Пан Зджислав, конечно, давно уже догадался, о чем пойдет речь в допросной камере. И в глубине души ехидничал. Думал, Зьмитрок, что придешь на все готовенькое? Тут тебе и казна, тут тебе и войско, готовое вскочить на коней по первому слову? Ага, подставляй кошелек. Где та казна, а где тот новый подскарбий? Накося выкуси, как говорится среди торговок пирожками…
Шедший впереди надзиратель распахнул двери пыточной:
– Давай заваливай, морда толстая.
Пан Зджислав хотел было ответить, чтоб холоп язык попридержал. Он хоть и опальный, а все же родовитый шляхтич. Не ровен час, власть переменится. А потом решил – вот переменится, тогда и объясню. Подробненько. В этой же самой камере.
Пыточная ни капельки не изменилась со времени последнего его посещения. К удивлению пана Куфара, и старший заплечник остался тот же. А впрочем, чему удивляться? Багус Бизун, по всей видимости, всегда поддерживал Золотого Пардуса. Да и хороший мастер-заплечник – великая редкость. Заменять на нового – себе дороже.
Багус поднял на арестанта, по обыкновению, грустные глаза с тяжелыми темно-лиловыми обводами, свидетелями тяжелой нутряной хвори:
– Заходи, пан Зджислав. Присаживайся.
Надзиратель хмыкнул, не одобряя подобной почтительности, но Багусу на его мнение было плевать. Да, по большому счету, и на мнение девяти десятых выговчан тоже. Он всегда жил своим умом и делал свои выводы из окружающей жизни.
Пан Зджислав последовал приглашению. Присел на невысокую, намертво приделанную к полу лавку. Огляделся.
Два факела давали достаточно света, чтобы усаженный в угол писарь мог заносить на пергамент полученные показания. Но в этот раз, видно, решили обойтись без писаря. Значит, разговор пойдет серьезный. И наверняка о пропавшей казне. Лишние уши ни к чему. Это еще раз подтвердило догадку пана Зджислава о том, что коронное золото князю Зьмитроку понадобилось отнюдь не для выплаты долга по жалованью реестровым войскам. Знаем. У самих рыльце в пушку. Бывший подскарбий, правда, никогда слишком уж не наглел, но… Быть у казны и не погреть руки? Кем же это надо родиться?
Что ж, за маленькие радости приходится расплачиваться. Рано или поздно. Лучше, конечно, позже, чем раньше. Но это уж у кого как получится.
Пан Зджислав вздохнул, разглядывая ровные, прямо на загляденье, ряды пыточного инструмента. Щипчики для вырывания ногтей и ломания пальцев. Остренькие кусачки, с помощью которых можно потихоньку состригать мясо с костей. В небольшой жаровне разогревались до нужного свечения прутья с удобными рукоятками. В темном углу на полочке томились в ожидании дела сапоги с плашками для раздавливания голеней; шлем с воронкою, чтоб при пытке заливать в горло воду. Не стоило даже сомневаться – все петельки смазаны, все металлические части начищены до блеска. Багус Бизун свое дело знал и любил.
Надзиратель отсалютовал заплечнику раскрытой ладонью и ушел.
Время тянулось медленно.
Пана Куфара, как назло, одолела почесуха. То тут засвербит, то там. Или вши успели из тюремной постели в швы исподнего белья перебраться? Поначалу он стеснялся чесаться, а потом плюнул. Чего это он должен манер держать перед заплечником? Он – родовитый шляхтич. Пускай его стесняются, кто уродился простолюдином.
И начал пан Зджислав скрести бока, живот и лопатки. С удовольствием, с расстановкой…
Говорят, самая приятная болезнь – чесотка. Чешешься и еще чесаться хочется. Тот, кто эту пословицу придумал, не слишком покривил душой.
Так за приятным занятием пан Зджислав едва не пропустил появление главных действующих лиц. Не считая его самого, ясен пень.
Дверь распахнулась, и на пороге появился низкорослый воин в дорогом жупане, расшитом серебряным шнуром на грозинецкий манер. Карузлик какой, что ли, вырядился?
Впрочем, почему невысокий?
Пана Зджислава обмануло первое впечатление. Грозинчанин лишь казался низким и коренастым. А всему виной увечье – чей-то безжалостный удар, смявший, изломавший драгуну, судя по одежде, правое плечо, ключицу, ребра. Рука сухой веткой скрючилась перед грудью – кисть до предела согнута, пальцы-когти тянутся к предплечью. Из-за искривленного хребта и шагал калека на полусогнутых ногах. Потому и казался карузликом.
"Чем же тебя так, болезный? – подумал Куфар. – Сабелька легка будет, не справится… Боевая секира или кончар. Да в могучей руке. Такой удар ведь не всякому по плечу. Вот пан Чеслав мог. Только где теперь пан Чеслав?"
И тут при взгляде на молодое, черноусое, холеное лицо его осенило. Да ведь это ж сам Владзик Переступа! Ротмистр драгунского войска Грозинецкого княжества. Говорят сведущие люди, доверенное лицо самого Зьмитрока.
"Верно, пан Зджислав. А ты чего ожидал? Знал ведь, на что шел".
Переступа скривил тонкие губы, окидывая презрительным взглядом пана Куфара. Припадая на левую ногу, прошаркал мимо лавки.
Следом за ним зашел второй. Крепкий детина. С такой фигурой впору лесорубом быть или кожемякой. Русые волосы до плеч, в отличие от большинства шляхтичей, стригшихся в "кружок", черные брови. Усы небольшие, густые, хотя до пышности усов самого пана Зджислава им все же далеко. Тонкая бородка по самому краю нижней челюсти. Право слово, какая-то заморская мода. Жители Прилужанского королевства эдакого над собой не учиняют. Был русоголовый без оружия, в темно-синем жупане тонкого сукна без отделки. В его взгляде презрения не читалось. Зато проступала леденящая душу жестокость… Прямо хотелось нырнуть под лавку и дрожать. Такому человека убить, что кметю слепня на покосе ладонью шлепнуть.
Прямо с порога русоволосый взмахнул рукой, словно муху поймал на лету, и оба факела потухли. В темноте испуганно блеснули глаза заплечника Багуса. Сдавленно охнул его помощник – здоровенный жирный детина с вечно румяными щеками. Но в тот же миг в застенке стало светло как днем. С ладони русого поднялся к потолку молочно-белый шар размером с крупное яблоко. Поднялся и завис под потолком, излучая мягкий свет.
"Ах, вот ты кто, приятель, – догадался пан Зджислав. – Мржек Сякера. Слышал, слышал… Говорят, ты короля Юстына пользуешь от невиданной хвори, изуродовавшей лицо. А на самом деле ты по казематам шастаешь".
Мржек отступил от двери и застыл, скрестив руки на груди.
– Прошу, ваша милость!
"О, птицы высокого полета ноне поклевать меня слетелись! Ну, что скажешь, чем порадуешь, пан подскарбий?"
Пан Куфар не ошибся. Третьим в пыточную вошел, по обыкновению, стремительным шагом, выдававшим великолепного фехтовальщика и танцора, сам князь Зьмитрок Грозинецкий. Как всегда, изящный жупан, узорчатые сапожки с острыми носками, на груди золотая цепь, на пальцах перстни.
Зьмитрок улыбнулся Зджиславу как старому приятелю. Мол, как дела, дружище? Видишь, заглянул на огонек, как и обещался. Вот только задержался в дороге, не обессудь. Но пана Куфара было не обмануть. Зьмитрок – хитрый лис – может улыбаться из-под идеально закрученных черных усиков, а волчью натуру не спрячешь.
– Эка вы толпой какой заявились старика проведать… – Зджислав почесал поясницу. – Неужто соскучились?
Ротмистр Переступа аж перекосился от злости. Сжал здоровую руку в кулак. Но ударить пленника без разрешения князя не посмел. Только зарычал сквозь сжатые зубы.
Зьмитрок молча опустился в заранее приготовленное для него кресло. Расправил полы жупана, чтобы, не приведи Господь, не помять. Закинул ногу за ногу, поигрывая серебряной шпорой с пятиконечным колесиком-репейком.
Долго, пристально разглядывал пана Зджислава.
Наконец сказал:
– Все шутишь, Куфар? Вот уже дошутился. И польный гетман дошутился. А князь Януш Уховецкий еще свое получит.
– Хвалилась сорока море зажечь, – в тон ему откликнулся пан Зджислав.
– Я не хвалюсь. Я что обещал, то выполняю. Как ты можешь заметить.
– Ну, случаи всякие бывают. Сегодня я в темнице, ты при власти. Завтра все по-другому может оказаться.
Зьмитрок расхохотался, запрокинув голову. Махнул рукой шагнувшему вперед пану Владзику – не лезь, мол, пусть человек хоть перед смертью покуражится.
– Для тебя, Куфар, по-другому уже не окажется. С разбойничьей властью никто церемонии разводить не намерен.
– Да уж, понятное дело. Соперники вам ни к чему. Только всех не перевешаете.
– Перевешаем, Куфар, перевешаем. Уж будь спокоен.
– Да мне вроде бы волноваться не о чем.
– Так-таки и не о чем?
– Ну, наплести вы что угодно можете. Умельцы. Не отнять. И толпа слушать будет с радостью. Но перед Господом я своей вины не вижу.
– Не видишь? – деланно поразился Зьмитрок.
– Не вижу.
– И не боишься?
– Почему? Боюсь. Плоть слаба. Но дух мне Господь укрепит.
– Эх, Куфар, Куфар, – покачал головой новый подскарбий. – Как же ты можешь именем Господа прикрываться? С твоими грехами-то? Я бы на твоем месте…
– Будешь. Дай только срок…
На этот раз Зьмитрок не останавливал своего верного помощника. Переступа взмахнул плеткой, свисавшей до того с его левой кисти на кожаном темляке. Алая полоса прочертила лицо пана Зджислава. Косо. Через щеку и бровь.
Зджислав охнул. Схватился за глазницу ладонью.
– То-то же, пес, – прошипел ротмистр, замахиваясь повторно.
– Довольно, Владзик. – Зьмитрок лениво повел ладонью и, подавшись вперед, продолжил: – Ты в руках моих, Куфар. Ты в моих, а не я в твоих. Преступления твои доказаны, и Сенат осудит тебя. Знаешь, в чем тебя обвиняют?
– Да уж догадываюсь, – нашел силы улыбнуться пан Зджислав. – Что спуску не давал князьям и магнатам великолужичанским. А им все вольностей хотелось. Каждый сам себе король. Ничего. Это они рано обрадовались. Я-то, может, и пес, прав твой Переступа. Только малоприлужанский пес все же лучше будет, чем грозинецкий лис. Это они еще поймут. А вот тогда я тебе не зави…
Договорить ему не дали. Пан Владзик подскочил крабьим шагом и ударил каблуком в живот. Зджислав завалился навзничь, только подошвы сапог мелькнули над лавкой. А ротмистр, шипя от злости, стегнул его несколько раз плетью. От души стегнул, с оттяжкой. А напоследок пнул пару раз ногой.
– Поднимайся, Куфар, поднимайся. – Зьмитрок снова сидел, откинувшись на спинку кресла. Изящный и улыбчивый, как ни в чем не бывало. – Рассказать, в чем тебя обвиняют? Молчишь? Ну и молчи. А я все равно расскажу. Во-первых, во мздоимстве, когда при власти был. Откуда все маетки твои? Святым духом надуло, как Лукасю Непорочную? Во-вторых, есть свидетели: принуждал ты электоров за Януша Уховецкого голосовать. В-третьих, обвиняешься ты вместе с Чеславом Купищанским в отравлении на смерть князя Жигомонта Скулы, великого гетмана Великих Прилужан, а также в попытке отравления его величества Юстына Первого, которая непоправимый ущерб королевской внешности нанесла.
– Ну, положим, это доказать еще надо… – Покряхтывая, Зджислав схватился скованными руками за лавку, поднялся. Осторожно уселся.
– Значит, с первыми двумя обвинениями ты согласен? – ухмыльнулся грозинецкий князь.
– Их тоже доказать надо.
– Не переживай. Свидетели найдутся. Под присягой подтвердят.
– Еще б не нашлись. Упавшего пнуть всегда приятно. – Пан Куфар опасливо покосился на Переступу, но тот не двигался с места. Тогда Зджислав продолжил: – А последнее твое обвинение смехотворно, Зьмитрок. Каким образом я, по-твоему, травил Жигомонта? Раков мы с ним не ели…
– Не гневи Господа ложью, Куфар! – Зьмитрок воздел очи к серому неровному потолку пыточной. – Зачем тебе его самому травить? Ты ж при власти был. Прикажи, исполнители найдутся.
– Никому я не приказывал.
– Да?
– Да.
– А имя Хележки Скивицы тебе говорит о чем-нибудь? А! Побелел весь как! Значит, говорит!
– Продала, сука, – прошептал пан Зджислав, понимая, что пропал. Вот теперь пропал совсем. Как лягушка в клюве аиста.
– Пани Хележка перед Сенатом мое обвинение подтвердит.
– И сама на плаху пойдет.
– Да почему же? Она ведь приказ исполняла. А виновен кто? Кто приказ отдавал?
– А кто яд сыпал, выходит, чист, аки агнец?
– Аки горлица непорочная. Нет, само собой, она раскается. Поотмаливает грехи с годик где-нибудь в монастыре. Его преподобие, Винцесь Шваха, епитимью ей назначит не слишком тяжелую. Все ж таки пани. Старинного рода. Половина Прилужан в родне, дальней и ближней. А вот тебя, Куфар, кара ждет. Кол, самое малое.
Пан Зджислав посерел. Перед глазами вновь промелькнуло видение. Высокая, худая девка. Понева расшита черными и красными крестами. Белая рубаха навыпуск. В сухой мосластой руке – красный платок. Она взмахнула платком, слегка касаясь щеки бывшего подскарбия. Тонкая материя обжигала холодом, словно кусок льда. "Касатик мой, – прошелестели сухие губы. – Заждалась… Ничего, теперь скоро".
Много повидавший на своем веку пан Зджислав вздрогнул и едва не свалился со скамейки.
Хищная усмешка озарила лицо Зьмитрока.
– А ты ведь боишься смерти!
– А кто ее не боится? – невнятно – губы отказывались повиноваться – проговорил Зджислав.
– Ну так выкупи жизнь.
Малолужичанин помолчал. Не хотел выказывать слишком явного интереса. Слишком долго он прослужил короне, знал толк в придворных интригах и владел чувствами. По крайней мере, до сегодняшнего дня считал, что владеет.
– Чем же я выкуплю? Имущество мое наверняка у твоих коршунов уже. Маетки далеко. Там, где ты ими не воспользуешься…
– Ты, верно, думаешь, что Януш всемогущий?
– И в мыслях не было. Только я его давно знаю. Надавишь – на клинок напорешься. А полководцев, равных князю Янушу, у вас нет. Или Твожимир Люлинецкий возглавит войско?
Зьмитрок презрительно сплюнул на пол.
– Кишка тонка у Януша. Против Выгова не попрет.
– Не буду спорить. А то… – Зджислав многозначительно кивнул на Владзика Переступу, поигрывавшего плетью.
– Правильно, – осклабился грозинецкий князь. – В твоем положении лучше слушать и соглашаться.
– Слушаю.
– Маетки твои мне ни к чему. Верни казну коронную.
– Что? – Зджислав удивленно вскинул брови. – Какую казну?
– Казну Прилужанского королевства.
– Так вразуми меня, Господь, я думал: ты подскарбий сейчас. Ты и казной владеть должен.
Едва заметного движения пальца Зьмитрока оказалось довольно, чтоб ротмистр снова выступил вперед. Свистнула плеть.
Еще!
И еще!
И еще раз!
– А ну-ка, припеки его, – почти с сожалением проговорил Зьмитрок.
Заплечники деловито подступили к пану Зджиславу. Мигом разодрали рубаху, обнажив обрюзгшее, но еще не старческое тело, закинули цепочку ручных кандалов за вбитый в потолок крюк.
Багус вытащил из жаровни один из прутков – расплющенный на конце на манер зубила. Внимательно осмотрел, поднес к щеке, проверяя жар. Недовольно покачал головой и помахал в воздухе, остужая, а потом плотно прижал к ребрам пана Куфара.
Пан Зджислав заорал, не сдерживаясь. А зачем сдерживаться? Уши Зьмитрока беречь, что ли? Знающие люди советовали под пыткой не сдерживаться. Те, кто боль в себе глушат, часто помирают. Сердце останавливается.
Грозинецкий князь, видно, этого не знал. Брезгливо сморщил тонкий нос. Приложил ладони к ушам.
Багус Бизун, напротив, покивал, выражая одобрение. Он любил, когда пытаемый живет долго. Смерть в застенках воспринимал как собственный просчет, досадную ошибку, простительную исключительно новичкам и подмастерьям.
В воздухе разлился смрад горелой плоти.
– Еще! – распорядился грозинчанин.
Заплечник повторил прижигание.
Пан Зджислав продолжал в голос кричать.
– Довольно. Пусть заткнется.
Как только раскаленная железка вернулась в жаровню, пан Зджислав замолчал. Тяжело выдохнул. Застонал, но уже тихо. Для себя, не для зрителей.
– Видишь, Куфар, – Зьмитрок поднес к усам надушенный платок, – у меня хватит способов заставить тебя говорить и так. А я предлагаю тебе добровольную сделку. Казна, которую ты с Богумилом Годзелкой воровским образом из города вывез и отправил в неизвестном направлении.
– Это тебе Богумил сказал? – осторожно поинтересовался пан Зджислав. Его озадачила осведомленность грозинецкого князя.
– Если б я успел Богумила поймать, вы бы сейчас друг против друга висели. А болтали бы наперегонки. Кто первый расскажет – останется жить.
– А откуда ж тогда…
– Меньше будешь знать, дольше проживешь. Хотя к тебе это не относится.
– Отчего же? – задумчиво проговорил пан Зджислав. – Очень может быть…
Зьмитрок снова расхохотался, откидываясь на спинку кресла. В свете магического шара его зубы блестели, как у волка. Или это лишь показалось пану Зджиславу?
– Я знал, что мы найдем общий язык, – вдоволь нахохотавшись, сказал грозинчанин. – Говори.
– Э-э, погоди, Зьмитрок. Я перед тобой, можно сказать, сердце открываю, а мне и свой интерес поиметь надо, как говорят в Заливанщине.
– Ну? Неужто? Каков нахал! Тебе жизнь обещают сохранить. Понимаешь? Жизнь!
– Понимаю, чего уж непонятного. Мои условия – жизнь и свобода. Отпустишь – скажу.
– Нет, но каков наглец! – Зьмитрок глянул на пана Владзика, после на Мржека Сякеру, словно ища поддержки и совета. – Жизнь и свободу. Стоит подумать. – Он подкрутил черный тонкий ус, задумчиво покивал. – Так. Уже подумал. Хорошо. Будет тебе жизнь и свобода. Снимайте!
Последний приказ относился уже к заплечникам, которые бережно приподняли пана Зджислава, отцепили кандалы и опустили его на лавку. Здесь умели причинять боль, но умели и бережно относиться к дающим показания. Таких в застенках принято было называть "соловьями". Как говорится, поет, как соловей. Успевай записывать или запоминать.
– Ну, говори.
– Погоди, Зьмитрок. Сперва дай слово шляхтича и князя, что отпустишь меня живым.
– Даю. Слово князя. Клянусь честью шляхтича, что отпущу тебя, Зджислав Куфар, из тюрьмы и из города невозбранно. На все четыре стороны. Годится? Или письменную грамотку попросишь?
– Годится. Слушай.
– Говори.
– Казну мы передали на сохранение отряду малолужичан из Берестянки. Полтора десятка человек. Командиром у них – пан Войцек Шпара, бывший богорадовский сотник…
– Что? – Мржек не сумел сдержать возгласа, шагнул вперед, сжимая кулаки.
Пан Владзик Переступа тоже побелел, сцепил зубы до хруста, помимо воли поднял плеть.
– Вижу, знакомый ваш, панове?
– Не твое дело, продолжай.
– Не мое так не мое. Значит, так, они должны отвезти телегу с сундуком в Искорост. Там передать купцу Болюсю Голенке. Тот золото должен зарыть и ждать особых распоряжений.
– Ясно. Давно они выехали?
– Да уж дней десять, – чистосердечно ответил пан Зджислав.
Зьмитрок на какое-то время утратил интерес к собеседнику. Вскочил с кресла, развернулся лицом к ротмистру и чародею:
– Ну, панове, слышали?
– Так точно, – отозвался Переступа. – Дорога на Искорост одна. С телегой быстро не поедешь. Двух десятков драгун мне хватит.
– Я тоже еду, – угрюмо проговорил Мржек. – У меня к Меченому свой счет имеется.
Князь кивнул: