорошего не вышло, сэр, - заходя, сердито прогнусавил Киллик, с лучшим мундиром Джека, перекинутым через руку. - Эта мерзкая иностранная жратва не отходит, и не отойдет, раз этого не случилось до сих пор, и теперь я пытался скрыть это шафраном поверх золотого позумента, но стало еще хуже. Снова и снова я говорил "Ваш рукав в вашем обеде, сэр", тогда это были всего лишь только говядина и пудинг или подобное, что уже достаточно плохо. Эта же иностранная жратва...
- Полегче, Киллик, и подай мне мундир, - велел Джек. - Нельзя терять ни минуты.
- Под вашу ответственность, - сказал Киллик, помогая ему облачиться в тяжелый парадный мундир, и добавил что-то о "посмешище" себе под нос.
Тем не менее, ничего особо смешного не встретило капитана Обри, когда он ступил на квартердек: была среда, а по средам в шесть склянок утренней вахты был принят общий сбор "смотреть наказание", торжественное событие.
Пробило шесть склянок, наличествовали все офицеры и молодые джентльмены. Все в парадной форме, решетка оснащена, помощники боцмана стояли рядом, готовые схватить любого виновного по приказу капитана и пороть его кошкoй-девятихвосткой, которую мистер Голлар держал наготове в суконном чехле.
Для предшествующих случаев кошка не потребовалась - все это оказались легкие случаи богохульства, сквернословия, проклятий, позорных или провоцирующих речей или жестов, нечистоплотности или пьянства, и с ними управились приостановкой выдачи грога или его разбавлением, или дополнительными нарядами, но когда прозвучало имя Дэвиса и выдвинули обвинение, которое он признавал или, по крайней мере, не отрицал, боцман начал развязывать завязки чехла.
- Плохи твои дела, Дэвис, - сказал Джек. - Ты уже больше двадцати лет как первоклассный матрос, но грубишь офицерам. При тебе ведь сотни раз зачитывали "Свод Законов военного времени", но ты все же грубишь офицерам. Мистер Уорд, будьте добры, процитируйте статью двадцать два Устава, часть вторую.
- Часть вторая, сэр, двадцать второй статьи "Свода Законов военного времени", - забубнил писарь, - если моряк или иное лицо на флоте вступит в конфликт с вышестоящим офицером в отношении исполнения его должностных обязанностей или откажется подчиниться законному приказу любого вышестоящего офицера, данный моряк или иное лицо, обвиненное военным трибуналом, приговаривается к смерти.
Писарь выдержал паузу и, повторив слова "приговаривается к смерти...", бесцветным тоном продолжил:
- ...или иному наказанию в соответствии с природой и тяжестью данного преступления решением военного трибунала.