Весь поселок собрался в большом доме собраний, где чинно помянули усопшего. Торгейр внес солидную долю на похороны и поминки, и народ разошелся по домам с видимым примирением.
10
Через несколько дней прибыл законоговоритель Маркус, молодой и весьма уверенный в себе. В нем чувствовался веселый нрав и обходительность. Он запросто вступал в общение с людьми, не гнушаясь их низким происхождением или бедностью.
Он остановился в доме годи Торкельсона. Люди стали шептаться, что дело Торгейра будет провалено. От епископа из Скальхольта тоже прибыл посланец, настоятель монастыря, и тоже поселился в доме годи. Тот стал расхаживать с надменным видом.
Тинг был назначен. Старейшины и все желающие принять в нем участие стали собираться в поселок. Было похоже на праздник. Начались торги, и хозяева, пользуясь случаем, стали совершать пустяковые сделки и договариваться о браках своих детей. Уже мало кто говорил о несчастье, случившемся в поселке.
В воскресенье глашатай обходил дома, созывая на тинг.
– Вот чудно, – говорил Ленок, – даже простой работник может кричать на годи и даже от имени своего хозяина.
– Ну и что? Здесь так заведено, что работник, раз он свободен, может на любом сборище голос свой возвысить.
– Так и мы пойдем?
– А чего нет? Надо глянуть на их тинг. Говорят, их законоговоритель очень мудр, хоть и молод еще.
– Это тот, что остановился у годи? – спросил Сивел.
– Тот самый, – ответил Ленок.
– Нет веры моей ему. Чего у годи остановился?
– Как же? Власть надо уважать, а там видно будет. Тем и интересно послушать, как они дело будут решать.
* * *
Люди собирались. Скамей всем было мало, большая часть людей стояла, вытянув шеи. Скоро стало нечем дышать, воздух спертый. Открыли двери и крохотные оконца, но это мало помогло.
Маркус начал тинг с обычных пунктов о свободе, установленных в своде законов "Серый гусь". Напомнил о традициях, существующих на острове с момента заселения, помянул героев, прославившихся подвигами во славу новой их родины. Затем огласил основной вопрос, по поводу которого собрались жители.
Спорящие принесли клятву говорить правду и уважать соперника.
Вызвали Торгейра как истца по делу. Тот встал и приосанился:
– Многоуважаемый законоговоритель и все собравшиеся! Я всем признателен за труд, который вам пришлось проделать, прибыв на наш тинг, бросив работу, которой всегда так много у нас. Но дело мое не терпит дальнейшего отлагательства…
Это было, так сказать, вступление. Традиционное.
Далее он коротко изложил причину спора и вражды. Говорил медленно, внятно. Не докучал мелкими подробностями. Замолк.
Тишина с минуту не нарушалась ничем, кроме вздохов потеющей и переминающейся публики.
– Что ж, – Маркус огладил рыжеватую бороду, – теперь послушаем, что скажет нам уважаемый годи Ари Торкельсон. Говори, годи, все слушают тебя, – бесстрастный голос законоговорителя выразил лишь желание строго следовать закону.
Годи Ари встал:
– Уважаемый тинг! И ты, наш прославленный законоговоритель! Отдаю в ваши руки судьбу свою и достояние. Хозяин Торгейрборга нарушает наш мирный труд. Он не желает продавать нам лес, без которого мы никак не можем обойтись. Такое впервые происходит в нашем фьорде. Люди обозлены и, я считаю, вполне справедливо. Каждый готов отдать запрошенную цену, но он не хочет уступать. – Годи перевел дух, заметив на лицах слушателей одобрение. – Не удивительно, что люди стали косо смотреть на Торгейра.
А его сын Орм нанес смертельную рану жителю поселка, от которой тот скончался. Я требую сурово наказать молодого Орма! Он не посчитался с той дружбой, которую к нему питал усопший Тьодольв. Я надеюсь на вашу справедливость, люди и старейшины!
Годи сел. Раздался одобрительный гул приглушенных голосов. Но большинство поняли – годи не все сказал, что должен был, да и не так, как было. Ждали, что скажет законоговоритель. Тот ждал, что люди станут высказываться. Те молчали, не решаясь открыто принять ту или иную сторону.
– Ну что ж, – начал Маркус негромко. – Мы слышали обе стороны, но лучше, если выскажутся и другие, свидетели случившегося. Говорите, люди, но коротко и ясно.
– Я скажу! – вперед выступил распаренный бонд из сторонников годи. – Можно дальше не разбирать дело! Все и так ясно! Где это видано, чтобы сосед не помог соседу! Такого никогда у нас не водилось! Пусть продает, что имеет лишнего! – Бонд оглянулся, ища у публики поддержки. Но та молчала, ждала.
– Кто еще может сказать в защиту или оправдание спорщиков? – спросил законоговоритель.
И тут… Да это Ленок! Торопливо расталкивая локтями плотно стоящих людей, прорвался вперед.
– Мы… Я тут человек новый… – начал он, перхая от смущения. Все-таки речь чужая, хоть и освоенная. – У нас в Новгороде тоже случаются споры. Так вот я хочу сказать, что тут ваш уважаемый годи не все так молвил, как было дело. Да и не все сказал. А разгон овец и отравление собак? Это чьих рук дело? А Орм что, он на улице ранил приятеля? Тот поджог устроил. За это руку надо отнимать! Да в темноте Орм и не мог видеть, кто покусился на его добро! Да и в этом ли дело? Вор должен понести наказание. Он его уже понес. Остается узнать, по наущению кого он это делал? Вот о чем надо говорить! – Ленок низко поклонился законоговорителю и, красный от волнения и духоты, протиснулся назад.
Маркус с интересом слушал сбивчивую речь Ленка и что-то спрашивал у сидящих рядом. Лицо оставалось непроницаемым и спокойным.
– Дайте мне сказать! – выступил бонд из ближнего хутора. – Наш новый поселенец мог говорить. Тинг никого не лишает слова. Но он недавно был рабом. А я скажу, что Торгейр плохо поступил и нуждается в поучении, но и Тьодольв получил по заслугам.
После этого народ стал говорить охотно и многословно, хотя и мало по существу дела.
Маркус слушал и хранил каменное спокойствие. Наконец сказал:
– Уважаемый народ Брейдифьорда! Я выслушал многих со вниманием. Мне не раз приходилось разбирать подобные случаи, и не так уж трудно определить здесь правого. Но мы не будем строго судить вас, люди. Нарушитель законов "Серого гуся" сам получил надлежащее наказание и не нуждается в людском суде. Наш уважаемый годи, конечно, виноват, но не так сильно, чтобы отстранять его от почетного места в вашем фьорде. Он, думается, и сам понял свои ошибки. Торгейр вправе сам распоряжаться своим товаром, и тут мы ничего ему не можем предъявить. Надо смириться и забыть. Орм, убивший вора, не может быть судим строго. Можно его изгнать на год или полгода из фьорда, но это сами решите. Я не советую. А теперь, с позволения спорщиков, приглашаю всех на обед. И пусть у вас всегда будет мир и согласие. Готовьте столы, люди!
Его пространную речь многие не все толково поняли. Но приняли почтительно, с чувством благоговения, как проповедь. И – повалили на воздух. Там журчала ручьями весна, в воздухе гоготали запоздавшие косяки гусей, а море фьорда глухо ворчало, облизывая скалистый берег.
– Ленок у нас скоро станет местным законоговорителем, – ткнул Сивел говоруна кулаком в бок.
– Ого, он еще Маркуса переговорит! – одобрительно поддержал Белян. – Только освоится малость. Он еще покажет!
– Да запросто! – воспрянул Ленок.
– Ну-ну, ну-ну. Начальник справный из тебя уже получился, – намекнул Белян.
– А чего? Природа, она такая! Где в одном месте убавит, там в другом прибавит.
– Сам понял, что сказал?
– Не-а! Но умно, а? Так умно, что сам не понял. Это, дадут боги, токмо через сто и сто лет кто-нибудь повторит и поймет. А как же!
* * *
Примирение враждующих сторон в поселке встретили с облегчением. Надоела вражда. Перестали косо смотреть друг на друга, опять стали добрыми друзьями и товарищами. Хотя осадок, конечно, остался. Остался осадок, что ж. Ну так не баламуть его зазря, вот и незаметно будет, что он вообще есть.
Торгейр часть леса продал соседям, объявив во всеуслышание:
– Лес предназначался для Гренландии. Туда снаряжаю судно. Там он еще нужней. Ну и, конечно, дороже продать можно. Ртов в эту зиму было много, а накормить всех надо было.
* * *
Отшумела буйная весна. Стаяли снега, туны буйно зеленели свежими всходами трав. Хейди покрылись мхами и пестрели разноцветьем под лучами почти не заходящего солнца.
Бонды все были поглощены заботами об урожае и скотине. На сон оставалось часа четыре-пять.
И тут руки свободных моряков-гостей Торгейра пригодились как нельзя лучше.
Торгейр всячески оттягивал отплытие судна, а работ не уменьшилось. Часть моряков, занятая ремонтом судна, постоянно возилась на борту и выходила в море на лов рыбы.
– Неохота думать об отплытии, – сказал как-то вдруг Белян, разгибая спину и обтирая пучком травы косу. – Мне б тут остаться. Тихо и вольготно, а там и домой сладим когда-нибудь.
– Домой хорошо бы, – мечтательно молвил Ленок, теребя промокшую от пота рубаху.
– Но, видно, мало молимся богам. Хозяин отряжает нас с Ормом в западную страну. А там, сказывают, такой холод, что кровь стынет в жилах.
– Люди везде живы будут. Да и не на все время туда. Авось боги соизволят вызволить нас с того острова.
– А Сивел даже рад вроде. Молодшие завсегда мало думают о жизни.
– Да ты всего на год с небольшим и старше брата!
– Не в годах дело. Головой он молод. Кровь играет. Удоволить себя хочет. Непоседа.
– Я и того хуже! Мне и вовсе на одном месте не сидится.
– Вот ты его и сбиваешь с пути.
– Да какой же тут путь, сидьмя сидеть? Молодые еще, мир увидать охота. Почто бухтишь? Судьбу не переиграешь. Здешняя старая богиня судьбы Норна властвует над народом до сих пор. А мы своих богов и подзабывать стали. Придется поминки готовить здешней – она ближе, да и среди чужих людей состоять будем.
– Крамольные речи ведешь, Ленок! Негоже свое забывать! Так и пращуров своих позабыть можно.
– Тут ты верно изрек. Пращуров забывать не след. А и многих из них мы помним? Мы не князья, у нас род короткий. Я вот деда своего и то почти не упомню, а дальше и того темней. Где уж нам!
– То и плохо. А тут каждого предка помнят и чтят. Сколько колен прошло от заселения, а каждый своего помнит и чтит. Нам поучиться тому не стыдно. А то и нас, поди, никто добрым словом не помянет.
– Не, нас еще помнят. Но вскорости могут, конечно, и забыть. Вот родители наши богам души отдадут, и тогда, почитай, никто и не вспомянет…
С хутора просматривалось море и едва видные черточки рыбачьих лодок. Ветер холодил взопревшую спину. Белян поправил на голове ремешок, удерживавший светлые длинные волосы, и налег на косу.
* * *
Поселок и хутора вокруг жили мирно и в трудах, но случались и небольшие встряски, когда на короткое время языки снова перебирали весенние тревоги времен тинга.
Орма не изгнали из поселка, но ему постоянно приходилось опасаться мести родичей убитого Тьодольва. Нет-нет да случались неожиданные выпады в его сторону. То камень просвистит у виска, то свалится ведро с водой на голову при входе в дом к соседу, то кто-то собак натравит. Орм постоянно ходил с палкой и ножом.
Торгейр решил отправить сына на самостоятельное дело в Гренландию. Там много дел найдется, а тем временем здесь страсти поутихнут.
– Сын, – сказал Торгейр, – ты до сих пор без семьи. Уходишь далеко, без жены будет плохо, да и не по нашим правилам. Готовься к свадьбе. Невесту тебе уже подобрал. Будет хорошей хозяйкой.
Спорить бесполезно. Да и зачем? Сердце Орма было свободно. И какая, по сути, разница, кто туда вселится. Тем более что Орму все равно – в Гренландию. А там любая жена люба.
Как только окончились первые работы на полях и управились с сенокосом, Торгейр назначил день свадьбы.
Хеге, невеста Орма, рослая рыжеватая девушка с соседнего хуторка, смущалась и краснела веснушчатыми щеками. Свадьба прошла скромно. Дела не ждали и требовали сильных рук. Да и на пиршество Торгейр особо не расщедрился. Надо еще окупить расходы на зимовку людей, на предстоящее отплытие в Гренландию.
Так дотянули до августа. И только собрав жатву и управившись с основными работами, Торгейр распорядился: пора!
Годи Ари отслужил короткий молебен, исполняя обязанности священника.
Моряки же украдкой бросали щепотки соли в воды фьорда, шептали старинные заклинания старым богам, крестились и одновременно шептали молитвы богу морей и морских стихий Ньорду, прося у него малую толику удачи.
11
Крепкий северо-восточный ветер туго натягивал парус. Гребцы сидели без дела, скрываясь под тентом от брызг.
– Была б ясная погода, – говорил Ленку рулевой Гест, наваливаясь грудью на румпель, – видны были б скалы Гунбьерна.
– А чего так их прозвали?
– Был у нас такой моряк, Гунбьерн. Он их и открыл, а затем попал и в Гренландию. Он у нас знаменит.
– А почему "у нас"? Ведь ты не исландец.
– Почему нет? Я тут родился и вырос. Потом уж я попал к Кальфу Тормсону. Правда, мне редко приходилось бывать на родине, но я ее никогда не забываю.
– А что за страна Винланд? Приходилось слышать о ней.
– О! То богатая страна! Только населена темными и свирепыми склерингами.
– Далеко?
– Не так уж и далеко. От Гренландии даже близко.
– А чего ж не плавают?
– Плавают. Только редко и с опаской. Много страхов о той стране в рассказах, вот люди и сторонятся туда ходить.
– А наши живут там?
– Живут, но вроде не постоянно. Я ж там никогда не был и мало чего знаю. В Гренландии больше знают. Оттуда чаще лодьи в ту сторону ходят. Еще разузнаешь. Будет время.
* * *
Чего-чего, а времени и впрямь вдосталь. Впору его убивать. Белян убивал его, время, пребывая в уже привычной тоске. Или оно, время, его убивало. Ленок пытался шутковать с ним, да он все смурней и смурней. А ведь воин изрядный! Так то-то и оно – Белян воин, а тут море. Не любо оно ему. Беляна постоянно мутило. Он казался себе слабым и немощным среди других. Работу исполнял усердно, но еду принимал неохотно и часто вовсе отказывался от нее.
– Пятый день плывем, а он уж исхудал и позеленел, – говорил Сивел Ленку.
– Ничего, мужик здоров, аки бык, выдюжит.
Под вечер кормщик Торд Арисон стал тревожен, с опаской поглядывал на горизонт.
– Быть беде, – походя бросил Ленку рулевой Гест.
– Что так?
– Шторм надвигается. Вишь, дополнительно крепим груз и мачту.
Ночь только опустилась на море, как ветер стал крепчать. Море стало забрасывать пенные шапки на судно. В полную силу заработали черпальщики.
На румпеле надрывались трое моряков, привязанных веревками. Кнорр качало и швыряло на валах с чудовищной силой. Никто не сомкнул глаз.
Серое утро застало измученных моряков вялыми и угрюмыми. Шторм несколько поутих, но ветер еще бросался на несчастное суденышко. Промокшие и озябшие люди с трудом удерживались на ногах, хватаясь непослушными пальцами за все, что попадалось под руки.
Ветер переменился на северный – парус пришлось убрать. Судно дрейфовало на юго-запад, и гребцы выбивались из сил, стараясь хоть чуть-чуть удержаться на нужном курсе.
– Далеко нас отнесет к югу! – кричал кормщик Торд, свирепо оглядывая гребцов, надрывающихся на веслах. – Подбодри их, сигнальщик!
Сигнальщик гонгом стал наращивать темп гребли, но в такое волнение гребцы не управлялись с веслами. Они вырывались из одеревеневших рук, били гребцов и сваливали их под сиденья. Судно виляло, рулевые с руганью старались выправить его.
Сигнальщик бросил бить в гонг и крикнул кормщику:
– Не совладать! Спускайся к югу! Потом поднимемся, как шторм поутихнет! Сил больше нет!
Торд Арисон страшно выругался, но последовал совету. Выбросили плавучий якорь, замедлив дрейф судна к югу, и немного успокоились.
Густой туман опустился на море. С носа судна было не углядеть корму. Море вздыхало, отдуваясь после недавнего шторма. Куда ж нам плыть? Ничего не видать, не сориентироваться.
– Слышу шум волн! – донеслось с носа. – Прямо по курсу и по правому борту!.. О! Ледяная гора впереди и справа!.. Возьми левей, Гест, а то в лед воткнемся!
Да, видно, плохо умилостивили Ньорда. Шторм миновал, так льды появились. Не иначе, как проделки Ньорда. Он всегда подстерегает зазевавшегося моряка.
Шум нарастал. Люди напряженно вслушивались. Туман наконец стал рассеиваться. Справа открылась громада айсберга в пене прибоя.
– Гляди, впереди тоже гора!
– То другая! Не эта!
– Гест, клади руль налево! – крикнул Торд. – Правь парус, ветер поднялся!
– Стой, кормщик! Слева тоже гора! Только дальше!
Туман под напором ветерка рассеялся окончательно, и стало видно, что ледяные глыбы почти целиком окружили судно. Узкие проливы вели в море, и именно туда кормщик решил направить кнорр. Ветер дул в нужном направлении, и судно медленно стало проходить проливом. Слева – высокая ледяная гора, справа – широкая пологая льдина, вся в торосах. Видно, оторвало в шторм береговой ледник.
– Гора падает! Берегись! Раздавит!
С нарастающим шорохом поначалу медленно, но все ускоряясь, переворачивалась отвесная стенка ледяной горы высотой футов в сто.
Гест рванул руль налево, и только кнорр прошел несколько футов, как с оглушительным грохотом осыпающихся льдин гора рухнула в море, едва не задев борт судна.
Огромный вал швырнул судно под небеса. Крики и мольбы потонули в грохоте и скрежете, в шипении и плеске волны. Пена хлынула на борт, и в одно мгновение все оказалось в воде.
Кнорр на гребне вала стремительно понесло на соседнюю льдину, крутя в водоворотах. Крики смытых за борт утонули в грохоте волн, да и никто не мог уследить за этим. Каждый уцепился мертвой хваткой за что попало и в молитвах ожидал конца света.
Вал накрыл льдину, и судно с треском ударилось о твердое. Волна перекатилась через него, взметнулась каскадом огромной силы и отхлынула, вращая несчастное суденышко. Днище скребло об лед, дерево крошилось и трещало.
Наступила почти полная тишина, нарушаемая лишь журчанием сбегающей по льду воды. Новая волна, но уже меньшей силы окатила судно, шевельнула, но отхлынула, оставив полуразвалившийся кнорр на льдине. Люди разжимали побелевшие пальцы, выползали на лед и очумело оглядывались по сторонам.
Беляна с трудом оторвали от сломанной мачты, в которую тот вцепился.
Сивел вылез сам, с огромным синяком во всю щеку и прихрамывая на правую ногу.
Ленок с радостью бросился к товарищам:
– Чуть к пращурам не отправились! Такого вовек не узреть! Хоть живы остались! Слава богам!
– Пересчитать и определить всех! – приказал кормщик Торд, припадая на ногу. – Кого нет?
Орм голубил насмерть перепуганную Хеге, дрожащую и всхлипывающую. Хотя сам был в сильном замешательстве и растерянности.
Люди бродили по судну, окликая товарищей, искали и подсчитывали.
– Шесть человек пропали, – доложил Гест понуро. – Да вот еще четверо плохи. Ушиблены и поранены.
– Живые, и то хорошо! Вефу нашему работа. Разводи огонь. Людям сушиться надо. Закоченели все!