Войцек успел выгнуться, опираясь плечами о землю, и встретить напор лесника слитным ударом обеих ног. Одна подошва врезалась бородачу в живот, а другая – в ребра, ближе к грудине. Лесник качнулся назад, и порубежник, зацепив его ступней под колено, опрокинул навзничь. Навалился сверху, добивая лежащего локтем.
Великан вяло отмахнулся растопыренной пятерней, целя Войцеку в глаза.
Сотник без труда поймал его за палец и выкрутил до хруста. Бородач жалобно взвизгнул и попытался вырваться. В ответ на его потуги Войцек резким движением сломал зажатый в кулаке палец.
Лесник рванулся так, что на мгновение сбросил с себя противника. Перевернулся на четвереньки и попытался встать.
Войцек ударил его ногой в локоть, роняя обратно, ворочаясь в пыли, как огромный жук-навозник, вскарабкался на спину скулящего мужика и бил, бил, бил его по темени и затылку.
Остановила Войцека боль в собственных разбитых кулаках.
Лесник не подавал признаков жизни, напоминая скорее не человека, а груду старого тряпья.
Меченый медленно слез с поверженного великана и встал на дрожащих ногах. Обвел взглядом притихших бойцов.
Его поразили совершенно различные выражения на лицах. Если Хмыз, Грай и Хватан глядели одобрительно и несколько сочувственно, то Глазик и пан Стадзик Клямка выглядели равнодушными, словно видели подобное не один десяток раз. Может, так оно и было? Кто знает? А вот студиозус Ендрек, виршеплет из Выгова, побелел и не скрывал ужаса. У бывшего торговца Миролада тоже тряслись губы.
Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув для того, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, Меченый несильно ткнул лесника сапогом:
– У-у-у…
– Да вроде живой… Не убил, – осторожно заметил Хватан.
– У-у-уберите его… – наконец выговорил сотник и, не оглядываясь, пошел в тень.
– Ендрек! – донесся сзади голос Грая. – Помоги пану сотнику! Чего там с руками… Шилодзюб, воды и тряпок!
Войцек прижался спиной к шероховатой прохладной коре дуба и блаженно закрыл глаза.
– Пан сотник, пан сотник… – Несмелый голос ворвался в его затухающий разум, отвлек, заставил вернуться к действительности.
Ендрек опасливо протянул руку, намереваясь потеребить командира за плечо, но так и не решился. У его ног стоял котелок – надо полагать, с водой, через руку свисал чистый отрез полотна.
– Лечить пришел? – Сотник улыбнулся разбитыми губами.
– Надо, пан сотник… – замялся парень. – Хотя бы промыть…
– Добро.
Войцек кивнул, протянул ладони:
– Слей.
Теплая вода – и когда только успели подогреть? – обожгла сбитую кожу похлеще крепкой горелки. Кстати…
– Горелка есть?
Ендрек пожал плечами:
– Может, и есть. Мне не ведомо.
– Так и не ведомо? Знаю я вас.
– Ты ж, пан сотник, сам приказал – горелки не держать в лагере.
– Верно. Приказал. А то пан Юржик, чего доброго, угорит. Да и прочие…
– А что ж ты с меня теперь спрашиваешь, пан сотник? – хмуро проговорил студиозус. – Я могу чистотела нарвать. Ну, коры дубовой заварить… Говорят, неплохо раны заживляет, заразе распространиться не дает.
– Это кто говорит? – Войцек набрал полные пригоршни, бросил воду в лицо. Запекло еще хуже, чем руки. – Глянь, медикус, щека свезена?
– Конечно, свезена… Я думал, пан сотник: всё, кончилась наша служба, не начавшись.
– Ну да!
– А что еще думать было… А "кто говорит"… Профессора в Руттердахе. На кафедре траволечения.
Меченый еще раз умылся. Теперь щипало меньше.
– Вольно ж тебе деньги отдавать за то, что любой реестровый знает.
Медикус вскинул подбородок:
– Есть болезни, и есть лекарства от них такие, что вашим реестровым и не снились! И знать не знают, и слыхом не слыхивали!
– Во как!
– Конечно! А если реестровые такие умные, пусть и лечатся сами, без посторонней помощи!
– А зачем ты тогда учишься? Ну, если лечить реестровых тебе зазорно?
– Мне зазорно? – искренне поразился Ендрек.
– Ты ж сам сказал – пусть сами лечатся. Или кто другой, не подумав, ляпнул?
Студиозус понурил голову:
– Верно. То-то и оно, что не подумав…
Войцек хотел было улыбнуться, но едва не ойкнул от боли в стремительно распухающей губе. Сказал примирительным тоном:
– Д-добро, парень. Не бери в голову. Выучишься еще, шапочку получишь, будешь серебро вытрясать из панов и паненок выговских.
– Нет. – Ендрек упрямо тряхнул отросшей за последний месяц челкой – в Руттердахе среди студиозусов была принята короткая стрижка "под горшок", а где ж в дороге найдешь цирюльника? – Нет. Я к пану гетману Жигомонту пойду! Пусть в войска определяет лекарем!
– К Жигомонту?
– К нему! Только не к гетману, оговорился я, а уже к королю! Не проскочит ваш Януш! Не верю я, что шляхта вконец разум потеряла. Сейм покажет, кому больше веры!
Меченый ответил не сразу. Приложил сперва холстину к ссадине на щеке. Подержал. Отпустил, внимательно поглядел на розоватый отпечаток сукровицы. Вздохнул:
– За что тебя держу в отряде? Ты ж нас всех ненавидеть должен лютой ненавистью… Ох, и заморочили вам головы Жигомонт со Зьмитроком… Ох, и заморочили…
– Мне никто голову не морочил! Своим умом живу!
– Эге… А я, Хватан, Грай, Юржик, выходит, заемным?
– Ну… – смутился Ендрек.
– Д-добро… Попытаюсь тебе пояснить, во что мы верим. Ты драку мою с лесником видал?
– Ну, видал…
– От начала до конца?
– Ну, от начала…
– Д-да что ты "нукаешь"? Не на подводе едешь… Видел, так и говори.
– Видел. От начала до конца.
– Здоровей он меня? Тяжелее?
– Да… – протянул студиозус, не понимая, к чему клонит сотник.
– Кулаки, что кувалды, об шею жердину сломает и не поморщится. Так?
– Так.
– Скажи честно: верил, что я его побью?
– Нет. – Тут уж Ендрек не кривил душой. Случись биться об заклад, а в Руттердахе среди студентов бытовало увлечение и петушиными боями, и бараньими стычками, и травлей псов, и даже схватками между самцами рыбы-колючки, он на Войцека не поставил бы.
– П-правильно, что не верил. Я против него, что ты против меня. Так и Малые Прилужаны супротив Великих Прилужан – и войска реестрового м-меньше, и города беднее, и храмы не такие прекрасные, земля – и та не столь родющая. А чем я взял лесника? А ну, отвечай!
– Не знаю, пан сотник… Может, выучкой воинской. Он ведь тот же кметь…
– Н-нет, не выучкой. Если б я на саблях с ним рубился, тогда да, а так…
– Ну, тогда точно не знаю.
– Эх, пан студиозус, пан студиозус… – Меченый покачал головой. – Яростью я его взял.
– Яростью?
– Да. Не ослышался ты. Ра-растолковать, а?
– Растолкуй, пан сотник. – Ендрек принял из рук пана Шпары влажную тряпку.
– Добро. Слушай. Лесник с детства силушкой не обижен.
– Откуда ты это знаешь?
– Да насквозь я таких, как он, вижу.
– А-а…
– То-то… С детства, с отрочества он привык быть сильнее всех, главнее всех, лучше всех. А найдется кто смекалистее или ловчее, красивее или умнее – в нос. Разговор короткий. К зрелым годам он уже уверился в своей силе окончательно. Н-нет соперника, равного по силе, да и быть не может. Самый-самый. А коль привык побеждать походя, лень в сердце завелась. Воля к победе запропала куда-то. А может, и не было ее никогда, а?
Ендрек в который раз пожал плечами.
– Не знаешь? И я не знаю… Добро. Довольно про лесника. Обо мне слушай. Я с малолетства привык за все бороться. Как кутенок в своре. Привык, что запросто в жизни ничего не дается. А значит, злость во мне поселилась. Погоди кривиться. Мы с тобой по-разному злость понимаем. Она прежде всего не жестокость или кровожадность, а упрямство. В лепешку расшибись, а своего добейся. Вот так, пан студиозус.
– А к чему все это ты, пан сотник…
– А вот к чему. Яростью – или злостью, зови как хочешь – я его и одолел. Не кулаками, но духом, волей к победе. Он меня бьет, а я встаю. Другой бы пощады давно запросил, а я – в драку снова. Испугался лесник. Дрогнул…. Дрогнул и сломался.
Войцек перевел дыхание. После продолжил:
– Так и наши Малые Прилужаны. В нас ярость живет. За Великими Прилужанами, само собой, сила, богатство, власть. А у нас ярость. Ярость, выпестованная войнами с северными соседями – грозинчанами да зейцльбержцами. Она, как добрый клинок, огнем пожарищ закалялась, в кровавых реках остужалась. Не зря Витенеж, покойный король, из наших был. Теперь Великие Прилужаны отошли от войны последней, отъелись, отстроились. Еще бы! Столько лет прошло! И невдомек шляхте столичной, с какой это радости из глухой окраины князь на престол выговский взобрался. Взобрался и сидел там сорок лет с небольшим. А мы помним, почему за Витенежа и Посольская Изба, и Сенат, не чинясь, выступили.
– Ну, это ж когда было… – нерешительно проговорил парень.
– То-то и оно, что давно. Забыли. Беспамятному-то удобнее жить. Ты к себе прислушайся – целое поколение, а то и два выросли, что о войне и сказок слушать не хотят. Грозинчане – друзья, едва ли не братья… Зейцльберг – просвещенная страна, куда нам, сиволапым. Так, пан студиозус, а?
– Не знаю…
– Не знаешь? Просто не хочешь знать. Так сподручнее. А ты умный человек. Вон, образование в далеком Руттердахе получаешь – не шутка. Подумай и реши для себя сам – с кем ты. А тогда и поспорим… А может, и не придется спорить.
Меченый устало откинулся на ствол дуба. Закрыл глаза.
– Может, в палатку пойдешь, пан сотник? – осторожно поинтересовался Ендрек.
Сотник молча, не поднимая век, покачал головой.
Медикус собрал тряпки и направился к костру, шевеля губами. Будто разговор беззвучный вел. Отвечал ли он Войцеку Шпаре или сам с собой спорил? Кто ж его разберет? Чужая душа – потемки.
* * *
Несмотря на разгар лета – липень пошел на середину, – ночью стало прохладно. В этом году небеса вообще не радовали. То гроза, то ветер, а в конце червня выпал град. Да такой, что не успевшему схорониться под дерево пану Стадзику Клямке ледышка разбила голову до крови. Ендреку пришлось зашивать рану. Первый раз в жизни медикус штопал человеческую плоть. В Руттердахе студиозусов как-то не баловали практическими занятиями. Все лекции, лекции, лекции…
Поэтому от волнения у Ендрека тряслись руки, чего не скажешь о пане Стадзике, который больше переживал о состриженной, чтоб добраться до раны, шевелюре. Но студиозус, используя тонкое шильце, найденное во вьюке Грая, и конский волос, справился, чем немало гордился.
Единственную пользу от похода Ендрек для себя увидел в приобретении практических навыков лечения. Как ран, так и простых болезней, вроде прихватившего троих мародеров – опять что-то стащили, проезжая через село, не иначе – расстройства живота. Страшного, с резями и кровавым поносом.
Тут уж Ендрек покуражился как хотел над бедными солдатами. Сперва накормил толченым древесным углем – для очистки кишок от мусора, потом долго поил настоем свежесорванных стеблей и листьев ежевики вперемешку со спорышом и лапчаткой. Мародеры кряхтели, изрыгали страшные богохульства и проклятия на голову навязчивого лекаря, но сам пан Войцек прикрикнул на них. Недовольство в тот же миг словно бабка отшептала. А когда через три дня и расстройство как рукой сняло, Ендрека зауважали. Стали то и дело подходить, обращаться: кто с чирьем, кто с колотьем в боку. Так что медикус получил возможность опробовать на деле почти все полученные в академии знания.
Его даже хотели было освободить от караулов, хотя сторожить коней и лагерь по ночам ходили все, за исключением лишь сотника.
Но тут уж Ендрек сам воспротивился. Отказ от ночных бдений не входил в его планы. Ведь как ни притирался он к этим людям, а все-таки оставался чужим. Все они поддерживали малолужичанского князя – Януша Уховецкого. Свое же сердце, а заодно и душу, студиозус отдал родному князю Жигомонту, главному претенденту на королевский венец от Великих Прилужан. Прочие князья – из Заливанщина и морянского города Таращи – в расчет никем не принимались. Все население королевства неуклонно разделялось на два лагеря. За Януша и за Жигомонта.
Пока отряд Войцека ехал по дорогам Малых Прилужан, останавливался заночевать в шинках и просто в селах, их окружали сторонники уховецкого князя. То здесь, то там слышались прибаутки, а то и откровенные насмешки в сторону великолужичанского князя. Пана Шпару принимали за шляхтича с северных рубежей, едущего на Сейм выбирать короля. Встречали и провожали весело, от всей души угощали на постое.
Воинство по сравнению с выехавшим из Берестянской буцегарни сильно поредело. От троих отобранных паном Войцеком бродяг – помоложе да поплечистее – пришлось избавиться. Уж очень оказались ленивыми и бестолковыми. Кто с детства подаянием жить привык, работать не будет. А на кой ляд нужны нахлебники. Их, как и избитого, потерявшего спесь лесника, вернули на попечение тюремных стражников. Пускай делают с ними что хотят.
Теперь же кавалькада из семнадцати всадников вступила в центральные земли королевства. Великолужичане не очень-то радовались появлению вооруженных всадников из Малых Прилужан. Косились, отпускали шуточки нехорошего свойства. А когда душевный и доброжелательный пан Гредзик едва не сцепился с одним весельчаком из-под Резова, отпустившим едкую остроту по поводу недалекости княгини Уховецкой, которая и взаправду не отличалась великим умом, пан Войцек решил свернуть с наезженных большаков. Вот и пробирались они когда по заросшим лебедой окольным дорогам, а когда и по звериным тропам, по лесу.
Но Ендреку подобное было только на руку. Он дождался, пока отряд приблизился к верховьям реки Елуча – отсюда до исконных Выговских земель рукой подать, – выждал, когда Хватан назначит его часовым – охранять лагерь ночью, и сбежал.
Сбежал, само собой, пешком, потому как пробираться к коновязи не рискнул. Да признаться, хорошим наездником он так и не стал. Да еще заботься о том коне: корми, пои, на ночь стреноживай. Не проще ли на своих двоих?
Ендрек отшагал уже немало. Даже если стороживший с ним в паре Самося и заподозрит неладное, поднимет тревогу, догнать беглеца так запросто не выйдет. Попробуй еще разыскать следы в ночном лесу!
Чтобы наверняка запутать преследователей и избежать возможной погони, студиозус пошел не на юг, прямиком к Выгову, а на восход – к Елучу. На то был дополнительный расчет – встретить плотогонов, прибиться к ним и добраться до города раньше Войцека. А там, Ендрек не сомневался, он найдет, к кому обратиться и кому порассказать о затеваемых малолужичанами непотребствах. Иначе зачем бы стягивались к столице отряды вооруженных головорезов, купивших жизнь и свободу за беспрекословное подчинение командирам из реестровых?
Когда на небе появились Песочные Часы, Ендрек уже корил себя за то, что не озаботился захватить какую-нибудь теплую накидку. Хоть кунтуш драный…
Разгулялся ветерок. Погашенный стволами деревьев, он тем не менее чувствительно холодил, заставляя ежиться и потуже стягивать на груди легонькую тарататку. И что было не вспомнить вчерашний вечер – заходящее солнце окрасило длинные полосы облаков розовым и золотым, обещая прохладную, ветреную погоду.
Хорошо, хоть дождевых туч не нагнало. Луна светила беспрепятственно, озаряя прогалины и бросая серебряную пыльцу на кроны крепких величественных вязов. Под ногами заметен каждый корень, каждая сухая ветка.
Вот и все! Кончилась вынужденная, ненавистная служба. Что может быть хуже, чем поступать против веления собственной совести?
Губы Ендрека невольно растянулись в улыбке, а в голове сама собой родилась строчка нового язвительного куплета:
– Порубежники, злобное племя…
Он задумался, с чем бы зарифмовать слово "племя"? Бремя? Стремя? Вымя? Тьфу, пропасть! Что в голову лезет? Время? Да… Скорее всего, нужно придумать что-то вроде:
– Тычут нос любопытный все время…
Да нет. Скорее на бред похоже. И никуда Войцек нос не совал. И Хватан с Граем тоже… Лучше так:
– Вспять хотят… тра-та-та-та-та… время…
Что же вставить вместо "тра-та-та-та-та"? "Повернуть наше"? Как-то это "наше" убого звучит. Словно от нищеты вставлено. Не смог подходящего слова подобрать, вот и всунул что не попадя.
Стоп!
Парень застыл, прислушиваясь. Звук, который вырвал его из блаженного состояния поэтического творчества, был похож на смех. Кто это, интересно знать, смеется ночью в лесу?
Ендрек прислушался. Все рифмы из головы как корова языком слизнула.
Тишина… Насколько это возможно в лесу. То есть доносятся шорохи, шепот листвы, скрип дерева, посвист ночной птицы…
Опять смех!
На этот раз ошибки быть не могло. Веселый, заливистый хохот. Похоже, веселится женщина или девушка. Голос низкий, с хорошо различимой хрипотцой, но все же мужчине принадлежать никак не может.
Неужели местные селянки гуляние в лесу устроили?
Будучи до мозга костей городским жителем, Ендрек и помыслить не мог, чтоб женщины бродили ночью в чащобе, вдалеке от жилья. Но, может быть, неподалеку село или застянок?
Заинтригованный студиозус осторожно пошел вперед. Встретиться с местными жителями, конечно, необходимо, но важно еще не спугнуть ночных хохотуний. А не то хорош же он будет! Вместо дружеских отношений и помощи заработает жердиной по спине. В лучшем случае… В худшем – могут и в Елуче утопить, приняв за грабителя или, того хуже, прислужника малолужичанского князя.
Ощутимо потянуло холодом и сыростью. Ендрек догадался, что неподалеку река. Елуч, с уверенностью можно заявить. Все равно в округе другой реки нет и быть не может.
А что это сверкает впереди?
Поляна! Вернее, широкая прогалина на самом берегу. Вязы и ясени отступили от воды, словно вежливые парубки от места купания девок. Только две ивы – старые, раскидистые деревья – полоскали долгие косы в быстрых водах реки. А на ветвях…
Ледяной пот выступил меж лопаток медикуса.
На первый взгляд можно было подумать, что это и вправду девка из ближнего застянка решила позабавиться, забыв о стыде и девичьей чести. Она полулежала, вытянувшись вдоль ветки, оттопыренной над черной, отражавшей звездное небо гладью. Длинные рыжие спутанные, как мочало, волосы закрывали плечи и половину спины. Босая нога играла с волной. Взмах – разлетелись сверкающие капельки. Снова взмах…
Вот только девка эта была на глазок повыше и пошире многих мужчин из отряда пана Войцека. Разве что изгнанный с позором лесник мог бы сравниться с нею шириной плеч и рельефностью играющих вдоль крепкого бедра мускулов.
Водяница!
Тьфу ты, нечисть поганая!
Рука самопроизвольно потянулась сотворить знамение Господне.
Заодно припомнились сказки и поучения бывалых людей, что с водяницей на узкой дорожке лучше не встречаться – защекочет, а то и под воду утащит.
Подобной нечистью изобиловали не только старицы и речные заводи Луги, Стрыпы, Елуча, Здвижа, но и леса – там жили лешаки и лешачихи, поля – населенные полуденницами и полевиками, даже горы – их обитатели отличались особо злобным нравом, даже устраивали набеги на людские поселения, утаскивая с собой все живое, что подвернется под волосатые загребущие руки, а потом пожирая добычу в укромных пещерах. Угорский король Лупул одно время едва ли не войну вел с горными великанами.
Вот уж влип так влип…