– Господин маркиз, – проговорила она, – я не должна сомневаться в ваших словах, которые только что выслушала, но я – мать, и в ваших руках находится мое сокровище; простите же мне, если я с некоторым страхом ожидаю условий, которые вы, возможно, собираетесь мне предложить.
– Сударыня, – ответил Саладен, все более раздувавшийся от гордости, – история моей жизни должна развеять вашу тревогу. Я дворянин, и когда я женился на бедной сиротке, которую подобрал на большой доррге, я мог дать моей супруге насущный хлеб и заставить всех уважать ее.
– Вы благородный человек, господин маркиз, – тихо сказала госпожа де Шав, по-прежнему снедаемая какой-то тайной тревогой. – Позволите ли вы мне спросить вас кое о чем?
– Прошу вас, сударыня, – ответил Саладен, пряча свое смущение за все возраставшей гордостью.
Госпожа де Шав, казалось, искала нужные слова.
– После стольких лет, – начала она, – все меняется. Моя дочь, которую я помню крошкой, выросла и повзрослела… Она, очевидно, мало напоминает ту, прежнюю Жюстину…
Герцогиня говорила нерешительно и не поднимала глаз. Если бы она в эту минуту взглянула на Саладена, то увидела бы, как его застывшее лицо внезапно просияло.
Вопрос, готовый сорваться с губ госпожи де Шав и уже угаданный им, был из тех, какие он предвидел.
Среди всех ожидаемых им вопросов именно на этот он, вне всякого сомнения, готов был дать наиболее блистательный ответ.
Он хранил молчание, и госпожа де Шав с усилием продолжала:
– Вам выпала вдвойне трудная задача. Речь шла не только о том, чтобы найти мать, надо было еще сделать так, чтобы мать узнала в прекрасной юной женщине, которую вы приведете, едва научившегося ходить ребенка… Подумали вы об этом?
Она медленно подняла глаза; взгляд Саладена был прикован к ее лицу.
– Я об этом подумал, – ответил он.
– У вас есть средство достичь этого признания?
– Если бы у меня его не было, – ответил Саладен, – я не отважился бы сделать и нескольких шагов по этому усеянному препятствиями пути.
Щеки и лоб госпожи де Шав порозовели.
– Говорите, – воскликнула она. – О, скажите же, умоляю вас!
– Зачем говорить о том, что вам известно не хуже, чем мне? – ответил Саладен, становившийся все более невозмутимым.
– Я хочу, чтобы вы сказали! – с силой вскричала герцогиня. – Все зависит от того, какое слово вы произнесете!
Она затаила дыхание, чтобы лучше слышать. Саладен, казалось, наслаждался ее смятением, отдававшим Лили ему во власть; наконец он медленно проговорил:
– Господь пометил ее, сударыня.
– Ах! – душераздирающе вскрикнула герцогиня. Саладен продолжал:
– Я был один, когда поднял ее – раненую, едва ли не умирающую; рядом никого не было. Я должен был исполнить свой долг и позаботиться о ребенке, словно мать. У вашей дочери, сударыня, между правым плечом и правой грудью было то, что называют родимым пятном: бархатистая розовая вишенка, которую вы, должно быть, часто целовали…
– И оно у нее еще есть? – дрожа всем телом, пролепетала Лили.
– Сегодня утром оно у нее еще было, – с не лишенной самодовольства улыбкой ответил Саладен.
Можно запутаться, пытаясь сосчитать, сколько сложных и даже противоречивых чувств может одновременно и мгновенно обрушиться на душу.
Герцогиня, вероятно, была болезненно поражена смыслом, который подразумевал этот ответ, и в особенности – улыбкой, сопровождавшей его; и все же ее словно приподняла с места возвышенная страсть, беспредельная радость. Она, шатаясь, встала со стула и, раскрыв объятия, восторженно произнесла:
– Я верю вам! О, я верю вам… где же она?
Саладен проявил великолепное самообладание и редкое хладнокровие.
– Дражайшая сударыня, – сказал он, не теряя улыбки и нежно взяв ее за обе руки, чтобы помочь сесть на место, – вопрос не в том, верите вы мне или нет. У меня никогда не было и тени сомнения на этот счет.
– Где она? – словно обезумев, повторяла герцогиня. – Где она?
Саладен повторил свой учительский жест.
– Не будем горячиться, – умиротворяющее проговорил он. – Она в некоем месте, где ее мать вскоре ее обнимет, если я пожелаю, но где никто и никогда не найдет ее, если я не пожелаю. Я – Рено, госпожа герцогиня, в тех случаях, когда надо искать или прятать, и я одинаково искусен в обеих играх. Позвольте мне вам напомнить, что прежде чем сделать это искреннее признание, к которому ничто не вынуждало, я имел честь обратиться к вам с важным вопросом.
Герцогиня провела рукой по лбу; мысли у нее путались.
– Это правда, – прошептала она, – я припоминаю.
Она посмотрела на Саладена, словно пытаясь прояснить свои воспоминания, и тотчас опустила глаза. Как бы там ни было, этот человек внушал ей отвращение и страх.
Конечно, она еще совершенно не могла разобраться в нахлынувших на нее впечатлениях; ее влекли два противоположных течения. Перед ней был дворянин, которого она в своей горячности легко вознесла бы на пьедестал героя.
Но за те два часа, что герой провел у нее, таинственное общение душ, вместо того, чтобы породить влечение, произвело обратное действие. Господин Рено слишком сильно выступал из молодого маркиза де Розенталя, и радость госпожи де Шав омрачалась жгучей горечью от того, что приходилось связывать мысль о вновь обретенной дочери с мыслью об этом человеке.
– Соблаговолите напомнить мне, что вы желаете узнать, – сказала она. – У меня слабая голова, и меня надо направлять.
– Удобнее всего, – подхватил Саладен, – в этом случае допрос, но я не позволил бы себе…
– Делайте, как считаете нужным, – усталым голосом прервала его госпожа де Шав.
Саладен поспешно открыл свой блокнот и продолжал говорить, листая свои заметки:
– Я пощажу вас. Я вижу, что вы прекрасно понимаете мое положение; на мне лежит большая ответственность. Я сам воспитывал молодую девушку, и, если я говорю "воспитывал", так это для того, чтобы как можно проще и как можно скромнее выразить мою мысль, исходя из того, что госпожа де Розенталь… вы побледнели, сударыня! Вам неприятно узнать, что ваша дочь носит этот титул?
– Простите меня, – прошептала герцогиня, – вы в первый раз так ее назвали.
– Я прощаю вас, – с достоинством ответил Саладен. – Я от природы наделен философским складом ума и умею понять ревнивый эгоизм матери. Со временем, я уверен в этом, мы сделаемся лучшими в мире друзьями. Итак, повторяю вам, что я сознаю свою ответственность и никогда и ни под каким предлогом не поставлю под угрозу будущее той, что стала мне и дочерью, и женой. Поговорим, если вам угодно, о господине де Шав.
Лили покорно кивнула.
– Приступаю, с вашего разрешения, – сказал Саладен, разложив по столику свои бумажки и взяв карандаш. – Господин де Шав был безумно влюблен в вас… так, не правда ли? Превосходно… записываю. Это продлится недолго, не беспокойтесь.
Лили смотрела на него, постепенно впадая в бесчувственное оцепенение.
– Ему пришлось вернуться в Бразилию, – продолжал Саладен. – Он выдумал какую-то историю, чтобы заставить вас за ним последовать. Какую именно историю?
– Труппа акробатов, отплывшая из Гавра…
– И они увезли с собой Королеву-Малютку? Прекрасно! Не слишком изобретательно, но люди, много страдавшие, становятся доверчивыми. Королевы-Малютки в Америке не было, нам это известно; господин де Шав влюблялся все сильнее, а в любви он настоящий дьявол. Он поджег бы Париж с четырех концов ради того, чтобы удовлетворить какую-нибудь прихоть. Поскольку вы были благоразумны, он заговорил о свадьбе.
– О свадьбе он заговорил еще до отъезда из Парижа, – произнесла герцогиня.
– Отлично! – воскликнул Саладен. – Вы не знали, что он был женат?
– Я этого не знала.
– Похоже на правду. Площадь Мазас не посвящена в подробности жизни дворянских предместий. И как он избавился от этой несчастной женщины?
– Я слышала разговоры об этом задолго до свадьбы, – пробормотала Лили, – сцена ревности…
– Очевидное преступление! В наших современных кодексах содержатся на этот счет весьма драматические толкования.
Но известно ли вам, – сам себя перебил он, взяв в руки один из своих листочков, – что, учитывая нрав и обычаи этого славного господина де Шав, мне не слишком нравится уже читанная заметка: "Подозрение, ложный отъезд; сегодня, 19 августа 1866 года, господин де Шав тайно вернулся – устроил ловушку, чтобы застать врасплох свою жену".
– На все Господня воля, – прошептала герцогиня.
– Дайте мне закончить: "видит, как она уезжает с молодым графом Гектором де Сабраном, Гранд-Отель, номер 38".
Их взгляды встретились; во взгляде герцогини светились достоинство и благородная гордость.
– Конечно! – отвечая на ее взгляд, прошептал Саладен. – Вы – сама добродетель! Но такому человеку, как наш португальский гранд, это безразлично. Кто знает, может, та, другая герцогиня тоже была святая? Она умерла, прими, Господи, ее душу! Вы заменили ее; постараемся же остаться в живых! Интересы госпожи маркизы де Розенталь требуют, чтобы отныне вы не давали господину де Шав ни малейшего повода к явному преступлению. Я хочу сберечь вас, матушка.
Герцогиня, подавив отвращение, ответила:
– Гектор де Сабран – родной племянник моего мужа; тем не менее после вчерашних событий я сочла своим долгом закрыть перед ним мою дверь.
– Событий! – повторил за ней Саладен. – Значит, что-то произошло?
Госпожа де Шав в нескольких словах рассказала ему, что произошло на площади Инвалидов.
Казалось, Саладен чрезвычайно заинтересовался ее рассказом. Его карандаш так и забегал по бумаге.
– Так-так! – со странной улыбкой произнес он. – Его светлость ходил взглянуть на мадемуазель Сапфир! Это лучшая канатная плясунья всей ярмарки! Господин де Шав был один?
– Он был, – ответила герцогиня, – с неким человеком, который с некоторых пор очень часто является в особняк… с тех пор, как господин де Шав занимается кое-какими делами…
– Мы еще вернемся к этим делам, они меня чрезвычайно интересуют, – перебил ее Саладен. – Вы могли бы назвать мне имя этого человека?
– Он итальянец. Его зовут виконт Аннибал Джоджа, маркиз Паллант.
Саладен надул щеки и откинулся на стуле, даже не пытаясь скрыть сильнейшее изумление.
– Вы его знаете? – спросила герцогиня.
Не отвечая, Саладен размышлял: "Черные Мантии побывали здесь до меня! Наша комедия усложняется, все запутывается".
Госпожа де Шав уронила сплетенные руки на колени и уже забыла о только что заданном ею вопросе.
Саладен все глубже уходил в свои размышления. Только что он напал на совершенно неожиданное открытие, которое должно было в значительной мере изменить его план.
В детстве, как нам известно, его убаюкивали историями о подвигах разбойничьей шайки Черных Мантий.
Симилор и даже сам Эшалот, добрый Эшалот, говорили о Черных Мантиях с поэтическим уважением, какое обычно испытывают к легендарным героям.
Мы уже говорили, что дело, единственное дело, заполнившее всю жизнь Саладена, поворачивалось к нему различными сторонами, и один из вариантов предполагал сотрудничество с Черными Мантиями.
Саладен был буквально ошеломлен, поняв, что Черные Мантии вмешались в дело помимо его воли.
Его воображение уже заработало; он говорил себе: "А если сам господин герцог… это невозможно! Он слишком богат… однако, как знать? Он бешено играет, он с ума сходит от женщин, и он по меньшей мере один раз уже убил… Завтра я буду знать, есть ли на плечах его светлости Черная Мантия…"
VI
САЛАДЕН ОЦЕНИВАЕТ ДЕЛО
Рассудок нашего друга Саладена, обычно такой ясный и спокойный, помутился, дух его был в великом смятении. Это был умный юноша, но до гениальности ему было далеко. Он предпочитал ровные дорожки, какими бы длинными они ни оказывались, крутым путям, где приходится карабкаться и перескакивать с камня на камень.
Чтобы как следует глотать шпагу, надо твердо стоять на земле обеими ногами и не оглядываться с опаской по сторонам.
Он был вполне готов, смотря по обстоятельствам, изменить первоначальный план своего великого предприятия, завершением которого было бы внедрение его, маркиза Саладена, в качестве зятя в особняк де Шав; но он на это лишь надеялся, он только мечтал и вовсе не собирался натягивать на свой лук лишнюю тетиву.
Только что сделанное открытие – отпечаток ноги Черной Мантии на песке его острова – разом перечеркивало все его разнообразные планы.
Явившись последним в разграбленный город, особо не поживишься.
Он испытывал чувство, близкое к горестному разочарованию изобретателя, пришедшего за патентом и увидевшего принесенный кем-то другим сходный чертеж на соседнем столе.
И заметьте при этом, что изобретатели выдают идеи дюжинами, а наш злополучный Саладен способен был породить всего одну.
– Мадам, – снова заговорил он, незаметно для себя самого утратив свой высокомерный тон, – я благословляю Провидение, внушившее мне мысль умножить меры предосторожности. Все следствие, проведенное мною, имело лишь одну цель: узнать, какое положение ваша найденная и признанная дочь займет в этом доме.
– Я поняла вас, – ответила герцогиня, – и вы уже получили ответ. Больше вам не о чем меня спросить?
Саладен для вида опять заглянул в свои бумажки. Он был совершенно растерян. Ему вдруг показалось, что герцогиня призналась в своем бессилии: это явно была свергнутая королева.
Ведь в первую минуту она не сказала: "Приведите ко мне мою дочь". Она спросила: "Где она?"
– Вы здесь не хозяйка, – пробормотал Саладен, подытожив таким образом свои размышления.
Герцогиня подняла на него печальный и гордый взгляд. Она была так прекрасна в эту минуту, что Саладен замер, словно ослепленный ее красотой.
Ему почудилось, что он видит ее в первый раз, и в нем зашевелилась робкая надежда.
– Господин герцог де Шав много страдал, – помолчав, прошептала она.
Взгляд Саладена сделался пронзительным, словно хотел проникнуть в тайные глубины ее души.
Но герцогиня опустила длинные ресницы и замолчала. Саладен снова переменил тон.
– Сударыня, – решительно начал он. – Я пришел сюда, чтобы вернуть вам вашу дочь. Поначалу я увидел вашу великую радость, естественную для матери; но теперь вижу вас равнодушной и как будто подавленной. Мне кажется, между вашей дочерью и вами выросло какое-то не имеющее ко мне отношения препятствие. Я перестал понимать вас, сударыня, однако я должен понимать вас.
– Это именно вы, вы сами омрачили мою радость, – ответила Лили. – В первую минуту я целиком отдалась счастью, величайшему счастью, единственному счастью, какое могу еще испытать на этом свете. Но пока вы говорили, я поняла, что между мной и моей дочерью осталась последняя преграда, и я отыскиваю в себе самой средства уничтожить ее. Возможно, я с этим справлюсь; я даже уверена, что справлюсь. Ради нее – или ради себя самого, сударь, вы требуете гарантий. Продолжайте ваш допрос, прошу вас; когда вы будете знать все, абсолютно все, я раскрою перед вами душу, и вы будете судить сами.
Саладен не был восторженным человеком, тем не менее он был слегка растроган – столько глубокой любви скрывалось под видимой холодностью этих слов.
Эта застывшая женщина, сидевшая против него, отдала бы – он это чувствовал – всю свою кровь за единственный поцелуй дочери.
– Мы превосходно понимаем друг друга, – продолжал он, – и главная трудность заключается в господине герцоге де Шав. Если вы считаете нужным сообщить мне о нем что-то новое, я готов выслушать вас.
– Господин де Шав, – медленно и спокойно заговорила герцогиня, – лучший и самый жестокий человек, какого я встречала. Он пылко обожает, он оскорбляет бешено и свирепо; щедрость его беспредельна, но он бывает алчным, словно дикий южноамериканский разбойник. Это дворянин, более того – это знатный вельможа, но, прислушавшись к советам дурной страсти, он становится лакеем. Не знаю, впрочем, что могла бы сделать с господином де Шав большая взаимная любовь.
– А его никогда не любили? – прошептал Саладен.
– Его всегда ненавидели, – жестко ответила герцогиня.
Саладен думал, что она продолжит, но она надолго замолчала.
Невозможно было без восторга смотреть на ее бледное, трагически прекрасное лицо.
– Я многим ему обязана, – с мучительным усилием вновь заговорила она, – но мне внушают страх его обагренные кровью руки. Его пороки отталкивают меня, его приступы ярости меня пугают, и я никогда не могла увидеть в нем…
Она снова, на этот раз внезапно, умолкла.
У Саладена заблестели глаза.
Он выждал немного. Убедившись, что герцогиня не собирается продолжать, он решился и без сожаления деловым тоном спросил:
– Позвольте узнать размер его состояния?
– Он все еще очень богат, – ответила герцогиня. – Из шести платежей, установленных после продажи его поместий в провинции Пара, он получил всего две суммы.
– И каковы же эти суммы?
– Триста тысяч пиастров, или полтора миллиона франков.
– Черт! – воскликнул Саладен. – Это немало, и, должно быть, его владения – лакомый кусочек земли. Должен ли я считать, что он уже промотал полученные деньги?
– Почти все, – ответила госпожа де Шав. – Жизнь господина де Шав – сплошной вихрь. Отголоски его безумных выходок иногда долетают ко мне в мое уединение, но до сих пор я мало придавала этому значения. Он бешено играет и проигрывает; за улыбку женщины он готов швырять кучи золота; вдобавок существует его большое эмигрантское дело: бразильская Компания.
– Ага! – перебил Саладен. – Это та история, в которой замешан бесценный Аннибал Джоджа?
Герцогиня утвердительно кивнула.
– Мы говорили, что дойдем до этого, – продолжал Саладен, – но прежде чем затронуть эту тему, я хотел бы знать числа, на которые приходятся выплаты трехсот тысяч пиастров.
– Они мне известны, потому что я со страхом их ожидаю, – сказала герцогиня, – в это время он кутит вдвое против обычного. Третья выплата должна произойти на днях, срок подошел.
Саладен не стал ничего записывать, но если бы кто-нибудь наблюдал за его лицом, он мог бы поклясться, что в этом не было никакой нужды.
Дело снова приняло другой оборот.
– Перейдем, прошу вас, – начал Саладен, – к виконту Аннибалу и бразильской Компании; меня это интересует, хотя мне кажется вполне вероятным, что великолепный неаполитанец исполняет и другие поручения его светлости.
– Дело переселения, – ответила госпожа де Шав, – ничем не отличается от прочих, какие мы видим сегодня вокруг нас. Оно связано с нашими бразильскими владениями – конечно, не с теми, что в провинции Пара – те уже проданы, – но с другими, расположенными дальше на юго-запад. Это акционерное общество, создание которого дорого обошлось господину герцогу; оно гарантирует годные для обработки земли европейцам, которые согласятся обосноваться в Бразилии.
– А были ли уже выплаты по акциям? – поинтересовался Саладен.
– Не знаю, – ответила госпожа де Шав.
Саладен собрал свои бумажки и аккуратно убрал их в блокнот.
– Я рассчитывал на большее, – сказал Саладен, явно собираясь распрощаться. – В такой ситуации, какую вы мне обрисовали, я не вижу достаточных гарантий для госпожи маркизы де Розенталь.