Он тоже говорил охотно, и было похоже, что никому другому уступать трибуну не собирался. Лицо его слегка покраснело - то ли от приятного возбуждения, то ли от спиртного возлияния, - он радовался так, будто со всеми был давно знаком и с нетерпением ожидал их. Это состояние легкой обрадованности знакомо каждому человеку, живущему вдалеке от родных мест, особенно тем, кто уехал на чужбину навсегда и уж не чает оттуда вернуться. Эмигрант - человек ушибленный судьбой, и как бы ни складывалась его жизнь, пусть даже она устраивается счастливо, все равно, он чувствует свою уязвленность, и каждого посланца с Родины воспринимает как подарок.
Сразу же как–то так образовалось, что гости из России расселись парами по интересам и по взаимной симпатии. Саша прилепилась на углу стола, но рядом с Качалиным; ей было приятно, и она даже млела от удовольствия, принимая мелкие знаки ухаживания и внимания от Сергея. Рядом с Ниной Ивановной сидел Николай Васильевич - молчаливый и будто бы чем–то недовольный, может быть, тем обстоятельством, что с другой стороны рядом с Ниной Ивановной сидел хозяин и проявлял к ней такую дозу симпатии, которую все заметили и которая погасила радостное возбуждение его супруги и ввергла ее в состояние печали, почти отчаяния. Впрочем, даже и это состояние лишь немного умерило ее разговорчивость, и она продолжала все комментировать, обо всем рассказывать, что, как и прежде, раздражало Шахта, и он, наклоняясь к ней, замечал:
- Соня!.. Так это уже ясно, ты лучше дай нашим землякам рассказать, что там у нас в Ленинграде.
Петербургом они свой город не называли, он для них вечно останется Ленинградом.
Нина Ивановна тоже была в ударе; Саша видела, как она часто улыбается, - почти беспрерывно! - и как блестят глаза молодой женщины. Плен, в который ее взяли два Николая, ей, несомненно, нравился, особенно же близость этого нового Николая. Он был молод, казался даже моложе своих лет, и весел, и хотя говорил ей одной, но все слышали его густой певучий баритон, и замолкали при его словах, потому что он говорил интересно, судил обо всем резко и с такой откровенностью, которая, казалось бы, могла не понравится Шахту и жене, но их присутствием совершенно не стеснялся.
- Коммуно–патриоты говорят глупости, стараясь убедить, что Россию развалили евреи, что они во всем виноваты - это взгляд людей примитивных, ничего не смыслящих во всем, что там у вас происходит.
- Но ты откуда знаешь, что у нас происходит? - возражал ему Шахт с некоторой обидой за то, что он прямо говорил о евреях. Их кофепитие происходило в тот примечательный момент состояния российского общества, когда в России словно прорвало плотину, удерживающую все разговоры о евреях, - о них вдруг громко на собраниях студенческой молодежи заговорил краснодарский губернатор Николай Кондратенко. У всех была на слуху его фраза: "Сегодня мы предупреждаем эту грязную космополитическую братию: ваше место в Израиле…" На книжные прилавки, словно сокрушив какую–то запруду, хлынул поток литературы, разоблачающей евреев. И многие авторы брали себе в союзники Пушкина, печатали на заглавных листах своих книг и брошюр его стихи о евреях. А их у него оказалось немало. Например, такие:
Проклятый жид, почтенный Соломон…
Да знаешь ли, жидовская душа,
Собака, змей! Что я тебя сейчас же
На воротах повешу.
Большими тиражами печатались книги Генри Форда о евреях, статья Маркса о них же, книги и брошюры с интригующими названиями: "Правда о русских евреях", "Сто законов из Талмуда", "Еврейский вопрос" Достоевского, "Евреи в России" Селянинова, "Еврейская оккупация России" Русича, монументальный труд Ю. М. Иванова "Евреи в русской истории". Особенно сильно поражали сознание самые последние книги современных авторов: председателя теневого правительства академика Виктора Ивановича Корчагина: "Суд над академиком", огневая, убойная книга Бориса Миронова "Что делать русским в России".
Отмена цензуры, вожделенная для каждого еврея свобода печати и слова… Что хочешь, то и говори, полный запрет контроля над деятельностью газет, типографий, издательств - все то, чего с такой яростью добивались евреи и чего они, наконец, добились, - этот злобный и могучий джин, которого выпустили евреи на свободу, схватил их же первых за горло и больно сдавил все связки. Бумеранг, запущенный в Россию мировым еврейством, тотчас же вернулся к ним и больно ударил в самое темя. Евреи зашатались, захрипели, - они б уж и вернулись к цензуре, но поздно! Ураган бесконтрольной свободы ворвался едва ли не в каждую русскую семью, показал русским еврея. И страсти народного гнева, подспудно кипевшие в каждой душе, вдруг нашли свое направление. И хотя евреи еще плотным клубком копошились в Кремле, сидели во всех начальственных креслах гигантского государственного организма, но покоя уж не было. И не было той окрыляющей веры во вседозволенность, в близкую и окончательную власть над миром; на смену пришла растерянность.
- Я получаю газеты! - выкрикнул хозяин. - В отличие от вас, жующих только одну вонючую демократическую жвачку, я читаю газеты "Завтра", "Дуэль", "Советскую Россию". Вы, Гиви, как и вся ваша еврейская братия, слепы и малограмотны. Вот уж чего я не знал и только здесь, на краю света, понял: вы всегда были малограмотны, потому что терпеть не можете гойских книг, гойских газет, гойской музыки. А только там и сосредоточены подлинные знания и подлинная культура. Вон почитайте Вагнера: "Евреи в музыке" или вашего Отто Вейнингера. Да что там! Вы хотя бы своего главного раввина Маркса о себе прочли!.. Ведь это он посоветовал всем народам мира эмансипировать себя от вас, то есть избавиться от еврейства. Ему принадлежат слова: еврей - элемент антисоциальный. А не то Христа, который назвал вас детьми дьявола, призванными в мир, чтобы исполнять похоти отца вашего.
Разговор становился неприятным; даже радикальный Сергей и жадно ловящая каждое слово о евреях Саша не хотели бы такого накала страстей в присутствии хозяйки–еврейки, больной и несчастной женщины, но хозяин был неистощим, и, казалось, он долго не сможет остановить поток своего красноречия, но тут все понимающая, деликатная и тактичная Нина Ивановна, коснувшись руки хозяина, мягко проговорила:
- Да, в России сейчас закипели страсти вокруг евреев, - там теперь и в магазине, и в трамвае услышишь резкие суждения, но нам бы хотелось больше послушать о вашем деле. Говорят, вы купили здесь завод и наладили выпуск авторучек - точно таких же, которые раньше под вашим руководством выпускал ленинградский завод "Союз"?.. Рассказали бы!..
Николай Амвросьевич эффектным жестом извлек из нагрудного карманчика куртки металлическую ручку, в точности похожую на те, которые раньше, во время так называемого застоя, можно было купить в любом магазине любого города Советского Союза.
- Вот вам, дарю! Это первая из ручек, производство которых я наладил здесь, в Перте. Я берег ее, как дражайшую реликвию, но вам - дарю! Пишите ею письма родным и дорогим людям, и каждому, который имеет счастье вам понравиться, - завидую такому и ничего бы так не хотел в своей жизни, как только очутиться на месте такого счастливчика…
- Коля!.. Ты выпил и говоришь такое… - надула губы и сильно покраснела Соня. Вилка в ее руках мелко дрожала, вся она сотрясалась от прилива гнева и ненависти к залетевшим в ее дом так неожиданно землякам. Да, теперь она их ненавидела; она все время боялась, что ее нежно любимый супруг Николай встретит русскую женщину, которая ему понравится, и, кажется, это случилось. Нина Ивановна ему понравилась, он этого и не скрывает. И даже демонстративно и при всех признается ей в любви, - этого Соня не переживет.
До этого момента она была сравнительно спокойна, местных женщин он презирал, называл их мутантами, ублюдками, метисами; он где–то прочел, что евреи тоже метисы, мутанты, а все мутанты, как он говорил, нелюдь, они произошли от преступного смешения крови. И рассказывал, как в оные времена в Египет пришли завоеватели, люди степей, могучие, как медведи, воины. Они там осели надолго, стали жениться на получерных египтянках. От их брака появлялись люди с дьявольской душой, плуты и обманщики, растлители и воры, - будто бы Бог посылал их белым людям в наказание за то, что они нарушили законы природы, бросили своих женщин и отдали свою плоть людям другого рода, другой расы. Завоеватели потом ушли из Египта, а плоды их преступной любви в свою очередь множили других мутантов, и эти, другие, были еще страшнее первых. Они создали свою религию и назвали ее Иуда, а на языке других народов - Юде, Джюд, Жюиф, Жид… Египтяне их ненавидели не столько за то, что они напоминали о власти ненавистных чужеземцев, а за их непригодность к жизни, противоприродную сущность. Их теснили, убивали, и тогда жрец из Мемфиса по имени Моисей, он же Мовша - черный египтянин - вывел жидов из дельты Нила, долго водил их по пустыне, обещая землю обетованную. И вот они хлынули в страну Палестина - южную провинцию Троянской империи…
К тому времени Моисей и все те, кого он водил по пустыне, вымерли, остались их дети, они–то и составили ядро жидовского племени.
Соня спорила с Николаем:
- Чушь ты несешь!.. Мало ли что выдумает какой–то историк, а ты ему веришь.
- Но, может, у тебя есть версия повернее?..
Николай с тех пор, как он волею страшных и почти фантастических обстоятельств очутился на юге Австралии, сильно переменился к жене, выписывал из России все больше и больше русских патриотических газет, а там много писалось о евреях, о том, как они захватили власть в России, - он все больше проникался ненавистью к евреям и не скрывал этой ненависти от своей жены. Прямо в лицо бросал ей оскорбления:
- Ваше, жидовское племя!.. Субчик–то, Субчик - он и не Субчик вовсе, а Филькинштейн. А я‑то, дурак, понять не мог, почему это он с такой яростью принялся разрушать ленинградские заводы. И нынешний губернатор, как мне пишут друзья из Питера, окружил себя евреями и служит им, а премьер- министр Черномырдин - немец будто бы, а помощники первых лиц в государстве - Ястребжемский, Шабдурасулов, - тьфу, гадость!.. Министр иностранных дел Примаков, он же Киршблат, а первый заместитель у него Иванов… Да он такой же Иванов, как я Назарбаев! - кричал Николай и размахивал кулаками перед носом жены, как будто бы она расставляла чужеродных, ненавидящих Россию людей в кремлевских кабинетах.
- О, Господи! Да за что же такая напасть на Россию!..
Интересно, что Николай Амвросьевич Бутенко, директор завода "Союз", живя в России, читал одну газету "Правда" и был спокоен и благодушен, как сама эта газета, которую было справедливее называть "Неправдой". Он иногда мог сказать:
- Надо же! В России на такую большую должность поставили нерусского. Не слишком ли много нерусских начальников у нас в России?
В другой раз скажет:
- А ты знаешь, Соня, почему нашего знакомого поставили директором завода?.. Женат на еврейке! Вот оно в чем дело. Кажется, в нашем любезном отечестве и должность русскому человеку нельзя получить, если он не женится на такой кукушечке, как ты.
На себя он это явление не распространял; был уверен, что его–то назначили директором исключительно по деловому признаку. Ну кто же еще мог стать директором завода авторучек, если ручки эти он конструировал, он же разработал для них все остроумные и надежные узлы и детали. Это ведь он, еще будучи главным конструктором, создал все семейство ручек, завоевавших мировой рынок, потеснивших с него и американский "Паркер", и китайскую "Шину", и немецкий "Старк". Кого же другого можно было назначить директором завода?..
Не знал тогда Николай Амвросьевич Бутенко, что и в райкоме партии, где он был на учете, и в промышленном отделе обкома сидели жучки–невидимки, которые словно через сито просеивали каждого вновь назначаемого руководящего работника, и для них важен был не ум нового кадра, не его заслуги, а лишь одно–единственное условие: ночная кукушка с любезным для их слуха именем Соня, Сара, Броха, а если не имя ее собственное, то имя ее мамеле, папеле, бабушки, дедушки. И то, что механизм этот налаживался с самого первого дня установления советской власти, а в годы Сталина, Кагановича, Берия стал ювелирно отлаженным и совершенным, - этого Николай, сын крестьянского мужика Амвросия, конечно же, не знал. Он только теперь, залетев на берег Индийского океана за пятнадцать тысяч километров от России, стал задумываться об этом и составлять на этот счет свои инженерные алгоритмы. Здесь у него свое дело, он купил несколько цехов брошенного кем–то небольшого заводика, отремонтировал их, закупил оборудование в Англии, Германии и наладил выпуск авторучек - таких же качественных, как и те, что он выпускал на "Союзе", но и теперь он больше думает о делах российских, чем здешних, своих собственных. Перед сном потушит свет, а сам еще долго смотрит в потолок и вспоминает, как демократы, придя в России к власти, лихо стали разрушать промышленность, сажать на мель заводы. Первый удар нанесли по чудо–заводу "Светлане", затем обрушили "Электросилу", Кировский завод, лишили их заказов, перестали финансировать… Добрались и до его "Союза". Закревский, ближайший подручный Субчика, кричал: "Ваши ручки - дрова, мы у Америки "Паркер" будем покупать". Ну, и тоже - зарплату обрезали, в торговлю пути перекрыли…
Когда выпьет изрядно, схватится за голову, ходит по комнатам и стонет как дитя малое: "О–о–о!.. И меня, и меня как идиота последнего одурачили: я позволил им корпуса производственные и станочки уникальные черт знает кому распродать. О–о–о!.."
К жене своей на сто восемьдесят переменился, даже спать с ней в одной комнате перестал, а потом и совсем на другую половину дома перебрался. И такие там замки устроил, что никто без его приглашения зайти к нему не может.
Из газет стал выписывать имена российских мужей государственных, министров, председателей, вожаков всяких партий и движений. Радио слушал, телевидение спутниковое оборудовал, всех дикторов–обозревателей - всяких Сванидзе, Митковых, Киселевых, Сорокиных вычислять стал. Списки писал и против каждой фамилии заносил сведения и факты из их жизни, биографии. Заходил на половину жены и выплескивал кипящую через край ненависть к оккупантам:
- О–о–о… Мать - Россия, в чьи лапы ты попала? Бесноватый Гитлер двинул на тебя всю мощь Европы - ты выстояла, а тут полсотни чмокающих гайдаров, писклявых бурбулисов тебя взорвали, а три недоумка в Беловежской пуще пустили на ветер империю. Что же с тобой будет, что будет?..
Душа Софьи разрывалась на части: она по–прежнему страстно, до потери сознания любила мужа, но и не могла равнодушно слушать оскорбления своей нации. Для нее настали мучительные дни; она потеряла сон, плакала, звала на помощь бога своего Яхве, но и бог не слышал ее молитв, и не было на целом свете живой души, которая бы откликнулась на ее страдания. В тайных мыслях пыталась отречься от религии отцов, душой принять христианство, но как же бы она молилась на Христа, если он сказал евреям: вы - дети дьявола?..
Нервные стрессы, постоянные муки сердца надорвали организм женщины: у нее ни с того ни с сего стали отниматься ноги. И вот она на коляске. И никто из врачей не может сказать, когда она встанет и встанет ли когда–нибудь.
Софья знает, что ее обожаемый Николай не любит слез и стенаний, встречает его улыбкой, говорит, что был у нее доктор, обещал скорую поправку, и пытается угостить чем–нибудь вкусненьким, но он, если и подсядет к столу, говорит только о делах в России, мечтает туда вернуться и всегда спрашивает: не посадят ли его там в тюрьму?
Но все–таки никакие муки бедной женщины не могут сравниться с муками ревности. Николай такой здоровый, такой бодрый, - он, когда весел, всех покоряет своей улыбкой, женщины смотрят на него жадными влюбленными глазами… - эти вот ее муки ни с чем не сравнимы. Они сжигают все ее существо, изнуряют сердце; она не спит, не ест, а все смотрит и смотрит на дверь: когда же он войдет к ней, ее ненаглядный супруг?..
Сейчас же Соню обхватили за шею тысячи змей и душат, душат… От ревности то ее бросает в жар, то липкий, отвратительный холод бежит по спине. Ей только не хватало этих вот… гостей из России! И как на грех: и эта юная, цветущая как роза дева, и молодая, умная, с ямочками на щеках женщина… Русская! Она такая русская!.. Николай говорит только с ней, смотрит только на нее, подкладывает ей всякие вкусности, и весь сияет от счастья, у него даже голос изменился, он как артист говорит громко, звучно и смеется как ребенок. О, мать родная!.. Зачем ты родила меня еврейкой?.. Зачем господь наш, такой умный и добрый, послал мне такие муки?..
Софья много говорила, старалась быть веселой, показать гостям радость от встречи с ними, но сердце ее сильно и мучительно колотилось, нервы натянулись как струны… Она вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась.
- Ну! Началось!.. - в сердцах проговорил хозяин и поднялся, позвал служанку, попросил валерьяновых капель. Поднес стакан Софье, положил ей руку на плечо, тихо и мирно проговорил:
- Ну, будет тебе. Чего уж!..
Соня выпила капли, вытерла глаза, виновато улыбнулась.
- Простите меня. Нервы. Мои проклятые нервы!..
И, немного помолчав, добавила:
- От радости я. Ведь мы так редко видим своих родных российских людей, а тут сразу четверо, да еще из Ленинграда.
Беседа расстроилась, гости сидели молча, каждый на свой счет принимал вину за неловкую и печальную сцену. Первым поднялся Качалин, поблагодарил хозяйку, хозяина и Гиви Шахта за прием и угощение. Прощались и другие гости и скоро удалились. Шахт вышел вслед за ними, повез их на машине в гостиницу.
В досадливом раздражении, с чувством жалости к Софье, клеймил ее мужа:
- Алкаш запойный, что вы хотите? Он и в Ленинграде пил, а если стал директором, то не потому уже что был таким умным.
- Завод купил, наладил производство, - защищал его Николай Васильевич. Он, кстати, знал Ленинградский завод авторучек и, будучи в Италии в служебной командировке, по поручению Госплана, заказывал для этого завода оборудование. Слышал и фамилию Бутенко, директора завода, но лично с ним не встречался.
Шахт небрежно взмахнул рукой:
- Знаем, во что он ему обошелся, завод этот! Как только началась приватизация, мальчики–чубайсята создавали группы акционеров, выдавали им кредит, а за него отдавали в собственность заводы. Николай и сам не помнит, как стал совладельцем завода, а потом, когда корпуса и все здания были запроданы, ему дали три контейнера станочков, да на счет в Перте положили круглую сумму, и сказали: валяй в Австралию, пока тебя тут за развал завода не кинули за решетку. А тут, в Перте, лишь бы деньги были. Ставь любое дело.