– П-пан Цециль, – между тем вступил в разговор Меченый. – П-послушай, пан Цециль. Я тебя не знаю, но слыхал о тебе. Не только хорошее, но хорошего б-больше. Зачем тебе убивать парнишку, который и саблю-то в руки взял ны-нынешней весной? Это мой человек. Я за него в ответе… Вызови меня. Я от поединков никогда не бегал.
Носатый задумчиво полез в затылок, задумался.
– Э-э, нет, панове, так не пойдет, – внезапно вмешался Климаш. – Не дело одному за другого отвечать…
Какие игральные кости закрутились у него в голове? Чего влез не в свое дело?
– Я ему командир, – упрямо повторил Войцек.
– Так-то оно так, но за честь свою пускай сам сражается, – не сдавался Беласець.
И тут Ендрека осенило. Да он же, Климаш то есть, попросту боится за пана Войцека. Боится, что носатый Цециль его срубит или покалечит, а Ханнуся потом братьям житья не даст. Изведет упреками. А вот за жизнь Ендрека никто никого корить не будет. Ну, может, кто из отряда погрустит чуток. Да дома всплакнут, когда узнают… Если узнают.
Несколько шляхтичей, одетых поприличнее остальных, поддержали Климаша:
– Честь есть честь. Коли саблю нацепил – соответствуй!
Меченый аж щекой с побелевшим шрамом задергал. Едва не зарычал от накатившей ярости. Обвел глазами толпу. На большинстве лиц читалось любопытство и жажда нового развлечения. Лишь хозяин шинка сморгнул жалостливо.
– Ну, так будешь драться, хлыщ? – надменно проговорил пан Цециль. – Или прямо тут тебе уши остричь?
Ендрек хотел сказать: "Руби прямо здесь. Чего куда-то ходить зазря?", но пан Юржик дернул его за рукав:
– Иди дерись!
Парень ошарашенно замотал головой, но толпа, радостно загудев, уже подхватывала его под бока и несла на двор, а после к лесу, за межу торжища. Сзади раздался удивленный голос Хватана:
– Это еще что, дрын мне в коленку?
Ему недовольно ответил Войцек, но что именно, Ендрек не разобрал, потому что пан Бутля притиснулся к нему и зашептал в ухо, обдавая жарким горелчаным духом:
– Не боись, студиозус. Пан Цециль пьяный, что называется, в сиську… Может, еще и не зарубит.
Может? Хорошенькое дело! Ендрек дернулся, но держащие его с двух сторон шляхтичи знали свое дело и лишаться бесплатного развлечения не собирались.
– Кто он? Кто этот Цециль? – выворачивая шею, спросил медикус у пана Бутли.
– Не знаешь? Эх, студиозус… Пан Цециль Вожик самый знаменитый рубака Заливанщина и окрестных земель. В реестровых никогда не служил, но на свой кошт собрал полсотни почтовых и гонял волков-рыцарей. Ох и удирали они на свой берег Луги! Наш пан Войцек в те годы тоже прославился. И шрам там же заработал. Но он на коронной службе был, а Цециль вроде как для удовольствия сражался. А после войны Цециль от скуки дурить начал. Он же колючий, как свой герб. Чуть что не так – за саблю. Человек двадцать убил, сколько покалечил…
– И я с ним?!. – Ендрек в ужасе повторил попытку удрать. С тем же успехом.
– Да говорю тебе – пьяный он в дымину. Трезвый был бы, сообразил бы… – Тут Бутля осекся и замолк. Побоялся сболтнуть лишнее в толпе сторонников Золотого Пардуса.
Лесок появился значительно быстрее, чем того хотелось.
Пан Цециль, пошатываясь, – может, и вправду настолько пьян, что драться не сможет? – скинул жупан. Вытащил саблю из ножен. Длинный клинок покрывала травленая изморозь. Даже не зориславка. Старше сабля, много старше.
"Сколько ж она стоит, – подумал Ендрек и тут же укорил себя: – Ну, о чем ты, балбес, только думаешь? Вспоминай, чему тебя Хватан с Граем учили!"
– Выпить бы по чарочке! – весело воскликнул пан Бутля, стаскивая с Ендрека тарататку. – Никто не догадался горелки захватить?
– Выпить – это дело! – покладисто отозвался пан Вожик.
Все испортил незнакомый пожилой пан с крупной бородавкой на скуле.
– Еще чего! Хитрован! – Он погрозил пальцем с почерневшим ногтем пану Юржику. – Не дадим допрежде времени соперника уложить. И не думайте. Быть поединку!
Прочие зеваки согласно закричали:
– Верно! Не дадим!
– Быть поединку!
– Быть!
Они откровенно веселились и не пытались этого скрывать.
– Держи! – Пан Войцек сунул Ендреку в руку саблю.
Пан Цециль тем временем несколько раз крутанул саблю над головой. Удовлетворенно кивнул. Осклабился.
Меченый хмуро взглянул на него:
– Запомни, пан Цециль, посечешь моего человека, я тебя вызову. Завтра, как проспишься. Ты меня знаешь.
– Завтра будет завтра, – невозмутимо ответил Вожик. – А тебя я знаю. Вернее, думал, что знаю, пока с "желтой соплей" не увидал. – Он брезгливо скривился и замер, высоко подняв саблю и направив ее острием вниз – защита святого Жегожа.
Ендрек, не раздумывая, повторил его стойку. Почему бы и нет?
– Ну, начнем? – весело воскликнул Цециль и ударил.
Что б там ни говорил Юржик про гуляющий в голове носатого забияки хмель, но отмахнуться Ендреку удалось с большим трудом. С натяжкой его движение можно было назвать высокой терцией.
– Учишь таких, учишь! – запричитал позади Хватан.
А Цециль ударил снова. Двигался он легко и непринужденно, словно танцевал на балу.
Ендрек отпрыгнул и снова отбил удар.
– Ага! – закричал пан Вожик, целясь острием сабли в щеку противника.
Студиозус отпрыгнул, махнул саблей горизонтально, на уровне живота, и ничуть не удивился, когда Цециль отбросил его клинок в сторону мощным батманом.
Опять удар!
На этот раз Ендреку не удалось быстро отскочить. Он почувствовал боль в правом плече. Скосил глаза – махонький разрез с покрасневшими краями на рубахе. Не смертельно…
А пан Вожик продолжал сыпать ударами. Короткими, злыми. Парировать их Ендрек даже не пытался. Отпрыгивал, уходил в сторону, стараясь просто держать саблю в подобии подвешенной защиты.
Образовавшие круг шляхтичи заулюлюкали:
– Что за трус?!
– Кто ж такому зайцу саблю дает?
– Ату его, пан Цециль, ату!!!
Можно подумать, без их подсказки Вожик не стремился убить противника.
"Господи, помоги! – пронеслось в голове медикуса, и тут же возникла встречная мысль: "Что ж ты не просил: Господи, помоги научиться, – когда время было?""
Еще Ендрек поразился отсутствию у себя страха. Будто не он уворачивался от наседающего врага, а кто-то другой, чужой и безразличный образованному студиозусу.
Из всей науки, вдалбливаемой в его голову и руки в лагере под Берестянкой, Ендрек твердо помнил одно – отбивая удар, нужно держать саблю острием вниз, иначе вражеский клинок может соскользнуть и поранить руку. А тогда все, конец.
Взмах, взмах… Удар!
Еще удар.
Еще!
Пан Вожик куражился, стараясь достать парня по лицу – в щеку, в висок, в подбородок. Играл он клинком мастерски, и ни у кого не осталось ни тени сомнения – будь носатый Цециль трезвым, валяться неуклюжему студиозусу порубленному, как капуста для борща. То есть в мелкую соломку.
"И не запыхается же! Будто не горелку с утра дудлил, а отдыхал и отсыпался…"
Ендрек вдруг с ужасом подумал, что будет, если он споткнется и упадет. Чего-чего, а конских кругляшей везде навалом. Не приведи Господи наступить на один такой!
Вожик ударил, целя в лоб. Парень отмахнулся, неуклюже исполнив высокую кварту. Тут же последовал укол в локоть, и Ендрек почувствовал, как рукав напитывается кровью.
"Все, конец, жилу перебил! – почему-то хладнокровно подумал медикус. – Жгут бы. И перебинтовать плотно, а я тут…"
Нога ощутила что-то мягкое и скользкое. Хотя… почему – что-то? Навоз, он и в Руттердахе, и в Батятичах навозом остается. Ендрек покачнулся, а пан Цециль в это время, обозначив тычок концом сабли в скулу противника, выполнил ловкий финт и полоснул студиозуса по груди.
– Дрын мне… – охнул сзади Хватан.
Ендрека спас, как ни крамольно это звучит, конский кругляш. Стараясь не упасть, он отшатнулся в сторону, и лезвие, вместо того чтобы разрубить грудину и ребра, лишь прочертило косую полосу от левого подреберья к правой ключице.
От острой боли в глазах потемнело. Парень зажмурился, ойкнул жалобно, дернулся и поразился громкому "А-а-а!!!" толпы. А когда открыл глаза, увидел, что его сабля торчит из живота пана Цециля. В аккурат на два пальца выше пупка.
Носатый пан недоуменно рассматривал холодную полосу стали и кровавые пузыри, изобильно обрамляющие узкий разрез на рубахе. Видно, боли он в первый миг не почувствовал. Огляделся, как бы испрашивая поддержки у шляхтичей, окружающих место поединка. А потом ноги его подогнулись, и пан Вожик медленно осел назад.
– Сделал! Дрын мне в коленку!!!
Не понимая, что делает, Ендрек выдернул клинок из раны, развернулся…
– Так ему, псу бело-голубому! – выкрикнул шляхтич с бородавкой на скуле и, сорвав с головы шапку, подкинул ее вверх.
– Ай да парень! Качать его! – подхватил Климаш, искоса подобострастно поглядывая на пана Войцека. – Качать победителя!
"Совсем сдурели?" – хотел сказать Ендрек, но тут скалящиеся, орущие лица поплыли у него перед глазами, колени задрожали, и, не подхвати его под руки Хватан и Юржик, парень повалился бы рядом с поверженным противником.
Очнулся Ендрек, лежа на спине под раскидистым ясенем. Сквозь просветы в листве виднелось пронзительно голубое небо и мелкие крестики ласточек в вышине.
– Во! Глаза открыл, дрын мне в коленку! – обрадовался Хватан и тут же напустился: – Кто тебя учил так саблей махать? Прялку тебе в руки, а не саблю! Дал на финте себя подловить…
– Т-тихо, охолонь, – прервал его натиск пан Шпара.
– На тебя бы я поглядел. Супротив самого Вожика! – прибавил пан Юржик, обматывающий ребра Ендрека его же рубашкой, разодранной на длинные полосы.
– А рука? – слабым голосом поинтересовался Ендрек.
– Не боись, студиозус, замотали! – В подтверждение своих слов Хватан прихлопнул ладонью по повязке, туго стягивающей локоть парня.
– А жгут?
– Какой жгут? – удивленно вскинул бровь Юржик. – А, жгут! Вот ведь медикус нашелся на нашу голову. Понос тебе лечить, а не нас учить раны штопать. Понял?
– Н-не нужен т-там жгут, – пояснил Войцек. – Царапина г-глубокая.
– Нет, но каков, а! Вожика уделал! – Юржик завязал повязку узелком, склонив голову, полюбовался на работу.
– Я его… – Ендрек не решился произнести слово "убил".
– Т-ты ж хотел научиться у-убивать?
– Я не думал…
– А в-вот подумай! М-может, лечить лучше?
– Так я его…
– Да не бери в голову, – хохотнул Юржик. – Живой. И кишки целые. Отлежится десяток дней и снова чудить начнет.
– Слава тебе, Господи! – Ендрек так истово осенил себя знамением, что не удержались все. Вначале прыснул Бутля, за ним захохотал Хватан, и даже суровый пан Войцек улыбнулся, сверкнув белым зубом из-под смоли усов.
Глава восьмая,
из которой читатель узнает, что привычка грызть ногти может привести к ногтоеде, а увлечение большой политикой – прямиком в пыточную камеру, но самое главное, что своя рубашка всегда ближе к телу
Покачав головой, Ендрек отпустил руку пана Гредзика. Большой палец покраснел, опух, увеличившись едва ли не вдвое. По уверениям самого пана, боль была пульсирующей да такой сильной, что уже и на коне держаться стало невмоготу.
– Ногтоеда, – объявил медикус. – Видишь, кожа какая гладкая, будто растянутая? Это гной под кожей скопился. Твое счастье, если в сустав не пойдет.
– А коль пойдет? – смиренно поинтересовался Гредзик, рассматривая согнутый палец. Кстати, то, что палец сам собой сгибался, еще раз подтверждало первоначальную уверенность студиозуса. Ногтоеда. Точно. Как сказал бы Хватан, сто пудов.
– А если пойдет, палец рубить будем. Иначе помрешь, – отрезал лекарь.
– Грызть ногти меньше надо, – веско заметил Юржик.
– Ох, помолчи, пан Юржик, а? Своих забот полон рот, так тебя еще слушать, – взмолился больной.
– Правда глаза колет, – пожал плечами пан Бутля, но замолчал.
– Че-че-чего раньше молчал? Не сказал? – сурово спросил Меченый.
– Так думал – само пройдет…
– Думал! Думальщик нашелся! – не стерпел Юржик. – Как дитя малое!.. Так и скажи, что боялся.
– Пан Юржик! – Гредзик в порыве гнева сжал кулаки, но тут же охнул и принялся баюкать правую кисть, прижав ее к груди.
– Пе-пе-печеный лук прикладывал?
– Так прикладывал… И подорожник тоже.
– Подорожник! Ты б в навозе теплом подержал! – заметил Бутля столь язвительно, что даже пан Войцек не выдержал:
– Ч-ч-что ты злой такой с утра?
– Да терпеть ненавижу, как сами себя люди гробят! Вроде не полный болван! Шляхтич, в годах, а все как мальчишка! А! – Юржик махнул рукой и отвернулся. – Все не буду, а то пан Гредзик чего доброго на поединок меня вызовет.
– Всенепременно, – отозвался пан Цвик. – Руку только полечу…
– Н-н-ну не молчи, студиозус, – обратился сотник к Ендреку. – Что делать будем?
– Да что говорить? – Парень пожал плечами. – Резать надо.
– Так-таки и резать? – встрепенулся Гредзик.
– А ты горячку заработать надумал никак? А, пан Гредзик? – с неожиданной злостью выговорил студиозус.
– Ты чего вызверился? – испуганно отшатнулся пан. – Да что вы все сегодня как не родные?! – А потом, вдруг подумав, что не по чину парню так сурово с ним говорить, прибавил: – Ты не дерзи, студиозус! Я тебя и левой пощекотать могу!
– Гляди! Левой пощекотать, дрын мне в коленку! – Хватан размашисто шлепнул себя по ляжке. – Он самого Цециля Вожика завалил, а ты со своей левой лезешь!
– А ну замолкли все! – прикрикнул, как на расшалившихся школяров, Меченый. – П-поразвели болтовню, хлеще торжища! Г-говори, студиозус, что делать надо.
– Я ж говорю – резать.
– П-палец?
– Нет. Гной выпустить из-под ногтя.
– Н-ну, давай резать.
– Э! А меня спросить? – запоздало возмутился Цвик.
– А тебя, пан Гредзик, – веско проговорил сотник, – я б-буду спрашивать, когда мы поход закончим и на радостях в шинок завалимся. Вот там я и спрошу, а чего бы тебе хотелось выпить-закусить, а, п-пан Гредзик?
Цвик понурился и замолчал.
– Так что, режем? – спросил Ендрек.
Меченый кивнул, а пан Юржик проговорил, ухмыляясь:
– Нет. Глазки строим.
– Тогда мне надобно крепкой горелки, – сказал медикус.
– Это еще зачем? – поразился пан Бутля.
– Для храбрости, – усмехнулся Ендрек и добавил: – Да шучу я, шучу. Рану промыть.
– Где ж мы горелку возьмем?!
– Т-тихо, пан Юржик. У тебя же во фляжке и возьмем.
– Да откуда?!
– З-з-знаю, везешь от самих Батятичей, – отрезал пан Войцек, а Хватан, запрокинув голову, заливисто захохотал. – Од-д-дному удивляюсь, как не выдудлил до сих пор? Тащи сюда. Не жмись.
– Эх! – Пан Бутля махнул рукой. – Сгорел овин, гори маеток! Шесть ден берег! – Вскочил с корточек и направился к своему вьюку, выпрямленной спиной выражая гордый протест против произвола.
– Ч-что еще?
– Нож острый. Да лезвие на огне прокалить надо, а то одну заразу вырежем, другую занесем.
– Б-будет. Еще.
– Холстину чистую – перемотать. Один лоскут на нитки растрепать…
– На к-корпию?
– Ага.
– Так го-го-говори, не бойся. Думаешь, м-мы таких слов не знаем?
Ендрек смущенно пожал плечами.
– В-в-все?
– Да вроде бы…
– Сл-сл-слыхал, Хватан? Дуй за холстиной и ножом.
– Да! Еще! – спохватился медикус.
– Н-ну?
– Это… Я, конечно, не сомневаюсь в храбрости и мужестве пана Гредзика…
– Попробовал бы ты усомниться! – надул щеки пан Цвик.
– Но подержать бы его надо, – выпалил скороговоркой Ендрек.
– Что? – прищурился Цвик. – Ты, студиозус, говори, да не заговаривайся!
– По-подержим, – успокоил Ендрека Меченый. – Надо – подержим.
– Пан Войцек! – возмутился Гредзик.
– Т-тихо! Тебе же на пользу. Хочешь дернуться, чтоб тебе полпальца отрезали?
Гредзик засопел, кидая исподлобья неласковые взгляды на Ендрека, но замолк.
Пока ждали Хватана с Бутлей, медикус припомнил все, чему учили в академии. Если под кожей, то просто проколоть, обрезать омертвевшую плоть, а ежели под ноготь гной ушел, то ноготь рвать надобно. Ничего, поглядим. Главное, чтоб сустав и кость не были затронуты. Но вроде бы худшего ожидать не приходилось. Трогая и придавливая больной палец, Ендрек, кажется, заметил полость с гноем под кожей, не дальше чем соломинка от левого края ногтя, но все-таки под кожей.
Первым вернулся пан Бутля. Хмуро протянул фляжку с горелкой:
– Хоть чуток оставь… На всякий случай хранил. Вдруг кишечная хворь какая или зубы у кого разболятся.
– Д-да кто б сомневался, пан Юржик, – усмехнулся Шпара. – Не удовольствия ради, а лечения для.
– Да мне и надо-то – ложку, не больше, – Ендрек постарался ободрить очень уж расстроившегося Юржика. Но пан Бутля не поверил, махнул рукой и горько вздохнул.
– Лей, студиозус, не жалей! – воскликнул подошедший Хватан. – Вот – тряпка. Вот нож, вот с этого клаптика я сейчас ниток надергаю.
– Хорошо. Спасибо, – кивнул Ендрек. – А кто держать будет?
– Д-да мы и подержим, – ответил Войцек. – Годимся в помощники лекаря?
Медикус пожал плечами. Сам он поводов для веселья не видел. Три года на медицинском факультете достаточно, чтоб научиться пользовать понос или запор, но резать живого человека… Пуская даже и палец. По крайней мере, строгая профессура не стремилась допускать студиозусов до такой работы. Года с пятого, не ранее, когда пообвыкнется.
Пан Гредзик молча протянул сотнику правую руку. Держи, мол. Меченый просунул предплечье пана Цвика себе под мышку. Покрепче прижал к ребрам. Для верности перехватил свободной рукой запястье:
– У-удобно будет, а, студиозус?
– Да ничего. Сейчас примерюсь.
Пока он прикидывал, с какого боку будет подбираться к больному пальцу, где лучше перевязку сложить, чтоб сразу дотянуться, где горелку… Тут еще надо не расплескать впопыхах – ведь пробку заранее открыли.
– Может, позвать кого еще в подмогу? – предложил пан Юржик, захвативший таким же манером левую руку пана Гредзика, как сотник правую.
– Пустое, – ответил ему Хватан, укладываясь всем весом поперек ног страждущего пана. – Резать начнет – все и так сбегутся. – Молодой порубежник поерзал, устраиваясь поудобнее. – Не вырвешься, пан Гредзик?
– Не в таких переделках бывал! – выпятил челюсть Цвик.
– А может, отхлебнешь-таки малую малость из фляжки? – от чистого сердца предложил Юржик. – Думаешь, мне жалко?
– Обойдусь! Я ее, проклятую, поклялся в рот не брать и не нюхать даже.
– Ну, дело хозяйское, как говорила пани Касыля, отправляя супруга путешествовать в южные земли. Начинай, студиозус!
Ендрек вздохнул и взялся за нож. С удивлением отметил про себя, что руки дрожат сильнее, чем у пациента. Вспоминая наставления профессора Карела Гельстейна, он задержал дыхание, сосчитав в уме до десяти и обратно, помянул имя Господа и приступил.