- А пока, в ожидании моих похорон, идем в галерею! Под впечатлением этих загробных видений Франсуа не заметил оживления, царившего на кладбище. А в галерее было довольно людно. Здесь находились прогуливающиеся горожане и бродячие торговцы, переходящие от одного зеваки к другому и выкликающие свой товар, так или иначе имевши? отношение к одежде: платье, белье, обувь.
Франсуа опустил глаза. Пол галереи включал в себя многочисленные могильные плиты. Он наклонился над одной из них. Она была старинная, имя усопшего исчезло, но еще различима была половина четверостишия:
Мужчина, женщина, младенец нежный, -
Смерть - общий удел неизбежный…
Две последние строки, от которых остался лишь след, были стерты временем.
Франсуа охватило внезапное волнение. Эта печальная покорность судьбе, этот тихий упрек человеческой участи показался ему более пронзительным, чем самые громкие крики отчаяния.
Жан, остановившийся чуть поодаль, окликнул брата:
- Иди, взгляни на эту! Она ничуть не хуже.
Плита была недавняя. Под именем покойного резчик поместил череп с двумя перекрещенными костями и коротким изречением: "Hodie mihi, eras tibi". Франсуа даже застыл - так ужаснуло его это напоминание, выраженное в четырех словах. Имя покойного ровным счетом ничего ему не говорило. Франсуа спросил себя, кем мог быть этот человек, пожелавший запугать живых своим безжалостным посмертным злорадством.
- А вот шелковые платки по сарацинской моде! Шелковые платки всех цветов радуги!
Хорошенькая торговка, выхватив из корзины сверкающие многоцветные лоскутья ткани, размахивала ими над головой. Она улыбалась Франсуа. Почему бы ему и не позволить прельстить себя? Это развеяло бы загробные видения. Но для начала он решил избавиться от своих денег и доверить их Туссену. Накануне у мадам Гильеметты Жилетта ничего у него не спросила, потому, без сомнения, что Жан уплатил вперед, но Франсуа претило впоследствии самому давать ей деньги. Он достал из-за пояса свой кошелек и протянул оруженосцу.
- Отныне ты будешь заниматься всеми моими расходами. Понял? Всеми!
- Отлично понял, господин мой.
- Тогда купи у нее платки. Мне красный. Себе выбери любой. А тебе, Жан, какой?
Жан ответил не сразу. Глядя в противоположную сторону, он воскликнул:
- Вон они!
Действительно, из-под арки напротив на кладбище входила похоронная процессия. Впереди четверо монахов с капюшонами, опущенными на лицо, несли на носилках тело казненного.
Не сводя с них глаз, Жан произнес:
- Фиолетовый…
Толпа медленно разливалась по кладбищу Невинно Убиенных Младенцев, которое заходящее солнце окрашивало в красные тона. Сразу же за носилками шел человек, облаченный в пышное ярко-красное одеяние с горностаевой накидкой. Франсуа спросил у брата:
- Кто это? Кардинал?
Жан улыбнулся.
- Нет. Этот будет повыше - сам ректор Парижского университета. По порядку воздаваемых почестей он следует сразу же за королем и дофином, хотя, заметь, он почти всегда из простых, не из дворян. Это чтобы ты понял, что мы из себя представляем.
Действительно, даже епископ Парижский шагал в процессии позади ректора, сопровождаемый каким-то рыцарем в сверкающих доспехах и человеком лет сорока в красно-синем капюшоне. Жан объявил:
- Карл Злой и Этьен Марсель…
Он не успел ничего добавить. В тот же миг грянуло Dies irae, песнопение заупокойной службы. Голоса звучали глубоко и яростно, почти выкрикивая слова:
Dies irae, dies ilia
Solvet saeclum in favilla…
Франсуа узнал студенческий хор. Да, этот день действительно был днем гнева и траура. Он чувствовал, что дальше так оставаться не может и что дело рано или поздно примет драматический оборот. На кладбище Невинно Убиенных Младенцев сейчас было черным-черно от народа.
Они ушли…
И отправились поужинать в "Старую науку". Застолье было веселым. Они много пили, каждый красуясь в новом шейном платке своего цвета. Когда все трое встали из-за стола, уже отзвонили повечерие. Жан потребовал у трактирщика счет и фонарь. Тот принес желаемое, объявил сумму в двадцать денье и попытался образумить гуляк:
- Не надо бы вам выходить после тушения огней. Подумайте о грабителях!
Жан бросил на стол двадцать денье.
- Те, что снаружи, тебе и в подметки не годятся!
На этих словах они ушли. Едва успев сделать по Скобяной улице несколько шагов, они услышали музыку: кто-то играл на гитаре, двигаясь им навстречу.
Франсуа удивился:
- Что это такое? Свадьба? Припозднившиеся гуляки?
Жан издал короткий смешок.
- Нет, это стражники. Ночной дозор.
Франсуа ничего не понял. Жан объяснил, не переставая смеяться:
- Патрульных слишком мало. И больше всего они боятся наткнуться на кого не надо. Нежелательные встречи им совсем ни к чему. Вот они и прихватывают с собой музыканта, чтобы заранее предупредить о своем приближении. Погоди-ка, сам увидишь!
И Жан принялся горланить:
Time, fuge scolasticorum turbam!
Time, fuge, si salvam vis vitam!
Результат не заставил себя ждать: музыка перестала приближаться, а к гитаре присоединился барабан. Жан от души расхохотался и потащил своих спутников в боковую улочку, где снова торжествующе проорал свою песню. И здесь эффект был незамедлительным: открылось какое-то окно, и певца окатили с головы до ног. К великому своему неудовольствию, он установил, что не все то было жидкостью. Теперь настал черед Франсуа и Туссена разразиться смехом. Не дожидаясь следующего ливня, вся троица благоразумно дала деру.
Они шатались уже некоторое время, когда услышали позади себя какие-то шаги. Обернувшись, никого не увидели. Франсуа спросил у брата:
- Студенты?
- Поглядим…
И Жан бросил в темноту несколько фраз на латыни. Но не получил никакого ответа. Напротив, шаги ускорились.
- Если нет музыки и если не понимают по-латыни, значит, это воры. Предлагаю самое разумное решение: спасаться бегством.
И они припустили во весь дух. Их преследователи сделали то же самое. Впрочем, далеко они не убежали. На следующем же перекрестке из темноты выскочили три человека и преградили беглецам путь. Грабителей было шестеро, каждый вооружен мясницким ножом, а у одного имелся фонарь. Главарь - бородатый великан - сделал шаг им навстречу и зловеще усмехнулся.
- Сивобородый вас приветствует, господа хорошие! Что предпочитаете ему отдать: кошелек или жизнь?
Франсуа хотел было возмутиться, но Жан успокоил его одним жестом.
- Брось! Яблоня для того и существует, чтобы приносить яблоки, ученик - чтоб учиться, а вор - чтобы воровать. Грабя нас, мессир Сивобородый сообразуется с мировым законом и волей Создателя. Вот мой кошелек!
Сивобородый восхищенно покачал головой.
- Вот это сказано так сказано, мессир. Хоть от вас и несет мочой да дерьмом, зато сразу видать, что вы человек ученый. Не забудем также про украшения и прочие безделушки. Вот этот шелковый платочек, например. Хоть он и грязный, но на диво хорош. Э, да я вижу, у вас и под ним кое-что найдется!
Сивобородый сорвал у Жана с шеи фиолетовый платок и нащупал золотую буллу под камзолом. Жан закричал:
- Не тронь это!
- Ну, ну, мессир! Куда же подевалась вся ваша философия?
Двое из воров приблизились к Жану и замахнулись ножами. Франсуа понял, что пора действовать. На него внимания не обращали, миг был самый подходящий. Он стремительно наклонился, обеими руками схватил за щиколотки того, кто топтался напротив, невероятным усилием оторвал его от земли и крутанул в воздухе над головой, выкрикнув:
- Мой лев!
Разбойники ничего не успели сделать. А Франсуа, пользуясь своей жертвой как боевым цепом, ударил Сивобородого. Две головы столкнулись с глухим стуком. За это время Туссен успел подобрать нож, выпавший у жертвы Франсуа, и вогнать его по рукоятку в сердце ближайшему из бандитов. Трое остальных, в том числе и тот, что был с фонарем, сбежали, не прося добавки. Франсуа послал им вдогонку свой победный клич:
- Мой лев!
К нему подошел Жан.
- Спасибо! Признаю, что и физическая сила бывает на что-то полезна.
Франсуа перевел дух.
- В любом случае я не позволил бы им отобрать у меня перстень со львом. Но и ты, выходит, дорожишь этим шариком больше жизни?
Жан не ответил. Воры исчезли. Трое гуляк остались в полнейшей темноте: луны не было, а их собственный фонарь разбился во время схватки. Жан растерянно спросил:
- Что теперь будем делать? Мне ни за что не отыскать обратную дорогу.
Вместе с темнотой к Франсуа вернулись и недавние воспоминания. Он вспомнил Хертфорд и лабиринт, спускающийся к Ли.
- Я могу вывести вас к Сене.
- Каким это образом? Ты же не знаешь Парижа!
- Надо все время двигаться под уклон. Давайте держать друг друга за плечи.
Как и в тот, первый раз, Франсуа показал себя безошибочным проводником, и они вскоре вышли к набережной. Но на сей раз обнаружилось и непредвиденное обстоятельство. Франсуа первым его учуял.
- Ров Пюнье!
Все трое остановились и стали держать совет, в то время как запах гниения окутывал их все сильнее. Ров Пюнье тянулся как раз поперек набережной и преграждал им путь. Мысль о том, чтобы свалиться в эту зловонную могилу и сгнить там заживо, им ничуть не улыбалась. И тут они услышали звук приближающегося колокольчика. Жан воскликнул:
- Спасены! Это звонарь по усопшим!
Тот не замедлил появиться в свете фонаря, который нес с собой. Одет он был в черную ризу, украшенную черепом, перекрещенными костями и серебряными слезами. Через каждые двадцать-тридцать шагов он взмахивал своим колокольчиком и кричал:
Люди спящие, проснитесь!
За навек усопших молитесь!
Франсуа приблизился к нему.
- Один денье, если отведете нас на улицу Глатиньи.
Звонарь оказался маленьким ворчливым старикашкой.
- Никогда не хожу в те места!
- Ну, ну… Какая вам разница, где звонить… Почему бы и не на улице Глатиньи?
- Оставьте меня! Дайте пройти!
Вмешался Туссен:
- Мы только что повстречали грабителей и быстренько отправили их к твоим усопшим. Давай веди, не то отберем твой фонарь. Тебя для этого и оглушать не придется!
Ворча, звонарь по усопшим тронулся в путь. Так они миновали ров Пюнье и перешли Сену по мосткам Мильбрэй. Без света они наверняка распрощались бы здесь с жизнью. Наконец, добравшись до Сите, звонарь свернул налево, и все четверо оказались на улице Глатиньи. Франсуа дал старику обещанный денье. Тот пробормотал что-то невнятное и повернул обратно. До них в последний раз донесся звон его колокольчика и мрачный призыв:
Люди спящие, проснитесь!
За навек усопших молитесь!
Потом они постучались в дверь заведения мадам Гильеметты.
Им устроили торжественную встречу. Бандерша была окружена всеми своими девицами, и они поджидали их, видимо, уже давно.
- Сейчас так неспокойно! Мы уже опасались, не случилось ли с вами какое несчастье.
Жилетта Берсийка бросилась в объятия Франсуа, словно животное, нашедшее, наконец, своего хозяина. И тут же ахнула: один из его рукавов был разорван, а лоб перечеркивала красная ссадина. Без сомнения, это Сивобородый чиркнул ножом, а Франсуа даже не заметил.
Одновременно с первым раздался и второй крик: девушки только что обнаружили, в каком состоянии находится Жан. Мадам Гильеметта в ужасе восклицала:
- О боже! Что с вами случилось?
Жан вскочил на низенький столик и заговорил с комическим пафосом:
- Чтобы добраться до вас, мы преодолели тысячу опасностей! И первым в их ряду был ночной горшок какого-то злокозненного парижанина, содержащий все миазмы и элементы проказы, чесотки, перемежающейся лихорадки и золотухи!
Франсуа сменил его, выражаясь столь же выспренно:
- Мы обратили в бегство Сивобородого и его шайку. Но на сегодня хватит искушать судьбу!
Туссен подхватил:
- В своем стремлении к вам мы так спешили, что чуть было не угодили в пропасть более глубокую и зловонную, чем сама преисподняя!
Жан завершил рассказ:
- Наконец, мы взяли в проводники заупокойного звонаря и последовали за ним без всякого трепета перед душами усопших, которые вились над ним. И все это мы превозмогли единственно из любви к вам!
Мадам Гильеметта рассмеялась от всей души:
- До чего же лихо вы поете на три голоса! Настоящее трио. Надо бы вам придумать название!
Какое-то время все галдели наперебой, но вдруг Туссен хлопнул себя по лбу:
- Генеральные штаты!
Мадам Гильеметта призналась, что не понимает. Туссен улыбнулся:
- Ну да, мы сами и есть Генеральные штаты.
Он глубоко поклонился Жану:
- Церковь…
Он отвесил Франсуа чуть менее почтительный поклон:
- Дворянство…
Потом выпрямился с каким-то озорным подскоком:
- И народ! А все вместе мы - Генеральные штаты!
Его объяснение вызвало единодушный восторг. Девицы хлопали в ладоши и пронзительно требовали сказать речь. Жан опять вскочил на столик и, напустив на себя благочестивый вид, сложил руки.
- Вот Церковь: самая грешная из всех троих, суровая к слабым, угодливая перед сильными, не имеющая ни веры, ни милосердия, ни сердца; распутная, бесстыжая, порочная, заблудшая, растленная, развратная, сластолюбивая, блудливая, извращенная, похабная, нечестивая и святотатственная - клянусь волосом с лобка Святой Девы!..
Мадам Гильеметта и ее девицы торопливо перекрестились. Разумеется, сейчас Жану хорошенько досталось бы от них на орехи, но Франсуа отвлек внимание на себя. Он схватил лежавшую на полу медвежью шкуру, набросил ее на спину и вразвалку прошелся по комнате, испуская при этом утробное ворчание.
- А вот дворянство: тупое, глупое, невежественное, грубое, неуклюжее, неотесанное, звероподобное, себялюбивое…
Он забился в угол комнаты и притворился, будто защищается от невидимой угрозы.
- Боязливое, пугливое, малодушное, трусливое…
Он вернулся к компании, рыча еще более причудливо:
- И глупое-преглупое, как скот!
Теперь настал черед Франсуа получать почести. Но когда на столик влез Туссен, тишина снова восстановилась. Однако, ко всеобщему удивлению, он оставался неподвижен и не произносил ни единого слова. Наконец мадам Гильеметта потеряла терпение.
- Ну же, народ! Народ-то что делает?
- Народ?
Туссен приложил палец к губам:
- Безмолвствует…
Потом испустил глубокий вздох, надрывающий сердце.
- Страдает…
Быстрым движением Туссен открыл кошель Франсуа, привешенный к поясу, вынул оттуда горсть монет и швырнул девушкам.
- И платит!
Это вызвало целую бурю восторга. Все били в ладоши и кричали:
- Да здравствует Церковь! Да здравствует дворянство! Да здравствует народ! Да здравствуют Генеральные штаты!
Мадам Гильеметта собрала деньги и принесла графины с вином. Они чокнулись все вместе. Потом хозяйка ушла с прочими девушками. Остались только три пары.
Они пили много и засиделись допоздна. Жилетта из Берси захотела сыграть в игру "не солги". Жан хотел было воспротивиться, но остался со своим мнением в одиночестве, и игра началась. Жилетта спросила Франсуа:
- Кем была та, что получила твой первый поцелуй?
Такого вопроса Франсуа не ожидал, но не захотел от него уклоняться. Сначала этот безумный день в парижской толпе, потом победа над Сивобородым и выходка с медвежьей шкурой, которая разом стерла столько дурных воспоминаний, - все это привело его в восторженное состояние. Он прыснул со смеху:
- Это был мальчишка!
Жан повернулся к нему с нескрываемым интересом.
- Решительно, ты гораздо более непредсказуем, чем мне казалось. Так значит, с ним ты и…
- Нет, со служанкой.
Жан похлопал его по плечу.
- Вот тут я скорее узнаю своего братца-рыцаря! Ты преследовал ее сквозь череду пустых комнат. Она искала спасения, но не находила… Или же все это произошло на природе. Ты валишь ее в кусты…
- Да умолкни ты, наконец! Она была старше на десять лет и уложила меня в постель, как младенца!
Жан поперхнулся, осушая свой стакан. Жилетта снова взяла слово.
- А твоя английская невеста… Ее как зовут?
Франсуа напрягся. Не нужно впутывать во все это Ариетту. Если он произнесет ее имя, он изменит ей по-настоящему и Жилетта станет ему противна. Он отказался отвечать. Сделав еще одну попытку, Жилетта больше не настаивала. Она улыбнулась Франсуа.
- А я? У меня ты ничего не спрашиваешь?
- Что я должен у тебя спросить?
- Люблю ли я кого-нибудь, например… Я полюбила тебя сразу же, едва ощутив твои пальцы на своей коже. Это было… словно какой-то колдун коснулся меня своей волшебной палочкой…
Больше Жилетта не успела ничего сказать. Жан прервал ее, обратившись к Алисон:
- А ты, Идол мой, любишь ли меня?
Алисон усмехнулась:
- Я всех мужчин ненавижу. Для того и создана шлюхой: чтобы заставить их раскошелиться.
- Что они тебе такого сделали?
- Не скажу… А сам-то ты любил какую-нибудь женщину?
- Не знаю, как тут можно ответить, не солгав.
Больше из Жана не удалось ничего вытянуть. Настал черед Томассы. Она спросила у Туссена, откуда у него такое имя. А, услышав ответ, простодушно заключила:
- Выходит, ты не знаешь своих родителей?
- Нет, знаю.
Как ни тихо говорил Туссен, Франсуа расслышал его слова и вздрогнул. Он повернулся к своему оруженосцу.
- Как такое возможно?
Туссен показал на свое лицо.
- Видите, какой я смуглый и какие у меня волосы черные, прямо как у сарацина? Удивляться нечему: отец у меня и вправду был сарацин.
- Сарацин!
- Он попался в плен какому-то военачальнику. Тот привез его в Сен-Мало и подарил как раба епископу. Моя мать была служанкой у того в доме. У нее оказалось достаточно мягкое сердце, чтобы сжалиться над судьбой бедняги, но не настолько, чтобы позаботиться о моей: когда я родился, она просто оставила меня на церковной паперти.
- Откуда ты все это знаешь?
- От другой служанки.
- Выходит, тебе известно имя своей матери?
- Да. Но я никогда не произносил его вслух. Позвольте же, господин мой, и впредь не называть его.