– Что вы, храни Господь! – отец Ансельмо осенил себя крестом, укоризненно качая седой головой. – Ничего не тронули. Единственно, одна из хранящихся там вещей сыскалась в опустевших покоях наших незваных визитеров, – библиотекарь пошарил в поясной суме, вытащив деревянный кубок весьма непритязательного вида. – Вот эта чаша. Я нашел ее в одной из комнат, на подоконнике. Честно говоря, не припомню, что с ней связано и не могу представить, зачем она понадобилась нашим, гм, гостям. Вы не знаете, мессир Тьерри?..
– Понятия не имею. Отдайте мне, отнесу обратно, – Тьерри забрал вещицу, мимолетно поразившись бархатной мягкости старого дерева. Уже направившись к выходу, молодой человек спросил через плечо: – Может, все-таки перенесем Рамона вниз? Мне станет гораздо спокойнее, если он будет находиться за надежным засовом.
Отец Ансельмо протестующе замахал руками, словно ветряная мельница под порывами урагана.
– Ни в коем случае! Ваш брат сейчас очень слаб, несмотря на все мои старания! Ему необходим покой. Любое перемещение может вредоносно сказаться на здоровье мессира Рамона! Если считаете нужным, поставьте снаружи караульных. Да и я неотлучно буду рядом, так что…
Взявшийся за ручку двери Тьерри занес ногу через порог, но все никак не мог уйти, изыскивая все новые предлоги задержаться:
– Монсеньор Олиба прибыл. Сходили бы, засвидетельствовали ему свое почтение. Кстати, епископ привез весьма любопытный человеческий экземпляр – некоего брата Доминика, мастера по уличению еретиков и злоделателей…
– Тьерри, – мягко, точно обращаясь к ребенку, проговорил старый библиотекарь, – мы оба прекрасно знаем, что его высокопреосвященство терпеть меня не может. Успокойся. Ступай, займись своими делами. Если с твоим братом что-нибудь произойдет – я немедля извещу тебя. И… – монах замялся, но все же договорил: – и я уже слишком стар, чтобы всерьез чего-нибудь пугаться. Я помню, чем порой становится мой воспитанник. И верю, что Господь не оставит нас во времена невзгод.
"Дряхлый упрямец! – Тьерри еле сдержался, чтобы как следует не хлопнуть дверью. – Он прекрасно понял, что я пытался удалить его от Рамона и теперь не сделает из комнат ни шагу! Великомученик мне совершенно ни к чему, а живой хранитель библиотеки весьма пригодится… Ладно, приставлю к дверям охрану. Задержать его они вряд ли смогут, но хотя бы поднимут шум. Ах, отче, отче, что вам стоит хотя бы на часок убраться оттуда…"
* * *
"Это все моя вина".
Старый бенедиктинец знал – на самом деле это не совсем так. Обитатели замка Ренн сами выбирали свою участь, однако на него была возложена ответственность за воспитание подрастающих наследников. Он не смог уберечь юные умы от притягательного и гибельного зова Тьмы. Для Рамона, похоже, пришла пора расплаты – даже если сейчас он оклемается от яда, растворившегося в крови, очень скоро его сожжет дотла иной яд, пропитавший насквозь его темную душу. Возможно, то, что задумывал Тьерри, стало бы для несчастного благодеянием.
Отец Ансельмо был стар, но ясность мысли он сохранил, а умение читать чужие мысли по глазам и по лицам с годами лишь становилось острее. В глазах Тьерри он прочел смертный приговор Кровавому Рамону и правильно истолковал настойчивость, с которой Транкавель-средний пытался выманить его из комнаты. Казалось бы, чего проще: на краткое время выйти за дверь и вернуться, когда все будет закончено. Разве так скверно – стать молчаливым пособником благого дела?
Но дело это не станет ли для среднего брата первым шагом на ту тропинку, что привела во тьму брата старшего? Ибо благими намерениями мостятся самые неприятные дороги…
Спор между долгом и милосердием в душе отца Ансельмо начался не вчера, но растянулся на десятилетия. Старый хранитель книг с сожалением признавал – пока он раздумывал и колебался, другие действовали. И что бы он ни предпринял теперь– все будет поздно. Время упущено. Ничего не вернуть и не исправить. Можно только стереть все написанное на скрижалях и начать заново, но как, во имя Всевышнего, это сделать?..
За размышлениями монах упустил из виду то краткое мгновение, когда лежавший на постели человек открыл глаза. Еще некоторое время тело сохраняло полную неподвижность; лишь глаза с расширенным во всю радужку зрачком обежали комнату, ощупали согбенную фигуру дряхлого библиотекаря, метнулись к неплотно прикрытой двери, задержались на столе, где, аккуратно разложенные в ряд на мягкой замше, хищными синеватыми лезвиями поблескивали три хирургических ножа.
Разум, сопоставлявший увиденное, сейчас не принадлежал человеку. Скорее то был примитивный, но жестокий и хитрый разум большого хищника – того, что в иное время был лишь частью, хотя и немалой, Рамона де Транкавеля. Того зверя, который порой брал верх даже в совершенно здоровом теле, и который теперь совершенно возобладал над одурманенным ядом человеческим рассудком. А у Рамона-хищника было только два желания: свобода и кровь.
Отец Ансельмо слишком поздно заметил размытую тень, перечеркнувшую комнату. С запоздалым ужасом он вдруг осознал, что возносится в небеса. Попытка монаха издать хотя бы единственный звук, окликнуть воспитанника по имени, предостеречь стоявших за дверью стражников свелась к слабому полузадушенному сипению, более подходившему гибнущей в когтях хищника жалкой полевой твари, чем брату ордена Святого Бенедикта.
Но жизни старого библиотекаря не суждено было оборваться сегодня, в ветреный день середины октября. Зверь не прельстился подобной жертвой – хорошенько встряхнув добычу, он попросту отшвырнул ее в сторону. Пролетев через всю комнату, отец Ансельмо врезался в стену и остался лежать у ее основания, сломав несколько ребер и крепко приложившись затылком.
Рамон де Транкавель протянул руку, взял отточенный до бритвенной остроты ланцет и двинулся к выходу мягким кошачьим шагом.
Мир расплывался перед гаснущим взором отца Ансельмо, однако он еще увидел, как настежь распахнулась дверь. Если бы из коридора долетел хотя бы вскрик – но там царило молчание.
* * *
Очередная черная весть застала Тьерри де Транкавеля врасплох.
С той минуты, как он покинул опочивальню старшего брата, оставив безгласного и неподвижного больного наедине с врачевателем, минуло добрых три часа, и день уже клонился к вечеру. Во исполнение роли гостеприимного хозяина Тьерри навестил монсеньора Олибу в выделенных тому покоях, дабы удостовериться, что гость устроился с удобствами и всем доволен – настолько, что без лишней надобности не станет высовывать наружу свой любопытный нос. Прошелся по замковым службам и проверил посты, лично убедившись, что никто не отлынивает от работы, к коей приставлен. По пути в казармы поймал замкового кастеляна, выдав тому дополнительную порцию указаний касательно приема почетных гостей.
Наконец, заглянул в крипту и долго вертел в пальцах маленький деревянный кубок, взятый у отца Ансельмо, прежде чем со вздохом разочарования вернуть на прежнее место. Непритязательная деревянная чашка вызывала странные, двойственные ощущения. Вроде бы ничего особенного – но отчего-то никак не хотелось выпускать его из рук, пальцы упорно не желали расставаться с теплым коричневым деревом, отполированным до шелковистой гладкости. Внезапно Тьерри подумал или, скорее, ощутил со всей отчетливостью, насколько древняя это вещь. Он представил бесконечную вереницу людей, в разные времена прикасавшихся к деревянной чаше – кто грубо или безразлично, кто с благоговейным трепетом – и на мгновение ему показалось даже, что сейчас он увидит лицо того, кто стоит в этой цепочке первым. Это знание вдруг представилось ему невероятно важным. Однако уже в следующий миг видение умерло, не родившись.
Тьерри помотал головой, избавляясь от наваждения, и решительным шагом покинул гулкую неуютную крипту.
Он как раз возвращался в свои покои, предвкушая стол, отдых и приятную беседу с сестрой, когда навстречу из-за поворота галереи выкатились трое взмыленных стражников во главе с Фернаном Ньером – в отсутствие Гвиго сей доблестный муж исполнял обязанности командира гвардии. Одного взгляда на их одинаково выкаченные глаза и бледные от страха физиономии Тьерри хватило для четкого, однозначного понимания: бесовка-Судьба опять подкинула ему какую-то гадость.
– Ну?! – рявкнул он, на долю секунды опередив возглас Фернана. – В чем дело?!
– Беда, ваша милость! – страдальчески взревел дородный усатый гвардеец. – Брат ваш… беда…
– Что?!
– Так это… он, вроде… – Тьерри, не церемонясь, сгреб стражника за плечи и тряхнул так, что зубы лязгнули, после чего гвардеец заговорил связно: – Очнулся и бежал из-под стражи. Обезумел он, ваша милость, как есть дикий зверь. Прикончил Понса и Мануэля, выскочил в нижний двор. Там еще конюха располосовал и девку кухонную, девка жива, конюх отдал Богу душу. Хорошо, ребята поспели ворота снаружи заложить, так что он и посейчас там, только, ваша милость… крик поднялся, челядь разбегается, боюсь, там половина замка сейчас собралась, и уж наверняка до гостей наших дошло…
Тьерри заскрипел зубами.
– Отец Ансельмо?..
– Жив, но поломал его прок… братец ваш изрядно, еле дышит старик. Вы бы поспешили, а? Парни напуганы, не ровен час, начнут из арбалетов садить…
…То, что раньше укрывала непроницаемым покровом темноты милосердная ночь, ныне явилось при свете дня во всей своей неприглядности. В нижний двор сбежалось все население Ренн-ле-Шато, от стражников до конюхов и горничных Идуанны. Примчалась даже Бланка – она стояла, привалившись плечом к деревянным перилам и, судя по нездоровой бледности, боролась с накатывавшими приступами дурноты. Около нее топтались две перепуганные служанки, наперебой упрашивая молодую госпожу вернуться к себе.
Зеваки – взвизгивавшие от ужаса, богохульствовавшие, просто ругавшиеся от избытка чувств – таращились вниз, свесившись через ограждения. Все это напоминало рисунок, виденный Тьерри в какой-то книге: римляне-язычники смотрят в львиный ров, куда бросили христианских мучеников. Только сегодня вместо рва – замкнутый со всех сторон небольшой двор, превратившийся в каменный колодец, а вместо беззащитной девы – вооруженный безумец.
Во дворе все обстояло именно так, как описывал Фернан, за одним исключением: на каменных плитах валялись два трупа вместо одного. Как выяснилось, Рамон схватил и прикончил еще кого-то из замковой прислуги, замешкавшегося и не успевшего убраться в безопасное место. Наследник Ренна безостановочно кружил между стен золотистого камня, из света в тень, оставляя за собой цепочку кровавых следов. Издаваемые им звуки уже не походили на разумную речь – скорее, на низкое, утробное ворчание голодного зверя.
Завершали картину явившийся на шум его преосвященство монсеньор Олиба вкупе с братьями-inquisitios. Епископ взирал на явленный миру позор Транкавелей, выкроив на физиономии выражение полагающихся моменту скорби и сожаления. У него за спиной рьяно препирались представители Inquisitio. У этой троицы на одинаково тощих лицах религиозных фанатиков никакого сожаления не читалось – лишь охотничий азарт да нездоровое торжество. Завидев Тьерри, монахи прекратили спор и маленькой целеустремленной фалангой двинулись навстречу. Впереди багровой грозовой тучей плыл его преосвященство.
– Мессир Тьерри! – вострубил епископ Олиба. – Боже, какой ужас! Ваш брат… безвинно убиенные… Мы все видели, у меня нет слов, чтобы описать…
– А у меня есть, – бесцеремонно перебил брат Доминик словоизлияния епископа. – К сожалению, своими глазами я видел только последнее убийство, да еще кухарку, которой чудом удалось унести ноги, но довольно и этого. Я готов присягнуть на Святом Писании в том, что нынешние убийства полностью совпадают с кровавым почерком волкодлака из Редэ. Ошибки быть не может – уж больно характерные раны. Мессир Тьерри, ваш брат, оказывается, не только с ножом умелец, но и зубы горазд в ход пускать! Да вы сами взгляните!
Тьерри непроизвольно бросил взгляд вниз, в тесный каменный мешок. Увиденное впечатлило даже его.
Когда-то родственники, друзья и недруги Бешеного Семейства единодушно сходились во мнении: во всей провинции – да что в провинции, во всей Аквитании! – не сыщется человека красивее наследника фамилии. Теперь эта красота сгинула, облезла, как фальшивая позолота с меди, явив подлинный облик человека, звавшегося Рамоном-Роже де Транкавелем. Впрочем, назвать это создание человеком язык не поворачивался – по двору кружило животное, дикий взбесившийся зверь, прикинувшийся творением Господа. Перемазанный чужой кровью, этот зверь метался от стены к стене, время от времени испуская протяжный хриплый вой. Мавританский ланцет отца Ансельмо он сменил на широкий нож, снятый с кого-то из убитых стражников. Как раз когда Тьерри взглянул вниз, Рамон прыжком оседлал одно из мертвых тел и принялся кромсать его ножом. Кровавые брызги летели ему в лицо. Зверь слизывал кровь, утробно урча от удовольствия.
Монсеньор Олиба поспешно отвернулся, издав горловой звук, словно сдерживал тошноту.
– О да… Волкодлак из Редэ… – пробормотал он. – Похоже, брат Доминик прав… Как прикажете это понимать, мессир Тьерри?
– Никак, – деревянным голосом произнес Тьерри. – Я дам команду арбалетчикам. И вы навсегда забудете о том, что видели, иначе…
Он повернулся к Ньеру, дабы отдать приказ, но остановился, услышав пронзительный голос брата Доминика.
– Взгляните на это… на это существо! – тощий монашек вещал, как на проповеди, и его обвиняющий перст неотступно следовал за Рамоном де Транкавелем, безостановочно кружащим в замкнутом пространстве крепостного двора. Озадаченная и заинтересованная замковая челядь подтянулась поближе, внимая. – Оно безумно, уродливо и смертоносно, и бесы одолевают его разум! Смотрите внимательно и запоминайте надолго, ибо вот пред вами одержимый диаволом. Такова участь всех, кто внимает манящему зову Змея-Искусителя, древнего врага рода человеческого! Однако сила Господа нашего да превозможет сатанинское наваждение! С Божьей помощью я готов явить чудо и публично посрамить нечистого!
"Да заткнись ты, балаболка Господня!"
– Какое, к дьяволу, чудо, святой отец! – злость, звеневшая в голосе Тьерри, была совершенно искренней. Монсеньор Олиба аж подпрыгнул. Носатый монашек смотрел исподлобья, упрямо и непримиримо. – "Это существо", к вашему сведению – человек. Мой старший брат, прах его побери, и он мучается, разве вы не видите?! Одержимый или нет, но я не позволю сделать из него зверя в клетке, выставленного на потеху зевакам! Если у вас есть что предложить, тогда говорите толком. Нет – не путайтесь под ногами!
– Предложить? – вскинулся брат Доминик. – Да, у меня есть что предложить! Я готов, в меру своих скромных сил и с упованием на благодать Божию, попытаться исцелить эту… – он явно хотел сказать "эту тварь", но вовремя спохватился, – эту страдающую душу. Но сомневаюсь, что ваш старший брат, пребывая в подобном виде, охотно и по доброй воле пойдет на святое таинство exorcismus! Прикажите вашим людям, пусть они поймают его, отнимут нож, и тогда мы с моими братьями выполним наш долг. Вы увидите своими глазами, на что способна истинная вера!..
"Еще одно слово, и я сброшу его вниз. Скажу потом, мол, святой брат в рвении своем сам туда кинулся…"
– Я могу исцелить его безумие!.. – кликушествовал брат Доминик.
– Ньер, пяток арбалетчиков сюда, живо! – Тьерри демонстративно отвернулся от брата Доминика.
– Нет!!! – прозвенел истерический вопль.
"О чёрт. И эту принесло. До чего ж невовремя! Что за невезение такое, провались оно совсем!"
– Ты, братоубийца! – бледная, как мел, в темном платье, усугублявшем ее смертельную бледность, жена Рамона де Транкавеля появилась на галерее, и дрожащий палец Идуанны де Бланшфор нацелился на Тьерри. – Ты всегда об этом мечтал! Всегда ему завидовал, всегда метил на его место, да, да, я знаю! Ньер, даже не думай исполнять его приказ, или тебя повесят на воротах первым, едва вернется граф Бертран! Я все, все ему расскажу! Он никого не пощадит!
"Извините, мессир Тьерри, но проклятая баба права, – говорил извиняющийся взгляд Фернана Ньера, когда он махнул рукой, останавливая стрелков. – Железный Бертран, возможно, и пощадит последнего своего сына, но уж нам-то точно болтаться в петле…"
– Идуанна, опомнись, – Тьерри делал над собой чудовищное усилие, чтобы говорить спокойно и взвешенно. – Посмотри на своего мужа, моего брата. Он безумный убийца. Он опасен. Если оставить его в живых сейчас, остаток жизни ему придется провести в цепях. То, что я делаю – не убийство, но избавление…
– Прибереги свое избавление для самого себя! – голос Идуанны взлетел до поросячьего визга. – Рамона можно спасти! Святой брат обещал исцеление! Мы откупимся от суда, заплатим родне за убитых, граф Бертран не поскупится! Только попробуй убить его, и Бланшфоры разорвут вассальную присягу!
"Нет. Только не это. Только не сейчас. Чума на твою голову, Идуанна, ну почему тебе было не прийти минутой позже?.."
Идуанна громко зарыдала, закрыв лицо ладонями, и Тьерри, сдаваясь, пожал плечами. Ладно. На все Господня воля, и если Ему сейчас угодно, чтобы волкодлак из Редэ остался в живых, что ж…
Двое представителей Святой Церкви и молодой хозяин Ренна отступили в кстати подвернувшуюся нишу. Заточенное в каменном мешке создание хрипло взрыкивало, оттеняя беседу. Собственно, разговор получился весьма условный: три человека смотрели друг на друга, не говоря ни слова, но Тьерри отчетливо слышал оставшиеся непроизнесенными реплики, словно читая их с пергаментного листа.
"Конец тайнам, – монсеньор Олиба выглядел до чрезвычайности обеспокоенным. – Промыслом Господним все открылось! Вот он, волкодлак – захваченный при свидетелях, на месте преступления!.."
"Какой процесс! – думал брат Доминик, сверкая глазами и потирая костлявые ладони в приступе злорадного торжества. – Куда громче того, что проводил в Альби над еретиками святой Бернар! Публичное судилище, позорное разоблачение, почет и восхищение среди простецов, уважение Рима, карьера, возвышение, епископская митра!.."
"Я его сейчас убью, – Тьерри уповал, что пастырь графства в достаточной мере освоил искусство читать по лицам собеседников. – Проклятие, он все испортил, он и истеричная баба! Пара добрых стрел раз и навсегда положила бы конец волкодлаку, а этот краснобай мечтает раздуть скандал на всю провинцию! Не бывать этому. Нет, не бывать".
"Отголоски скандала неизбежно замарают мою епархию! – его высокопреосвященство озабоченно переглянулся с Транкавелем-средним. – А вдруг церемония публичного экзорцизма завершится полным провалом? А что, если и впрямь вмешается Железный Бертран, знающий только один способ разрешения трудностей – истребление под корень всех неугодных или вызвавших его неудовольствие? Не-ет, такие игрища с огнем до добра не доводят! Хорошо, пусть будет обряд очищения – но проведенный здесь, в Ренне. При малом числе свидетелей и возможных разносчиков слухов. Получится – отлично, Церковь вновь воссияла во славе, признательность старого графа не ведает границ, щедрые пожертвования обеспечены, скандал уж как-нибудь замнем! Не получится – что ж, по крайней мере, мы пытались… а брату Доминику доведется сполна узнать горечь поражения…"
"Значит, мы понимаем друг друга, ваше преосвященство?"
"Отлично понимаем, сын мой. Хотя, если б не обстоятельства, пристрелить тварь было бы куда надежнее…"