- Это несправедливо. И эгоистично. Я всего лишь бедный старик, и от меня мало проку, поэтому лучше убей меня сразу, безболезненно и быстро. Тебе просто нужно слегка сжать мне горло, ты же такой сильный. Прошу тебя!
- Нет! - снова покачал головой канарец. - Это несправедливо. Чего ты добиваешься? Чтобы я остался здесь наедине с твоим трупом, страхами и угрызениями совести? Нет! Мы пройдем через это вместе до самого конца.
Они вновь погрузились во мрак и безмолвие. Впрочем, длилось это недолго: неожиданно сверху просочился тусклый свет, а затем прямо на них полился тяжелый, теплый и вонючий дождь, сопровождаемый громким смехом.
- Вот ведь сучье отродье! - в ярости выругался канарец. - Они справляют на нас нужду!
Он оказался прав: три или четыре женщины, присев на корточки на бамбуковую решетку, мочились прямо на них, а одна без всякого смущения даже навалила кучу.
Через полчаса женщины подняли решетку, спустили в яму некое подобие грубо сколоченной лестницы и принялись делать пленникам знаки, чтобы те выбирались наверх, многозначительно потрясая перед ними копьями и издавая звуки, очень мало похожие на человеческую речь.
Бернардино из Пастраны и Сьенфуэгос с любовью посмотрели друг на друга и крепко обнялись на прощание.
- Помилуй, Господи, наши души, - сказал плотник. - И пусть всё произойдет как можно быстрее.
- Прости, что я тебя в это втянул.
- Ты не виноват. Никто не виноват, - успокоил его Стружка. - Идем! Пусть не говорят, что испанцы не умеют умирать с честью. Пошлем их к черту, - и он остановил Сьенфуэгоса жестом. - Я первый, потому что старше.
Они молча поднялись, пытаясь сдержать дрожь в ногах и выглядеть храбрыми, хотя совершенно таковыми себя не чувствовали. Выбравшись наверх, они поднялись в полный рост, при этом канарец был больше чем на две головы выше захватчиц.
Вооруженные стражницы подвели их к группе из нескольких человек, стоящих неподалеку от ямы, у двоих были связаны руки. Только теперь они поняли, где находятся.
Деревня - если так можно назвать это дикарское поселение - занимала примерно сотню метров в длину и состояла из пары десятков лачуг без стен, но с крышами, покрытыми пальмовыми листьями. Находилась она на своего рода холме, поднимающемся из воды и почти со всех сторон окруженном морем; правда, густые деревья, которыми холм зарос сверху донизу, делали поселение практически невидимым снизу.
Между обрывом и первыми рядами хижин помещались десятка два таких же ям, накрытых бамбуковыми решетками, а вдалеке маячил большой круглый дом с глинобитными стенами.
Женщины, числом около тридцати, как и все местные дикари, совершенно голые, тут же окружили пленников, присев на корточки, а тем временем несколько замурзанных детишек обоих полов молча наблюдали за этой картиной с опушки леса.
В течение десяти минут никто не двинулся с места.
Наконец, дверь круглой хижины распахнулась, оттуда вышел старик, украшенный разноцветными перьями, и медленно двинулся к ним, широко расставляя ноги, поскольку раздутые деформированные ступни не позволяли ему двигаться, как положено.
Женщины в глубоком почтении склонили перед ним головы и принялись бормотать своего рода молитву, пока вновь прибывший не остановился перед испанцами, глядя на них с большим интересом.
Этот интерес, безусловно, не сулил ничего хорошего.
Затем старик подошел ближе, потрогал изорванные штаны пленников, ощупал их тощие волосатые тела, с особенным интересом подергал за бороду старого Стружку и вновь неодобрительно покачал головой.
Наконец, он издал хриплый рев, явно служивший приказом.
Из одной хижины вышли две женщины, сильно отличающиеся от остальных, сидящих на корточках, поскольку их ноги не имели никаких признаков уродства, а сами они были намного полнее и чертами лица напоминали скорее уроженок Кубы или Гаити. Женщины поставили перед пленниками сосуды из высушенной тыквы и исчезли так же поспешно, как и появились.
Потом к пленникам подошли несколько карибок, сели на землю рядом, заставили их открыть рты, засунули туда толстые бамбуковые трубки, через которые принялись вливать в рот отвратительную вонючую массу из тыквенных сосудов.
Очень скоро Сьенфуэгос понял, что сопротивляться бессмысленно; его крепко держали за волосы, оттянув голову назад, пришлось глотать тошнотворную гадость, подобно гусю, пока не возникло ощущение, что гнусное месиво вот-вот потечет обратно через глаза и ноздри.
Потом им заклеили рты длинными полосами кожи, чтобы предотвратить рвоту, да так и оставили с чудовищно раздутыми животами, пленники тем временем едва не теряли сознание от непрестанных позывов к рвоте.
В течение нескольких недель испанцы пребывали в самом страшном аду, какой только может вообразить человек: ужасная процедура насильственного кормления повторялась трижды в день, после чего их возвращали в яму, где они проводили ночь в ужасных мучениях.
Они пребывали в своего рода вечном полузабытьи, а в редкие минуты просветления им едва удавалось привести мысли в порядок, поскольку постоянные колики заставляли кататься в собственных экскрементах, оставляя силы лишь на то, чтобы молить Бога о скорой смерти.
Наконец, однажды утром снова появился украшенный перьями старик. Он, казалось, остался вполне доволен тем, как пленники поправились, но при этом, видимо, посчитал такую диету чрезмерной и приказал сократить рацион.
Мало-помалу старик Стружка и канарец Сьенфуэгос возвращались в мир живых.
Оказалось, что они не единственные, кто страдает от подобных мучений; в большей части других ям также содержались пленники, в основном женщины и дети, которых также подвергали этой процедуре, то есть деревня фактически представляла собой огромную ферму, где вместо домашних животных откармливали людей.
Но где же находились в это время мужчины?
- Они на охоте, - однажды робко ответила одна из пленниц, гаитянка, прожившая на острове более десяти лет, у нее не было здесь иного предназначения, кроме как готовить еду и рожать детей, которых у нее отнимали и откармливали на убой. - Они ушли на охоту пять лун тому назад и до сих пор не вернулись, - после этих слов она глубоко вздохнула. - До тех пор, пока они не вернутся, никого не убьют, но зато когда вернутся... тогда будут убиты многие, очень многие!.. Всех съедят на большом празднике.
Сьенфуэгос, за время своих отношений с Синалингой успевший неплохо овладеть асаванским диалектом, который не имел ничего общего с гортанным рыком карибов, ничего не сказал, однако в ту же ночь, оставшись наедине с плотником, не преминул заметить:
- Возможно, надежда еще есть.
- Что еще за надежда? - отмахнулся Бернардино из Пастраны. - Единственная моя надежда - умереть достойной смертью, но ты не хочешь мне в этом помочь.
- Послушай! - вышел из себя канарец. - Умереть ты всегда успеешь. Сейчас главное то, что праздник, для которого мы предназначены, быть может, вообще не состоится. Ты заметил, какая татуировка у на груди у того попугая в перьях?
- Разумеется, заметил, - неохотно признался Стружка. - Она меня пугает. И что с того?
- А то, что, если я не ошибаюсь, точно такие же рисунки были у дикарей, которых мы поубивали в форте.
- И что?
- А то, что, если мне не изменяет память, это как раз и случилось около четырех месяцев назад.
Впервые за долгое время глаза старика Стружки радостно сверкнули.
- Так ты хочешь сказать, что те воины - как раз те самые самцы, которых ждут эти бестии? - спросил он.
- Наверное. Всё совпадает: они каннибалы, выглядят так же, разукрашивают себя таким же образом и ушли отсюда незадолго до того, как напали на нас. Если это первый остров, на который мы наткнулись, отплыв с Гаити, то вполне логично, что именно отсюда они и устроили набег.
Довольно долго старый плотник молчал, скорчившись в темном углу, воняющем рвотой, потом и дерьмом, и обнимая колени, но в конце концов пожал плечами и махнул рукой с видом фаталиста.
- В конце концов, что нам это дает? - прошептал он. - Они будут продолжать вливать в нас эту гадость, пока мы не лопнем, и в конце концов нас все равно съедят, вернутся мужчины или нет. Как только они поймут, что ждать бессмысленно, все будет кончено.
- Но мы хотя бы выиграем время! - возразил рыжий. - А за это время, глядишь, и найдем способ сбежать. В конце концов, мы цивилизованные разумные существа, а они недалеко ушли от лесных обезьян. Так что это - вопрос смекалки!
- Смекалку обостряет голод, - проворчал старик. - А у меня теперь все время набит живот. Я уже и забыл, что значит думать.
- Вот как раз сейчас самое время вспомнить, что это значит, - последовал резкий ответ. - Меня ждут в Севилье, а кроме того, я уверен - то, что болтается у меня между ног, может послужить для чего-нибудь более интересного, чем стать закуской для этих дикарей.
Спустя три дня канарец имел случай убедиться, хотя и весьма малоприятным образом, что его выдающийся пенис интересует дикарей не только в качестве закуски.
Как всегда, пришел старый сморщенный колдун и отдал новый приказ. Вскоре притащили юную пленницу: девушку-гаитянку, которая так дрожала от страха, что казалась полупомешанной. Когда выяснилось, что от нее требуется лишь повернуться к канарцу задом и встать перед ним на колени, раздвинув ноги и предложив себя, она почувствовала такое облегчение, что даже не сопротивлялась.
Одна из карибок освободила Сьенфуэгоса от болезненных пут, а затем при помощи похабных жестов дала ему понять, что он должен совокупляться с девушкой, которая, закрыв глаза, уткнулась лицом в песок и теперь с равнодушием коровы, приведенной на случку, ожидала, когда он в нее войдет.
Потрясенный канарец в ужасе смотрел на приготовленное для него тело и десяток женщин и детей, пристально на него глазеющих. Он инстинктивно сделал шаг назад и покачал головой.
- Нет! - воскликнул он по-испански, прекрасно осознавая при этом, что его не поймут. - Я не стану этого делать. Я не животное!
Два копья уперлись ему в спину, а колдун угрожающе зарычал.
- Я сказал: нет! - твердо повторил Сьенфуэгос.
Одна из карибок подошла еще ближе, резким жестом сорвала с него остатки грязных и драных штанов, и после кратного мига оцепенения по всей группе женщин прокатилась волна шепота и истерических смешков, а украшенный перьями старик нахмурился и что-то хрипло пробубнил.
Три женщины тут же подняли рыжего с земли и поставили его на колени перед девушкой, а еще две снова ткнули копьями, пытаясь силой заставить исполнить предназначение.
Сьенфуэгос взвыл от ярости и попытался освободиться, но на него немедленно обрушился град ударов, из его носа хлынула кровь, а под левым глазом выступил фингал.
Гаитянка снова посмотрела на него и пробормотала на своем языке:
- Давай, а не то тебя кастрируют!
- Что? - переспросил Сьенфуэгос, решив, что не расслышал.
- Если выяснится, что делать детей ты не можешь, тебя кастрируют, чтобы побыстрее толстел.
- Боже милосердный! - обреченно воскликнул пастух. - Не может быть!
- Здесь все возможно, - прозвучал печальный ответ.
Сьенфуэгос ошеломленно застыл, пытаясь свыкнуться с мыслью, что должен вызвать эрекцию на глазах у почти полусотни свидетелей, если желает остаться мужчиной. Он опомнился лишь, когда заметил, что две стражницы принялись грубо возбуждать его, готовя к совокуплению с девушкой, как если бы он был жеребцом или быком, неспособным сделать это самостоятельно.
Его задача состояла в том, чтобы, пристроившись к несчастной девушке сзади, совершить одно из величайших в жизни усилий: отвлечься от окружающей действительности, сосредоточив все внимание на том, чтобы овладеть совершенно не привлекающей его женщиной, но овладеть ей любой ценой.
Несколько минут спустя воцарилось тяжелое молчание, прерываемое лишь стонами боли и наслаждения, издаваемыми юной пленницей, когда огромный пенис канарца проник в ее лоно и начал ритмично двигаться внутри.
Карибки, чьи мужья уже больше пяти месяцев назад вышли в море, ошеломленно молчали, а когда девушка после вздохов испустила долгий вопль наслаждения, упала ничком на землю и стала содрогаться, словно готова умереть от оргазма, многие женщины сами задрожали с ней в унисон.
Сделав свое дело, канарец встал и медленно направился в сторону ближайшего перелеска. Никто ни единым жестом не попытался его остановить.
Отыскав небольшой ручей, он вошел в воду, предоставив мягкому течению медленно смывать грязь, покрывавшую каждый сантиметр его тела.
А потом горько заплакал, сообразив, что, возможно, только что стал отцом ребенка, которому суждено быть откормленным и съеденным, подобно свинье.
4
Омерзительная сцена повторялась чуть ли не ежедневно, но после начального стыда и отвращения Сьенфуэгос осознал, что случившееся поможет ему завоевать карибок - теперь они глядели на него как на образчик удивительного сверхчеловека громадного роста, с телом Геркулеса, огненными волосами и невероятным пенисом.
Вне всяких сомнений, расизм был частью их традиций. Женщины большинства островов, которые позднее станут известны как Малые Антильские, не допускали даже мысли о том, чтобы отдаться чужаку, поскольку плод от такого союза всегда считался нечистым и с самого рождения был обречен на откорм и убой.
Их мужчины случалось, усыновляли детей, рожденных пленницами и предназначенных для "потребления", но каннибалка-мать могла не сомневаться, что порождение ее утробы, зачатое от пленника, непременно станет пищей для соплеменников.
Именно по этой причине, во избежание путаницы, колдун племени с самого рождения особым образом перевязывал ноги детей чистой крови, это и являлось причиной непостижимого уродства - ноги раздувались почти втрое против обычной толщины, что в глазах племени считалось необычайно красивым, а также позволяло с первого взгляда отличить своих от остальных смертных.
"Каннибал не ест каннибала", - это был самый древний и высокочтимый закон племени, так что все, кто не удостоился сомнительной привилегии обладать чудовищно раздутыми ногами - то есть практически все остальное человечество - являлись кандидатами на съедение.
Карибки, покинутые мужьями почти полгода назад, выказывали при виде Сьенфуэгоса заметное беспокойство и возбуждение, однако предпочитали держаться на расстоянии от единственного, по всей видимости, мужчины в деревне, хотя охотно использовали его в качестве племенного жеребца, чтобы оплодотворять пленниц и получить таким образом новую скотину для откорма.
Созерцание ежедневных совокуплений, несомненно, возбуждало женщин, и канарец очень скоро заметил, что многие из них стали смотреть на него совершенно другими глазами - возможно, прикидывая, не станет ли он единственной надеждой племени на продолжение рода, если воины так и не вернутся.
Сама мысль о подобном приводила Сьенфуэгоса в ужас; ему даже представить было страшно, что к нему прикоснется одно из этих мерзких созданий. Но при этом он тешил себя надеждой, что, возможно, к такому решению они придут еще не скоро, и у него достаточно времени, чтобы расслабиться и получить как можно больше удовольствия от своего нового и небезынтересного положения.
Ведь теперь он был уже не просто животным, предназначенным для откорма, но представлял определенную ценность, так что мог себе позволить ставить некоторые условия. С помощью одной из пленниц, говорившей на обоих языках, он дал понять старику в перьях, что, если тот хочет, чтобы он продолжал свою "работу", то должен предоставить ему и его товарищу более приемлемые условия жизни.
Для старого колдуна, несомненно, было очень важно, чтобы рабыни беременели, давая племени новый скот для откорма, а потому, надолго уединившись в большом доме, являющемся, видимо, святилищем племени, он все же согласился позволить пленникам ходить по всей деревне под охраной трех вооруженных до зубов женщин, которые красноречиво дали понять, что не задумываясь прикончат их при первой же попытке к бегству. Хотя, сказать по правде, на этом островке спрятаться было особо негде, а уж бежать с него, не имея под рукой крепкой лодки, и вовсе было немыслимо, так что он и сам по себе представлял надежную тюрьму.
Следующие несколько недель прошли для испанцев в относительном благополучии; а вскоре им необычайно повезло, когда они обнаружили в одной из хижин многие свои вещи с борта "Севили"; среди них нашлась и коробка с шахматами, совершенно целехонькая.
Ни одному из примитивных созданий не удалось выяснить, как функционирует простейшая защелка, сохраняющая коробку герметично закрытой, и потому все фигуры оказались внутри. В результате старый Стружка и канарец Сьенфуэгос почти немедленно решили сесть под высоким дынным деревом за долгой партией в шахматы, позволившей им на многие часы отвлечься от невероятных проблем, мучающих их уже несколько месяцев.
Поначалу карибки поразились, как это столько странных фигурок появилось откуда ни возьмись, словно по волшебству, но любопытство и удивление быстро сменилось чем-то вроде почтительного восхищения при виде того, как двое взрослых мужчин, чьи жизни, без сомнения, находятся в серьезной опасности, на много часов застыли перед доской в клеточку, словно их души пребывают где-то далеко.
Чем они занимаются, и что всё это значит?
На сцену немедленно вышло прирожденное для каждого первобытного существа суеверие, примитивный разум карибок не мог вообразить, что такой сложный алтарь и множество крошечных идолов всего лишь заполняют досуг чужестранцев, способных отдавать этому занятию столько часов в подобных угрожающих обстоятельствах.
Самое большое впечатление необычное поведение чужаков произвело на сморщенного старика, хотя он и не желал этого признавать. Изучив внутренности тукана, он уже некоторое время назад пришел к выводу, что их маленькое племя ожидают ужасные беды. Впервые на его памяти воины не вернулись из похода, хотя прошло уже несколько месяцев, он начинал опасаться, что ужасный Ур-а-кан, не так давно опустошивший окрестности, мог застать их в открытом море.
Племя без мужчин - это не племя, это вообще ничто. Пока вырастут оставшиеся в деревне мальчики и смогут делать новых карибов, благодаря которым племя вновь станет непобедимым, пройдут годы. А что, если за это время соседи с юга проведают об их бедственном положении? Тогда они немедленно явятся, чтобы захватить овдовевших женщин и всех рабов, а местного колдуна пустят под нож и поставят на его место одного из своих.
Таким образом, будущее выглядело чудовищно неопределенным, а теперь к этому еще добавилось и присутствие волосатых незнакомцев, прибывших, похоже, издалека, вместе со своими многочисленными богами, рожденными из пустоты.
- Пойди к ним и спроси, что они делают, - приказал он рабыне, которая прожила среди карибов много лет и легко нашла общий язык с младшим из пленников. - Я должен это знать.
- Что я делаю? - рассеянно ответил Сьенфуэгос на вопрос гаитянки. - Пытаюсь помешать его ладье меня съесть. Но в сложившейся позиции это все равно, что просить о чуде.
Женщина мысленно перевела ответ; всю дорогу к большому дому она пыталась его осмыслить и, едва оказавшись лицом к лицу со старым колдуном, повторила со свойственной ей непосредственностью:
- Он просит совершить чудо, чтобы его не съели.
- Кого?