Небо на востоке посветлело, и Джек стоял с подзорной трубой, обдумывая образ действий в странной тишине на палубе - матросы шептались, стоя около своих орудий, которые тихо выкатили, приказы отдавались вполголоса. Ниже он мог слышать, как разбирались и опускались вниз переборки кают, как команда плотника очистила пространство от носа до кормы. Крик несвоевременно разбуженного священника долетел сквозь люк, на который накладывали парусиновые экраны и смачивали их водой.
Существовала еще вероятность, что незнакомец окажется судном снабжения или транспортом, и в этом случае направится в Лорьян, как только увидит "Ворчестер". Джек также с глубокой обеспокоенностью отметил, что всего лишь под нижними парусами и марселями противник скользит с впечатляющей скоростью: несомненно, корабль с чистым днищем, который, вероятно, может дать гроту и брамселю "Ворчестера" форы, как только поставит все паруса. Но если он является тем, чем Джек надеялся, и если выкажет намерение сразиться, то ему следует увлечь корабль вниз и к югу от Лорьяна, прямо в подветренную сторону, так чтобы при этом ветре противник никогда не смог попасть в тот порт, под защиту огромных батарей. Несомненно, это означало поиграть с французами какое-то время в кегли, и, хотя они, может и не лучшие в мире моряки, но часто оказывались неплохими артиллеристами, а экипажу его корабля не хватало опыта. С внезапной дрожью в сердце Джек вспомнил, что забыл приказать зарядить боевой порох вместо учебного при последней перезарядке орудий: это категорически против его принципов, но на самом деле ничего не значило - Джек внимательно наблюдал за полетом ядер, и цветной порох метал их не хуже лучшего королевского. В любом случае, как только незнакомец окажется еще на милю с подветренной стороны, слишком далеко, чтобы попасть в Лорьян, Джек должен приблизиться. У него имелось огромное преимущество в готовности к сражению: все матросы на палубе, орудия выкачены, и Пуллингс уже установил гики для лиселей и бом-брам-стеньги. Было бы странно, если удивление, спешка и беспорядок на борту француза не продлятся в течение семи или восьми минут, необходимых, чтобы выиграть милю, очень странно, если бы ему не удалось лечь рядом с ним, предоставив ему остров с его неудобными мелями на пути.
- Мистер Уайтинг, - сказал Джек, - приготовьте французский флаг, номер семьдесят семь и подобие ответа на их частный сигнал. Пусть запутаются в фале.
Близлежащая дымка поднялась, и вот и он, семидесятичетырехпушечник: высокий, подтянутый и прекрасный. Вероятно, "Жемапе", во всяком случае, корабль, не отказывающийся от боя. Тем не менее, странно, но на борту не заметно активности: "Ворчестер" быстро приближался, нацелившись прямо на раковину правого борта, пробегая драгоценную дистанцию к югу от Лорьяна, но там даже не обеспокоились. Внезапно Джек понял, что каждый матрос на борту смотрит на маяк Груа. Внезапно четкая и резкая двойная вспышка - противник распустил брамсели, и, пока выбирали шкоты, кто-то заметил "Ворчестер" - Джек отчетливо услышал звук трубы на борту француза, трубы и быструю дробь барабана. Его глаза настолько привыкли к полутьме, что даже без подзорной трубы он мог разглядеть людей, спешащих по его палубам. Через несколько мгновений взвился флаг, и "Жемапе" повернул руль, чтобы пересечь курс "Ворчестера".
- Отклониться на два румба, - сказал Джек рулевому. Это унесет их еще дальше на юг. - Мистер Уайтинг, французский флаг, если вам будет угодно. Мистер Пуллингс, боевые фонари.
На борту француза тоже боевые фонари, свет в каждом порту, выдвигаются пушки. Французский позывной и частный сигнал, медленный и уклончивый ответ "Ворчестера", обманувший врага не более чем на несколько мгновений. Тем не менее, даже эти мгновения пронесли оба корабля на фарлонг дальше на юг и за очень короткое время, и теперь у "Жемапе"- а это он и оказался - больше не имелось возможности привестись к ветру на Лорьян. Не то чтобы противник выказал малейшее желание так поступить, вовсе нет. Капитан "Жемапе" управлял самым решительным образом, очевидно решив разделаться с проблемой как можно скорее, как будто слышал максиму лорда Нельсона "забудьте о маневрах, всегда идите прямо на противника".
В прежние годы Джек продолжил бы в таком же благородном духе, как "Жемапе", но сейчас хотел получить двойную уверенность, хотел, чтобы враг испробовал преимущество наветренного положения, и увел "Ворчестер" еще на полтора румба, пристально наблюдая за противником, пока оба корабля мчались, каждый вспарывал море с прекрасным носовым буруном. На "Жемапе" гамаки бегом поднимались на палубу, мидель и бак представляли собой забавную сценку суматохи, и на месте того капитана, имея такое быстроходное судно с чистым днищем, Джек держался бы подальше, пока его люди не подготовятся. Но все не так, противник приближался быстро как пришпоренный, и Джек понял, что ошибся с оценкой его скорости на порядок. Это действительно ходок, и как только они пробегут жизненно важный отрезок в милю, ему придется приблизиться так быстро, как только сможет, поскольку у него все еще преимущество наветренного положения и готовности к бою. Приблизиться и на абордаж. Никогда не слышал, чтобы это не сработало. По всей длине палуб "Ворчестера" распахнули оружейные сундуки: пистолеты, сабли, опасные абордажные топоры.
Он увидел вспышку погонной пушки француза, клуб дыма унесло вперед, а прямо перед правой скулой "Ворчестера" из серого моря вырос белый столб воды.
- Поднять наш флаг, мистер Уайтинг, - сказал Джек, разглядывая вражеский квартердек в подзорную трубу, и громче, - эй, на грот-марсе, выкинуть короткий вымпел.
Он видел поворот руля, который явит бортовой залп "Жемапе": противник поворачивался, поворачивался и исчез в облаке дыма, поднявшегося до марселей: единовременный разрушающий корабельный набор залп, который могли себе позволить только крепкие новые корабли. Прицел хорош, но залп сделан чуть после того, как корабль находился на гребне волны, и отличный, кучный залп вздыбил широкий участок моря с недолетом всего в сто метров. Дюжина рикошетов попала в борт, один разбил синий катер, появилась дыра в гроте, и какие-то блоки посыпались на палубу позади Джека - не было времени натянуть сеть. Раздалось приглушенное улюлюканье с бака и миделя, и множество глаз уставилось на корму в ожидании приказа открыть огонь. Краем глаза он увидел Стивена, стоящего на юте в ночной сорочке и штанах: доктор Мэтьюрин редко появлялся на своем боевом посту в кокпите, пока не появлялись первые жертвы. Но мысли Джека Обри оставались слишком заняты тонкими расчетами предстоящей битвы, чтобы разговаривать. Он стоял, полностью поглощенный выработкой сходящихся курсов, возможных вариантов, бесчисленных тонкостей, которые должны предшествовать простой жестокой пальбе, когда все могли быть гораздо счастливее. В таких случаях, а Стивен знавал многие из них, Джек, как будто находился в другом месте: отстраненный, чужой, совсем не похож на веселого, не слишком премудрого компаньона, столь хорошо ему знакомого. Жесткое, властное выражение лица, спокойное, но оживленное, решительное и суровое, но каким-то образом все же выражающее свирепое и яркое счастье.
Прошла полная минута. Второй французский залп наверняка уже забит в пушки. Джеку придется выдержать два или три и на сокращенном расстоянии, прежде чем он сможет осуществить свой план, а недавно набранный экипаж ненавидел, когда в него стреляли безответно.
- Еще один, - сказал он своим сильным голосом. - Еще один, и потом вы ему всыплете. Ждите команды и стреляйте по мачтам. Стреляйте точно, не тратьте ни единого выстрела зазря. Отовсюду раздалось одобрительное ворчание, затем ревущий залп француза и почти одновременно как удар молотом ядро поразило корпус "Ворчестера", по палубе полетели щепки, сверху падали обломки.
- Не делайте этого, юноша, - сказал Джек маленькому Кэлэми, согнувшемуся в три погибели, когда ядро пролетело через квартердек. - Вы могли подставить голову на его пути. Джек осмотрел корабль. Большого вреда нет, и он собирался отдать приказ открыть огонь, когда разорвался грота-галс. - Взять на гитовы, взять на гитовы, - приказал Джек, и дикое хлопанье прекратилось. - Право руля, три румба.
- Есть три румба право руля, сэр, - отрапортовал старшина-рулевой, и длинным плавным скольжением "Ворчестер" развернул к противнику пушки. Нос находился на волне, хороший подъем, но крена нет.
- Ждать, - крикнул Джек. - По мачтам. Стреляйте точно, не тратьте ни единого выстрела. По команде, от носа к корме.
Ветер пел в снастях. Французы почти выкатили пушки снова, настал момент подловить их. Он должен дать залп первым, заставить их занервничать и скрыть свой корабль в дыму. - Носовым пушкам не стрелять. Огонь.
От носа до кормы прокатился залп, оглушительный всепроникающей рев, и порыв ветра бросил густой клубящийся дым назад - красный, зеленый, синий, малиновый и оранжевый, с неземными языками интенсивно-яркого разноцветного пламени. Джек вспрыгнул на коечную сетку, чтобы всмотреться сквозь облако, неестественное облако, но то еще держалось, и никакого ответа от "Жемапе".
- Боже правый, что не так? - произнес он вслух, в то время как под ним орудийные расчеты банили, заряжали, выкатывали и тащили как одержимые. Из погреба бегом несли новые заряды пороха.
Наконец дым рассеялся, и показался "Жемапе": развернут к ним кормой и быстро убегает, по-видимому, невредимый, за исключением небольшого зеленого огня, пылающего у него на корме, убегает в крутой бейдевинд в Лорьян, шокированный и потрясенный этим новым секретным оружием - распуская дополнительные паруса.
Орудия выкатили снова. С тремя градусами возвышения Джек дал вслед еще один залп, продольный залп в беззащитную корму, залп, исполненный с яростным, диким "ура". Но хотя несколько ядер поразили корпус, но не повлияли на скорость, как и теперь уже нормальные вспышки выстрелов "Ворчестера" не побудили противника лечь в дрейф, и к этому времени Джек скомандовал "право на борт", чтобы приступить к погоне, в которой противник выиграл четверть мили, а в это время дураки скакали на баке, улюлюкая и крича: "Он бежит, он бежит! Мы побили его!"
"Ворчестер" привелся к ветру, шкотовые бросились к брасам и взлетели наверх, чтобы постановить верхние стаксели, но не мог ни держать так круто к ветру как преследуемый - почти на румб, ни бежать без грота столь же быстро - на два узла и более. Когда "Жемапе" вырвался настолько далеко вперед, что едва его доставала погонная пушка, Джек зевнул, дал вслед последний неторопливый, сосредоточенный бортовой залп на пределе дальности и сказал:
- Принайтовить орудия, мистер Гилл, курс зюйд-зюйд-вест, распустить все паруса.
Джек понял, что настал день, солнце поднимается над Лорьяном, и добавил, - погасить боевые фонари.
Он увидел жестокое разочарование на лице Пуллингса, пока говорил: если бы Джек подождал с открытием огня еще пять минут, "Жемапе" никогда бы не попал в Лорьян. При этом ветре, Иль-де-Груа, его рифами и берегом все сложилось так, что ближний бой произошел бы независимо от того, остался бы "Жемапе" на своем курсе или нет: пять минут, и Пуллингс стал бы либо коммандером, либо трупом, поскольку успешное сражение примерно равных кораблей означало несомненное повышение для выжившего первого лейтенанта. Единственный шанс Пуллингса на повышение из длинного и переполненного лейтенантского списка, поскольку у него не имелось ни покровителя, ни связей, ни влияния, никакой надежды, кроме удачи или сверхспособностей его покровителя, а Джек Обри недооценил ситуацию, которая, возможно, никогда снова не повторится в карьере Тома Пуллингса. Джек почувствовал нарастающую печаль, гораздо более сильную, чем обычная депрессия после настоящего боя, и, глядя на висящий грота-галс, твердым голосом спросил:
- Каковы наши потери, мистер Пуллингс?
- Погибших нет. Трое ранено щепками и один сломал ногу, пушка номер семь на нижней палубе сбита с лафета. Но мне очень жаль сообщить вам, что доктора пришибло.
Глава третья
Хоть доктор Мэтьюрин и участвовал во множестве сражений на море, дважды попадал в плен и единожды терпел кораблекрушение, никогда еще он не получал ранений - как хирург большую часть своего времени Стивен проводил ниже ватерлинии, надежно укрывшись от осколков, ядер и картечи; в общем, в относительной безопасности и, можно даже сказать, комфорте. Теперь же, однако, его ранило в трех местах: сначала падающий блок с заплечиком сбил его с ног, затем отвалившийся кусок крюйс-стеньги содрал ему полскальпа, и, наконец, ливень полуметровых щепок, вырванных с квартердека "Ворчестера" 32-фунтовым ядром, обрушился на его раскинутые ноги, сдирая туфли и кожу со ступней. Раны казались весьма впечатляющими, и Мэтьюрин, пока его тащили вниз, оставлял за собой солидный кровавый след, но ранения были несерьезными, и помощники без проблем зашили их - старший из них, Льюис, чрезвычайно ловко управлялся с иголкой. Резкая боль по-прежнему донимала его, но любимая Стивеном настойка опиума облегчила страдания, и с чистой совестью, ставшей результатом долгого злоупотребления, он глотал ее пинтами. Подобное грехопадение было, однако, вызвано не ранами, не болью и даже не потерей крови - причиной служил непрерывный поток посетителей.
Помощники оставляли его в одиночестве, появляясь лишь для смены повязок, ибо сей опасный пациент проявлял редкостное упрямство и даже ярость, если его пытались лечить по любой системе, кроме его собственной. Вдобавок, он оставался выше их по званию - как военно-морскому, так и медицинскому, будучи доктором и автором нескольких признанных работ по свойственным морякам болезням. Его высоко ценил Комитет по больным и раненым, кроме того, Стивен оставался не более других последователен в своих взглядах и, несмотря на либеральные принципы и неприятие узаконенной власти, не чужд ему оказался и деспотизм, вызванный раздражением. Но над пассажирами "Ворчестера" доктор власти не имел, а социальный контакт с ними был обязателен. Они же чувствовали своим долгом навещать больного, если только не болели сами (несчастного же доктора Дэвиса укладывала лицом вниз малейшая качка), кроме того, им больше нечего было делать, поэтому на протяжении всего неспешного, почти безветренного и необычайно спокойного путешествия по Бискайскому заливу и вдоль португальского побережья они поочередно посещали капитанскую столовую, в которой разместили койку Стивена. Но пассажиры оказались не единственными - Мэтьюрин ежедневно радушно принимал своих старых приятелей, Пуллингса и Моуэта. Другие же обитатели кают-компании приходили к нему время от времени, заходя на цыпочках и на пониженных тонах деликатно предлагая различные лекарства. Те самые люди, что с уважением внимали каждому его слову, теперь весьма смело давали советы. Киллик стоял над душой с бульоном, поссетом, приготовленным женой канонира, и рецептами лекарств для укрепления крови. Не будь благословенного опиума, с помощью которого он мог уплыть от своей раздражительности, его доброжелатели имели все шансы свести Стивена в могилу - гамак с двумя ядрами у ног - еще до мыса Рока, что у Лиссабона. Мэтьюрин, умея терпеть боль, тем не менее, находил скуку фатальным явлением. Казначей, капитан морской пехоты (абсолютно ему незнакомые) и двое священников бубнили и бубнили у него над ухом. Историю изобретателя очистителя с двойным дном он выслушивал семь раз, а кроме этого им и рассказать было нечего. Казалось, посетители продолжали свой бубнеж часами, в то время как натянутая улыбка Стивена все больше и больше напоминала risus sardonicus .
Однако под тридцать восьмым градусом северной широты здоровье Стивена начало восстанавливаться. Лихорадочное раздражение покинуло его, доктор снова стал уравновешенным и спокойным. Он даже обнаружил весьма приятные стороны в двух священниках и профессоре Грэхэме. Когда на носу по левому борту в дымке показался мыс Святого Викентия, Мэтьюрин чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы его вынесли на палубу в похожем на паланкин кресле с двумя рукоятками от шпиля. Перед ним открылась пустыня - серые воды океана, в которых, в день святого Валентина 1797-го года лейтенант Обри, сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон разбили многократно превосходящий их испанский флот. Позже "Ворчестер" покачивался на волнах Гибралтара рядом с Новым Молом, загружая на борт свежие припасы и ожидая, пока не утихнет левант - сильный восточный ветер, мешающий "Ворчестеру" пройти сквозь Пролив и попасть в Средиземное море; в это время Стивен в компании профессора Грэхэма нежился в лучах солнца, сидя в кормовом камбузе, взгромоздив забинтованную ногу на табуретку и держа в руке стакан свежего апельсинового сока. Несмотря на то, что шотландец был мрачен и без малейшего чувства юмора, он прочел множество книг, и, преодолев, хотя бы частично, свою нелюдимость, превратился в приятного, открытого и ни в коей мере не скучного собеседника. Стивена несколько раз посещали гости с побережья, и после последнего визита доктор обзавелся образцами четырех редких споровых, увидеть которые ему всегда хотелось; теперь же он рассматривал их с таким удовольствием, с такой жадностью, что даже не сразу ответил профессору, поинтересовавшемуся, на каком языке Мэтьюрин разговаривал с тем господином.
- На каком языке, сэр? - улыбаясь, переспросил Стивен: настроение у него было необычайно приподнятое, можно даже сказать, радостное. - На каталонском, - из чистого озорства он хотел ответить "на арамейском", но Грэхэм являлся слишком ученым лингвистом, чтобы клюнуть на подобное.
- Значит, доктор, вы говорите на каталонском, французском и испанском?
- Я провел многие годы на берегах Средиземного моря, - объяснил Стивен, - и во времена своей юности подучил некоторые языки его западной части. Однако, я не знаю арабского подобно вам и, Боже упаси, еще меньше турецкого.
- Возвращаясь к нашему сражению, - переварив сказанное, произнес Грэхэм, - чего я не понимаю, так это почему капитану Обри вообще пришла в голову мысль вести стрельбу необычайно окрашенными ядрами.
- Видите ли, - улыбаясь упомянутому Грэхэмом сражению, начал Стивен. С шикарного балкона им открывался вид на весь залив - Альхесирас на дальнем берегу, где ему доводилось принимать участие в настоящих боевых действиях - сто сорок два человека потерь на одном только ЕВК "Ганнибал" - кровь и гром на протяжении всего дня.
- Как вам должно быть известно, лорды Адмиралтейства в своей бесконечной мудрости решили, что в первые шесть месяцев службы ни один капитан не должен в месяц выстреливать ядер больше, чем на треть от количества орудий на борту, под страхом различных наказаний. А после этого - только половину от количества орудий. Уайтхолл полагает, что моряки научатся стрелять точно и быстро, пока судно бросает во все стороны на волнах. А капитанам, не желающим верить в столь радужные идеи, приходится покупать порох за свои деньги, если они, конечно, могут себе это позволить. Но порох дорог. Бортовой залп на судне, подобном нашему, требует порядка двух центнеров , если не ошибаюсь.
- Мама дорогая, - резюмировал глубоко пораженный Грэхэм.
- Именно, сэр, - согласился Стивен. - Один фунт пороха стоит шиллинг десять пенсов и еще фартинг, выходит солидная сумма.