– Ни регент, ни Лоу не должны больше интересовать нас, господа, – говорил Филипп Мантуанский. – Мы все равно обменяем нашу бумагу на испанские дублоны, так что чего-чего, а золота у нас будет вдоволь. Испанский король – наш друг, да и сама королева нам покровительствует; если вы будете паиньками, вам дадут титулы и должности при дворе… Ориоль вон скоро станет испанским грандом. Ну что? Вы готовы, господа? Борьба продолжается?
Широкие улыбки осветили физиономии его спутников. Алчность и развращенность вновь обратили их взоры к хозяину. Одному Пейролю было не до смеха: не то, чтобы он был менее алчным и беспринципным, просто сейчас его мысли занимали вовсе не будущие прибыли.
– Лагардер! – произнес он вполголоса.
– Чума его возьми, твоего Лагардера! – вскричал Гонзага. – Стоит мне захотеть – и я натравлю на него тех пятьсот человек, что вот-вот даст мне Филипп!
– Он распугает их, как жалкую стаю воробьев, – прошептал интендант.
– Но мы тоже выступим против него, – вмешался Носе.
Пейроль обернулся и смерил его с головы до ног презрительным взглядом:
– Да мы только и делаем, что выступаем против! А толку чуть. Многие уже мертвы…
– Черт побери! – зарычал принц, взбешенный настойчивостью фактотума, который несколько подпортил впечатление от увлекательной речи самого Гонзага. – Ты что, струсил? Если так, то мне понятно, почему тебе не удалось задержать даже женщин.
– Лагардера не останавливают мечи, женщин – прочные каменные стены, монсеньор! Нет, вы как хотите, а я успокоюсь лишь тогда, когда своими собственными глазами увижу свежую могилу нашего бравого шевалье.
– Увидишь, не беспокойся, – буркнул Филипп Мантуанский. – Может, ты сам его туда и уложишь – для твоего же спокойствия. А что до прочных стен, то я прикажу посадить мадемуазель де Невер на цепь, и приковать ее к железному поясу, который ты станешь носить, не снимая. Пейроль усмехнулся:
– Прежде чем уложить Лагардера в гроб, его надо убить, прежде чем приковать голубку цепью, ее надо поймать. А этого не случится ни сегодня, ни завтра… быть может, этого не случится никогда, монсеньор!
Гонзага в ярости смял кружевное жабо. Клевреты молчали. Проклятый Пейроль своими нравоучениями и своим похоронным тоном сковал льдом бахвальство на устах хозяина. Так что лишь стук лошадиных копыт да грубые шуточки солдат нарушали тишину равнины, по которой ехал отряд всадников.
По той же дороге, только с другой стороны, к цыганскому табору приближалась еще одна группа. В ней было всего-навсего шесть человек: четверо мужчин и две женщины.
Один из мужчин тоже громко рассуждал вслух и тоже говорил о Лагардере, хотя и не обещал ни службы, ни почестей, ни денег.
– Тысяча чертей! – доносился ворчливый голос нашего старого приятеля Кокардаса. – Куда, черт возьми, мог запропаститься этот паршивец? Почему мы никак не можем его найти? По-моему, его похитили те мерзопакостные цыгане, которые шляются тут по всем дорогам. Небось, усыпили его где-нибудь в укромном уголке своим адским зельем…
– С тобой и впрямь можно было бы сыграть такую шутку: тебе ведь всегда хочется пить, – сказал Амабль.
– Глубоко заблуждаешься, голубь мой! Прежде чем пить вино, я его нюхаю, и тот, кто мне туда чего-нибудь подмешает, проглотит у меня сразу и вино, и стакан, вот так вот!
За Амаблем следовали Аврора де Невер, донья Крус и Шаверни. Все трое также говорили о Лагардере.
– Где-то он теперь? – вздыхала Аврора: бедное дитя только этим теперь и заботилось. – Я бы предпочла остаться в Испании, а не возвращаться во Францию без моего милого Анри. Мне нельзя покидать те места, где он страдает, потому что я буду непрестанно слышать зов горя, однако не смогу помочь ему, не смогу осушить слезы моего бедного суженого. Я умру без него. Даже если мне придется танцевать на площадях и просить милостыню на дорогах, я буду искать его, пока Бог не позволит нам свидеться хотя бы на минутку… Если же это случится, Боже, ты можешь призвать нас к себе, ибо наш запас счастья на земле будет исчерпан.
Донья Крус и Шаверни наслаждались счастьем быть вместе. Их глаза непрестанно говорили, их руки тайком искали встречи. Но они были слишком добры, чтобы выказывать свою любовь в присутствии несчастной Авроры. И, считая грехом предаваться радостям жизни, когда мадемуазель де Невер казалась живым воплощением боли, они соперничали в попытках утешить ее, вернуть ей надежду и силу духа. Донья Крус находила все новые и новые доводы, и ей удавалось передать Авроре де Невер малую толику своей веры в грядущее счастье.
– Ну, ты же знаешь, – говорила цыганка, – что когда мы окажемся во Франции, найти Лагардера будет делом нескольких дней. Наши друзья уверятся, что нам не грозит опасность попасть в руки врага, и смогут действовать смелее. Их тогда ничто не остановит. До границы всего несколько лье, мы будем там уже вечером, так что скоро нам улыбнется наша милая Франция.
– Если вы чего-нибудь боитесь, – сказал Антонио Лаго, – то здесь неподалеку есть одно укромное местечко, о котором знают только моя сестра Хасинта, мой брат Педро и я. Там вас не смогут найти все Гонзага мира. Правда, я надеюсь, что оно нам не понадобится.
Два отряда разделяла теперь всего лишь одна миля, и оба они были на одинаковом расстоянии от того места, о котором только что говорил баск.
Мабель со своего наблюдательного пункта видела, как они шли, но годы ослабили ее зрение, и она не могла различить их лиц.
– Пойди-ка сюда, Марикита, – сказала она вдруг. – А ты, Хасинта, сделай мне факел из соломы… Сделай, говорю, он мне понадобится.
Марикита вспорхнула по ступенькам и устремила взор на равнину. Дрожь пробежала по ее телу. Указав рукой сперва в одну, а затем в другую сторону, она воскликнула прерывающимся от волнения голосом:
– Вон там мадемуазель де Невер, Флор, Шаверни… Их всего шестеро. А там – Гонзага, Пейроль и еще человек двадцать… Это убийцы!
Лагардер спал одетый на своей кровати.
– Не надо его будить, – сказала Мабель. – Пусть поцелуй невесты заставит его разомкнуть веки.
Вошел Бенази; старуха показала ему два отряда.
– Слушай и запоминай, – приказала она. – Когда те, что идут с востока, приблизятся на расстояние выстрела, я прокричу совой и подниму свой факел. И следи, чтобы каждый выстрел нес врагам смерть. Предупреди этих шестерых, чтобы они были настороже и готовились отбить нападение; скажи им, что цыгане на их стороне и что их ожидает великая радость.
– Матушка, – спросил Бенази, – вы и вправду думаете, что нам необходимо сражаться за христиан?
В глазах старухи сверкнула молния.
– Делай, что я сказала! – властно произнесла она.
Едва Бенази вышел, как она взяла из рук Хасинты факел, который должен был вот-вот дать сигнал к началу боя.
– Я же говорила, что сегодня будет великий день! – воскликнула она.
В это мгновение в меньшем из двух отрядов, приближавшихся к их убежищу, гасконец, ударом кулака нахлобучив свою шляпу поглубже на голову, закричал:
– Черт побери! Там внизу я заметил табор этих цыганских дьяволов. Право, эти висельники мне вовсе не по душе.
– А вот я заметил кое-что другое, – сказал Паспуаль, прикрывая глаза сложенной козырьком рукой. – Взгляни на дорогу, мой благородный друг: видишь это облако пыли, поднятое, по меньшей мере, двадцатью всадниками? Если я не ошибаюсь, я узнал Пейроля.
– Так это, говоришь, милейший Пейроль? Петронилья, красавица моя, вот тебе цель, достойная тебя, и, клянусь Богом, тебе предстоит хорошо поработать!
Он обнажил клинок, и нормандец поступил точно так же.
– За дам, – воскликнул он, – и да победит Невер!
Шаверни приподнялся на стременах.
– Гонзага и его шайка! – процедил он сквозь зубы, сжимая эфес шпаги. – Что ж, раз Лагардера нет, именно мне надлежит отправить на тот свет моего дорогого кузена…
Аврора и донья Крус побледнели.
– Это конец, – сказала первая. – Их впятеро больше против нас. Поклянитесь мне, господин Шаверни, что если нам будет грозить опасность попасть в руки принцу, вы поразите меня своей шпагой.
– Обещаю, что до этого не дойдет! – ответил Шаверни. – Лаго будет охранять вас, пока я буду пробиваться вперед вместе с Кокардасом и Паспуалем.
Противники теперь могли не только сосчитать друг друга, но при желании даже переругиваться. Гонзага взглянул на своих приспешников.
– Господа, – сказал он, разразившись деланным смехом, – мадемуазель де Невер только что согласилась нам сдаться; я сам возьму ее в плен. Четыре человека, ее сопровождающие, в счет не идут; с троими поступайте как знаете, а маленький маркиз должен остаться в живых.
– Но с ними нет Лагардера, – заметил Пейроль.
Все, кроме Гонзага, вздохнули с облегчением, принц же от злости даже покраснел:
– Тем хуже, он лишился прекрасной возможности погибнуть на глазах у невесты!
И Филипп Мантуанский вновь расхохотался. Его глаза блеснули таким диким блеском, что клевреты затряслись от страха.
Пейроль, как всегда осторожный, выслал вперед солдат, не забыв указать им на Шаверни, жизнь которого надо было сохранить. Эта тактика не понравилась испанцам: им предоставили почетное право – нанести первый удар и, возможно, погибнуть, прикрывая собой тех, кого они сопровождали. Младший офицер, их командир, презрительно смерил Пейроля взглядом и произнес несколько слов, услышанных только его людьми.
– Подойдя, к противнику, – тихо сказал он, – разомкните ваши ряды и пропустите его!
Бряцанье обнаженных шпаг, отрывистый приказ – и кони, подгоняемые уколами шпор, устремились в атаку. Внезапно раздалось зловещее уханье совы. Пламя факела осветило неровности скалы, и залп пятнадцати мушкетов с грохотом прокатился по ущелью, прижимая к земле три ряда атакующих солдат. Гонзага едва не зарычал от ярости. Испуганный интендант побелел как саван. Легкий, словно косуля, молодой цыган в несколько прыжков очутился возле маркиза.
– Атакуйте! – закричал он тому. – И ничего не бойтесь: на вашей стороне пятнадцать мушкетов, а после победы вас ожидают радость и счастье! Вперед!
– Вперед! – повторил Шаверни.
Он и фехтмейстеры пришпорили своих коней – и вдруг заметили трех женщин, которые невесть откуда возникли рядом с ними. Одна из них размахивала факелом, который держала в исхудалой руке; ее седые волосы трепал ветер, а ее беззубый рот изрыгал проклятия и угрозы. Мабель, старая колдунья, дочь бродяг, преобразилась: теперь она походила на богиню мщения, призывающую к беспощадной войне.
– Огонь, кровь и смерть! – вопила она. – Проклятие убийце! Смелее, пускай никто из врагов не ускользнет!.. Нынче вечером цыгане выпьют вина из черепов злодеев; сегодня день возмездия и радости!..
Две другие женщины сжимали в руках кинжалы: они пришли, чтобы охранять подруг.
– Марикита! Хасинта! – воскликнули одновременно Аврора, донья Крус и Лаго.
– Не бойтесь, – ответили им обе воительницы. – Мы победим!
– Любовь будет права! – кричала Мабель. – Пусть смерть покарает тех, у кого высохло сердце!
Паника воцарилась в рядах отряда, возглавляемого принцем. Наемники ускакали, так что цыганам противостояли только Филипп Мантуанский и его приспешники.
Наступила короткая передышка: надо было перезарядить ружья. Кокардас и Мабель сыпали проклятиями, прочие усердно трудились. И в этот момент принца обуяла неистовая ярость. Он понял, что Аврора вновь может от него ускользнуть. Опустив голову, он бросился вперед с криком:
– Хватайте! Хватайте же ее!
Острие его шпаги указывало на несчастную. Но случилось неожиданное. Над полем битвы послышался звонкий возглас, заставивший всех застыть на месте:
– Я здесь!
– Анри! – воскликнула мадемуазель де Невер, едва не теряя от радости сознания; Флор и Лаго помогли ей удержаться в седле.
Одно имя было у всех на устах, но произносили его по-разному – кто с облегчением, кто со страхом:
– Лагардер!
Да, это был Лагардер, бледный, с развевающимися волосами, с высоко воздетой шпагой. Его сверкающие глаза приковали к себе взоры всех участников этой сцены.
– Живо, коня! – потребовал он. – Мне нужна жизнь убийцы Невера!
Филипп Мантуанский услышал эти слова – и пустился наутек, свирепо вонзая шпоры в бока своего скакуна. Клевреты последовали за ним.
– Значит, Лагардер все еще не в могиле, – проговорил Пейроль, клацая зубами от страха.
Шевалье разочарованно вернул шпагу в ножны.
– Подлецы везде, трусы всегда! – пробурчал он. – Неужто мне так и не удастся встретиться лицом к лицу с этим итальянцем?
Потом он приблизился к Авроре, взял ее на руки, посадил подле себя на коня и поцеловал в бледный лоб.
Слезинка упала на щеку девушки. Она открыла глаза, увидела своего милого жениха, нежно отерла его слезы и в свою очередь подарила ему поцелуй.
…Под ножом Лаго пал кустарник, ограждавший вход в таинственную пещеру, и Лагардер внес туда свое сокровище, с таким трудом отвоеванное им.
– Анри! – прошептала Аврора. – Я так люблю тебя! Я люблю тебя сильнее, чем Бога!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЕОБРАЖЕНИЯ ЛАГАРДЕРА
I
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
По дороге, ведущей к французской границе, двигался кортеж. Ничего более странного нельзя было себе и представить. Казалось, все персонажи офортов Жака Калло вдруг ожили и собрались в этом месте. Тут были и люди благородного звания, и оборванцы в пестрых лохмотьях. Впрочем, со времен Людовика XIII мода несколько изменилась, и дворяне были одеты иначе, чем то изображал художник. Цыганские же наряды остались неизменными.
Итак, блеск соседствовал с гротеском, богатые камзолы – с ярким тряпьем, и роскошь шествовала рядом с нищетой. Вы спросите, что собрало вместе этих людей? Событие чрезвычайной важности: Анри де Лагардер и маркиз де Шаверни возвращали во Францию своих невест!
Следом за двумя счастливыми парами ехали Кокардас и Паспуаль. Вид у них был гордый и неприступный.
Шляпа Кокардаса была лихо заломлена набок, усы грозно топорщились, а славная Петронилья, недурно потрудившаяся в Испании, то и дело била по боку его коня, заставляя бедное животное вздрагивать и вскидывать голову. Рука фехтмеистера покоилась на эфесе шпаги, и он отдаленно напоминал герольда, готового сообщить важную весть.
Паспуаль выглядел куда более скромно и старательно держался позади своего исполненного важности приятеля. Его гладкое, лишенное всякой растительности лицо озаряла улыбка, ноги терялись в широких коротких штанах, а руки едва прикасались к поводьям, так что конь сам выбирал дорогу – что, впрочем, было несложно, ибо он следовал за конем Кокардаса-младшего.
В процессии было много женщин, прекрасных женщин, самыми прекрасными из которых были, несомненно, Аврора и донья Крус – на них брат Амабль, известный поклонник женской красоты, даже не осмеливался взглянуть.
Но в кибитках, к счастью, ехали жены и дочери цыган, и их глаза сияли, кожа отливала золотом, а уста пламенели как розы.
Паспуаль был влюблен, влюблен до гроба (впрочем, в глубине души он сомневался в долговечности своего чувства) и все бы отдал за один поцелуй – хотя бы даже в плечико – красавицы Пепиты. Ради этого он бы сделался изменником, ушел к цыганам, стал грабителем, разбойником с большой дороги и даже продал бы шпагу Кокардаса и свою собственную. Через каждые десять шагов он оборачивался, чтобы взглянуть на нее, и лишь одно обстоятельство возвращало его к реальности и умеряло его пыл: порой он ловил на себе ревнивый взгляд одного из раньи. Тогда он сутулился в седле и пришпоривал лошадь. Та переходила на рысь, однако ненадолго: вскоре страсть одерживала верх над благоразумием и заставляла пылкого фехтовального мэтра опять смотреть на предмет своего вожделения.
Мадемуазель де Невер скакала верхом рядом с Лагардером. Они ехали, взявшись за руки, не сводили друг с друга радостных глаз и все время тихо переговаривались. Их счастье принадлежало только им двоим, и им хотелось наговориться всласть!
Следом ехали Флор и Шаверни, которые шумели, смеялись и бурно радовались встрече. Маркиз чувствовал необходимость кричать о своем счастье и всячески жестикулировать, рассказывая о пережитом, и Флор, уставшая плакать и грустить, то внимательно слушала возлюбленного, то вдруг перебивала его и принималась взахлеб повествовать о чем-то своем.
Антонио Лаго и его сестра беседовали между собой по-баскски (баскский язык настолько труден, что нужны целые месяцы, чтобы научиться его понимать, и годы, чтобы начать говорить на нем). За ними тянулись цыганские повозки, почти все пустые. Сами же цыгане, и мужчины, и женщины, шли пешком, распевая свои звучные и заунывные песни.
Одна только Мабель сидела в своей кибитке во главе каравана, и ее седая голова покачивалась в такт езде. Рядом, положив руку на круп лошади, шагала Марикита, задумчивая, грустная, неотрывно глядящая в землю.
Смертная тоска сжимала ей сердце; предсказав по звездам будущее другим, она не могла увидеть там своего собственного, но догадывалась, что оно будет печально. "Я помогла счастью их всех и особенно его, – говорила она себе, подняв глаза на Лагардера. – Я отдала ему часть своего рассудка и свою душу. Сейчас он уйдет, исчезнет навсегда, а я останусь здесь, забытая и ненужная!"
Ехавшие первыми остановились. Театральным жестом Кокардас сорвал с себя шляпу, приветствуя французскую землю:
– Виват! Вот мы и на родине… Амабль, голубь мой, поздоровайся же с солнцем его высочества, вон оно сияет, как огромное золотое экю!
– Лучше бы немножко этого золота упало нам в карманы! – буркнул брат Паспуаль.
Аагардер тоже обнажил голову. Взволнованная Аврора воссылала Небу горячие благодарственные молитвы.
Наконец остановилась вся длинная вереница повозок, и цыгане, пожелавшие сопровождать жениха и невесту до самой границы, стали в ряд, предводительствуемые Мабель.
Прежде французы не думали о вознаграждении для своих помощников, а они его не требовали. Цыган никто не принуждал помогать раненому Лагардеру, однако он заслужил их уважение своей силой и мужеством – эти дети Ветра и Пыли Больших Дорог ценят и почитают храбрые натуры.
Впервые этот живущий грабежом народ изменил своему незыблемому закону не вмешиваться в дела христиан. Никогда прежде их племя не приходило на помощь никому из чужаков; так будет и впредь.
Шевалье спешился и подошел к смуглолицым людям, смотревшим на него с восхищением.
– Спасибо, друзья, – сказал он им. – Раньше я думал, что вы не способны ни на что, кроме зла. Я ошибался. Если бы сегодня я мог дать каждому из вас столько, сколько вы заслуживаете, то вы бы в один миг разбогатели. Но, к несчастью, у меня есть только моя шпага да несколько дублонов. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу сполна расплатиться с вами.
– Возьмите мой кошелек, – вмешался Шаверни. – Приходите на это место ровно через месяц. Тут будет кто-нибудь из наших людей, и он принесет вам куда больше. – И оба француза протянули Мабель золото.