Турок внимательно посмотрел на Джека, но Джек ничего не мог сказать о штурме города, чьё побережье не знал, а защитников и укрепления никогда не видел, поэтому лишь вежливо склонил голову. В любом случае, большая часть его мыслей относилась к необычному зрелищу полускрытой пушки на миделе.
Средняя пушка в длинном ряду бронзовых восемнадцатифунтовок, казалось, весьма необычно возвышалась над своими товарищами, но необыкновенно большая крышка порта была сейчас закрыта, а парусный мастер набросил свою работу на большую часть орудия.
- Вот отрада моего сердца, - сказал Мустафа, сбрасывая парус, и, к своему удивлению, Джек увидел тридцатишестифунтовку - неслыханное, нелепое для фрегата оружие - даже линейные корабли первого ранга несли не более чем тридцатидвухфунтовки, и то лишь на нижней палубе. На её фоне остальные пушки казались карликами. А напротив, по левому борту, располагался её товарищ, необходимый противовес.
- Никогда не видел столь красивого орудия, - воскликнул Джек, разглядывая дельфинов, что обвивали клеймо короля Португалии и сильно изношенное запальное отверстие. - Но вы действительно считаете, что корабль выдержит нагрузку и отдачу? - спросил он, внимательно глядя на усиленную палубу, борт и тройные рым-болты, и пока шли до каюты, они обсуждали преимущества и недостатки данного калибра, неудобство разных калибров на одной палубе, дополнительный вес, расположенный так высоко на корабле, его влияние на качку в штормовую погоду, а над всем этим - смертоносный эффект тридцатишестифунтового ядра, поражающего противника на расстоянии.
В самой каюте - особенно великолепном помещении, завешенном пурпурными плотными шторами, появление кофе прервало дискуссию. Да и в любом случае, было очевидно, что Джек собирается уходить: Мустафа не смог убедить его остаться дольше или посетить находящийся рядом порт Карии, потому что у Джека уже назначено рандеву со своим консортом - "Дриадой".
Это побудило Мустафу еще раз пройтись по плану атаки, с достаточно убедительным учетом сил в его распоряжении, и снова высказать свое мнение о Шиахан-бее и Исмаиле.
Главным недостатком Шиахана, помимо жадности и скупости, являлся возраст. Возраст равнодушия и некомпетентности, и у Джека сложилось впечатление, что, хотя Мустафа, конечно, прогонит Шиахана из Кутали и, если сможет, вероятно, попутно убьет его, но на самом деле относится к нему без неприязни.
С Исмаилом - совсем другое дело: здесь раздались подробные, убедительные обвинения в вероломстве, лицемерии и предательстве - голос Мустафа поднялся еще выше, в глазах появилось устрашающее выражение: он призывал Бога проклясть детей своих детей, если он когда-нибудь позволит этому подлому женоподобному предателю превзойти в чем-либо его, Мустафу.
Джек видал эмоциональных людей, но ни одного, кто бы так разъярился, чьи огромные кулаки так дрожали бы от ярости, чьи глаза так налились бы кровью. Очевидно, между Мустафой и Исмаилом лежало нечто намного большее, чем схватка за спорный город, хотя, с другой стороны, Мустафа, несомненно, тоже жаждал обладать Кутали.
Капитан-бей громыхал как орган, а в баркасе у борта "Торгуда" Бонден произнес:
- Их капитан - прямо как слон в посудной лавке.
При этих словах крышка порта тридцатишестифунтовки правого борта откинулась, и высунулась волосатая рожа в тюрбане
- Ха, ты узнал что ли меня, приятель? - заметил Бонден, когда та на целую минуту уставилась на него немигающим взглядом.
- Баррет Бонден, - произнесла бородатая рожа, - ты меня не узнаёшь.
- Не могу сказать, что узнаю, приятель, за этими бакенбардами.
- Иезекиль Эдвардс, наводчик погонного орудия на "Исиде", когда ты был старшиной марсовых. Зек Эдвардс, бежал, когда мы стояли неподалеку от Тиберона.
- Зек Эдвардс, - произнес Бонден, кивая головой. - Ага. Что ты делаешь на этой посудине? Тебя захватили? Ты пленник?
- Нет. Служу на ней. Помощником старшего канонира.
Бонден обдумал его слова и сказал:
- Так ты превратился в полного турка и обернул тюрбан вокруг головы.
- Точно, приятель. Никогда не отличался религиозностью, а поскольку мне уже сделали обрезание, то какая разница.
Ранее остальные члены команды баркаса с открытыми ртами уставились на Эдвардса. Теперь же рты закрыли, и сейчас с неодобрительным выражением на окаменевших лицах уставились в море. Но Эдвардс говорил таким неловким, поспешным, умоляющим тоном, как будто невыразимо жаждал слышать и произносить звуки христианской речи, и Бонден ответил и довольно строго спросил, что Эдвардс делает с этими тридцатишестифунтовками, и что тридцатишестифунтовки делают на фрегате, о Господи, длинные тридцатишестифунтовки?
Это вызвало поток слов, запинающийся доверительный натиск с вкраплениями греческого, турецкого и лингва-франка, замешанного на диалекте западных графств Англии, и все это – в ухо Бондена, которое тот почти что отвернул в неодобрении.
Пушки были с Корфу, от французского генерала на Корфу. А почему он дал их капитану? Потому что пушки португальские и французские тридцатишестифунтовые ядра к ним не подходят, как и любые другие долбаные ядра, что делают теперь. Вот почему. Но капитан-бея это не заботило: у него имелись мраморные ядра, сделанное греками с острова Парос, гладкие, как стекло.
Беда в том, что они часто давали трещины, если не хранить их крайне бережно, и стоили кучу денег. Ты не мог выпалить с полдюжины раз, только чтобы не потерять навык - нельзя разбрасывать мраморные ядра, только не мраморные ядра по девятнадцать пиастров за штуку.
- Мраморные ядра, - проговорил Бонден, размышляя о "Сюрпризе" и его простых железных ядрах. - Мраморные ядра, лопни моя задница.
- Даже на баржах, болтающихся у мелководья, такой грязи не сыщешь, никогда в жизни, - заметил баковый гребец, сплевывая под ветер. - Они что, никогда не чистят гальюны?
Эдвардс мгновенно ухватил подтекст, и смиренно воскликнул, что не собирался ни фамильярничать, ни строить из себя важного барина, ни заставить их поверить, что снарядный ящик набит мраморными ядрами. Нет, нет, совсем не так - всего пять для правого орудия и четыре для другого, одно из них сколото.
Более он не смог сказать, потому что громыхнули цимбалы, пронзительно застучали барабаны и громко взревели раковины - капитан Обри простился и вместе с профессором Грэхэмом спустился в баркас, и сидел в нем задумчивый и молчаливый все время, пока матросы гребли в сумерках.
На рассвете, будучи на квартердеке, он оставался задумчивым и молчаливым - на правой раковине Марга почти исчезла. Джек навел подзорную трубу, бросил последний взгляд на цитадель на скале, мощный венецианский мол, и возобновил хождение.
Молчаливый - отчасти потому, что у него уже давно превратилось в привычку ходить взад-вперед с наветренной стороны любого корабля, которым командовал, до тех пор, пока это не нарушало рутину повседневной корабельной жизни, а отчасти потому, что ни один из его советников еще не проснулся - они обсуждали Мустафу и Исмаила еще долго после начала ночной вахты.
Задумчивый, потому что, хотя Мустафа в некоторых аспектах и отличный парень, он, вероятно, не станет выказывать много рвения в выкидывании французов с Марги, раз в таких дружеских отношениях с генералом Донцелотом на Корфу: сообщение Бондена настигло Джека через Киллика во время первой чашки кофе, а затем Бонден подтвердил это и сам.
Когда Джек повернулся, глаза уловили вспышку паруса в море - слишком далеко для "Дриады": она присоединилась к ним ночью, и теперь держала позицию вровень с "Сюрпризом" (они разделились в слабой надежде схватить какое-нибудь судно с грузом для французов на Корфу, или, еще лучше, одного из французов, отправленного с острова Корфу своим друзьям в Марге).
Автоматически Джек навел подзорную трубу, но, понимая, что не в состоянии выкроить время, чтобы преследовать кого-либо на таком расстоянии - в любом случае, это оказалась всего лишь маленькая трабаколла - перевел взгляд на "Дриаду" и обнаружил, что смотрит прямо на Баббингтона, который облокотился на кормовой поручень рядом с очень красивой молодой женщиной в розовой кружевной одежде. Уильям показывал ей что-то за бортом, и оба очень весело смеялись.
Джек с треском сложил подзорную трубу. Он помнил, что Баббингтон, прибыв на борт для доклада, пробормотал что-то о необходимости подвезти уважаемую итальянскую матрону, офицерскую вдову, из Кефалонии в Санта-Мауру - и оказался вынужден оставить её на борту - ветер не способствовал идти к Санта-Мауре, а Уильям не желал откладывать рандеву с капитаном Обри.
Матроне, конечно, могло быть не более двадцати, а вдова вполне могла быть веселой: но так не пойдет, так и в самом деле не пойдет.
Повернувшись, он столкнулся нос к носу еще кое с чем неподобающим. Молодой Уильямсон, вахтенный мичман, снова выглядел ужасно осунувшимся и больным: мальчик не обладал достаточной выносливостью для жизни в море, и Джек никогда бы не взял его, если бы тот не был сыном Дика Уильямсона.
Он не хотел брать ни тех, кто идет в море впервые, ни детей, которых на четвереньках по утрам выворачивает еще на пустой желудок, и все же, по-прежнему отвечает перед их матерями за двоих таких, в то время, когда ему нужны все свои силы для намного более важных проблем, чем моральное и физическое благополучие парочки молокососов.
Он пригласит мальчишку на завтрак и одновременно с этим попросит Стивена взглянуть на него. В любом случае Стивен к этому времени должен уже подняться: Мыс Старво уже маячил по правому борту, и он просто не мог пропустить входа в бухту Кутали.
- Мистер Уильямсон, - окликнул Обри мальчика, заставив того вздрогнуть, - спуститесь, пожалуйста, в каюту доктора Мэтьюрина, и, если он не спит, передайте ему от моего имени, что мы собираемся входить в бухту Кутали, зрелище поистине изумительное. И, возможно, вы порадуете нас, присоединившись к нашей компании за завтраком.
В ожидании Стивена, а ждать пришлось долго (доктор Мэтьюрин, наконец, получил возможность поспать), Джек смотрел на берег, мимо которого проплывали, уже сам по себе представлявший великолепный вид, а теперь они еще и приблизились к земле - на крутых склонах берега возвышались светло-серые утесы, которые росли прямо из глубин моря. Позади них стояли горы, обрывистые, зубчатые горы, устремлявшие свои вершины в небо. И утренний свет пронизывал их чуть южнее востока, так что четко, одна за другой вырисовывались семь широких, покрытых бескрайними лесами скал, зеленых на солнечной стороне, и с ярко-серыми лысыми вершинами.
Обычно Джек не любил находиться рядом с любыми берегами; он, как моряк дальнего плавания, предпочитал иметь пространство для маневра с подветренной стороны, лиг пятьдесят или около того; но здесь, на расстоянии пушечного выстрела от берега, в его распоряжении имелось всего сто саженей под килем, но, по крайней мере, погода стояла необычайно хорошая.
Легкий брамсельный ветерок, дувший фактически круто в бакштаг, как будто специально появился, чтобы пронести их вокруг мыса и прямо в залив, но вряд ли понесет их снова курсом ост в направлении Кутали – ветер слабел, даже умирал, и скорее всего, им придется дожидаться морского бриза, который позволит завершить путешествие вокруг огромного полуострова.
На самом деле, пока они завтракали, ветер стих совсем. Но это оказалась необычайно долгая трапеза, за время которой не только "Сюрприз" смог обогнуть мыс и достичь середины бухты, но и к доктору Мэтьюрину вернулось присущее ему хорошее расположение духа.
С самого утра он находился в по-настоящему сердитом, упрямом и неблагодарном расположении духа и был враждебно настроен к красоте любого типа. Но теперь, прогулявшись по палубе, сытно позавтракав, выпив кофе, выкурив утреннюю сигару и насладившись видом, Стивен оказался полностью готов признать, что лишь несколько мест, где ему довелось побывать, являлись большей усладой для глаз, чем Кутали и его окружение.
Воды залива кое-где покрывала легкая рябь, а где-то она стояла гладкая, как стекло, и в чистоте этих природных зеркал они могли увидеть удивительные пики, выросшие из моря, а у их ног - целый город, и все это - перевернутое и накладывающееся на изображение стоящих кораблей и лодок, по большей части - зависших, подвешенных в неподвижности, в то время как некоторые медленно ползли по поверхности при помощи кормовых весел.
Абсолютный штиль, безоблачное небо, неподвижность корабля и, возможно, такое чувство, будто смотришь на зеркальное отражение или даже из него, создавали необычайное ощущение тишины, так что люди, разговаривая, неестественно приглушали голоса.
Сам плотно застроенный город имел вид двойного конуса - серые зубцы, красные крыши, белые стены повторялись в зеркальном отражении, пока дуновение ветра вдруг его не уничтожало.
Это никак не повлияло на стены верхнего города, а вот вал нижнего неожиданно стал в два раза меньше. Теперь городские укрепления не выглядели такими уж грозными, и Джек осознал: план Мустафы разгромить здесь все при помощи канонерок являлся вполне осуществимым.
Хотя на первый взгляд Кутали выглядел компактным, словно весь высечен из единой трехгранной каменной глыбы, которая расширялась от моря и вверх по склону горы, на самом деле, он состоял из трех частей: нижняя простиралась по обе стороны укрепленной гавани. Здесь стены сильно расходились, оставляя между собой широкой зазор, делая эту часть уязвимой. И насколько Джек мог рассмотреть, пристально глядя в подзорную трубу, укрепления среднего города также не выдержали бы сколь-нибудь серьезной осады.
Но, отметил он, разглядывая сильно укрепленный верхний, Христианский город с его церковными башнями, выглядывающими над зубцами стен, даже небольшая артиллерийская батарея, даже три или четыре двенадцатифунтовые пушки, при хорошей наводке сделают атаку невозможной, потопив все канонерки сразу, как только те окажутся в пределах досягаемости.
Пока артиллерия господствовала над морем и низменностью, в массивных укреплениях нет необходимости.
Мустафа клялся, что у христиан есть только две пушки, старые и изъеденные ржавчиной, да несколько баллист, но будь у них и с десяток орудий, он все равно атаковал бы Шиахана, потому что христиане не вмешаются в распри мусульман. И это похоже на правду, подумал Джек, рассматривая гавань как военно-морскую базу, хорошую, просторную базу с источником пресной воды под боком, глубоководными морскими доками и превосходной древесиной валонских дубов в любом необходимом количестве.
- Верхний город полностью христианский,- отметил Грэхэм в свою очередь, - здесь не найти ни одной мечети в пределах его стен. Средний заняли разношерстные торговцы, а моряки, кораблестроители и им подобные расположились на берегу.
Турки же живут в основном в пригороде справа, на дальней стороне реки. Здесь можно заметить шатер правителя - стоит позади, как я полагаю, разрушенного храма Зевса пеласгов. Да: я вижу флаг Шиахана. Он алай-бей, что соответствует нашему званию бригадира, и имеет право на бунчук с одним лошадиным хвостом.
- Галера отходит от берега, - собрался уже сказать Стивен, но поскольку Джек, Грэхэм и Пуллингс вместе с ним стояли на полубаке, устремив пристальные взоры в том направлении, промолчал.
- Тринадцатикратный салют бригадиру? - спросил Пуллингс.
Джек промолчал, крайне сосредоточенно настраивая подзорную трубу.
- Это не бригадир, - сказал он наконец. - Я не вижу бригадира ни однобунчужного, ни двубунчужного. Полагаю, это греческий священник, в этих краях их называют пресвитерами.
Церемонию встречи пресвитера, в одеянии с черным прямоугольным капюшоном, на "Сюрпризе" исполнили менее уверенно, чем встречу паши, но достаточно хорошо, а в кормовой каюте, те, чьей, основной задачей было развлекать его, очень скоро утратили постные выражения лиц, когда оказалось, что отец Андрос - не только представитель христиан Кутали, но и один из политических советников бея, а сейчас и его эмиссар.
Бей нездоров, и, хотя он будет крайне рад видеть капитана Обри, как только поправится, необходимость в депеше оказалась настолько велика, что бей попросил отца Андроса нанести визит капитану, передать наилучшие пожелания, изложить ситуацию, и, одновременно, передать специальные пожелания бея и его соответствующие предложения.
В качестве полномочий отец Андрос передал Джеку красиво написанный документ с печатью, сказав потихоньку Грэхэму:
- Я предаю вам привет от Османа из Смирны.
- Он в Кутали?
- Нет, его вызвали в Янину к Али-паше, в тот день, когда вы встречались с Исмаилом.
- Весьма изящное письмо, - сказал Джек, передавая документ Грэхэму. - Но, прошу, скажите этому джентльмену, что нет лучших полномочий, чем само его облачение и одобрение происходящего.
Киллик тоже разделял крайне благоприятное впечатление своего капитана от отца Андроса (который, и в самом деле, проявил себя весьма мужественным священником), потому что принес графин лучшей мадеры Джека, той, что с желтой пробкой.
Отец Андрос тоже испытывал соблазн выпить вина, но даже если намного позже в тот день это и случилось, предлагать ему спиртное сейчас смысла не имело, не действовали на него улыбки или смех - его дело было слишком серьезно, и он выложил его прямо, последовательно, и, Джек мог бы поклясться, довольно искренне.
Притязания Шиахана на Кутали отлично оправдывались турецкими законами и обычаями, и, несомненно, по прошествии времени будут подтверждены письменным указом султана, но отцу Андросу этот вариант не подходит: он приверженец немедленных практических шагов.
Известно, что английский адмирал желает использовать Кутали как базу для атаки на французов в Марге и как место стоянки и снабжения своих кораблей в Ионическом море; и что в обмен на базу предложил определенное количество пушек, при условии, что эти пушки также будут использованы против французов.
Маргу можно атаковать только с высот за городом, а чтобы добраться до этих высот нужно пройти мимо Кутали, и только в Кутали можно перерезать акведук, идущий в Маргу.
Обоим - и Исмаил-бею, и Мустафе - придется сильно постараться, чтобы захватить Кутали, потому что кроме своих войск у Шиахана будет поддержка христиан, которые очень бы не хотели в правители ни Мустафу, ни Исмаила, поскольку оба не только известные хищники, но и фанатичные мусульмане, в то время как Мустафа, который на самом деле мало отличался от обычного пирата, был неприемлем для всех купцов, судовладельцев и моряков, мусульман и христиан, так что в маловероятном случае победы от немногочисленных выживших победителей будет мало проку против французов, даже если Исмаил или Мустафа вообще сдержат свое слово и присоединятся к атаке, в чем отец Андрос очень сильно сомневался.
Из этого также следовало, что ни Исмаил, ни Мустафа не могут рассчитывать на поддержку христиан Марги - важный момент, если нужно, чтобы нападение увенчалось немедленным успехом, без долгой осады, которая даст французской партии в Константинополе время вмешаться.