- Удивляюсь, чего вы молчите, братцы? Раз сговорились в тёплые края идти, надо уговор держать. Ведь если дальше на север плыть будем, к китам попадём. Потребуйте, чтобы поляк корабль поворотил. Если все вместе потребуете, обязательно согласится.
- Ещё Чукотского носа не прошли, - сказал Попов. - А за Чукотским, матросы говорят, не то ещё будет.
- Не пойдёт Беспойск на юг, - пробасил Сибаев.
Разговор мог бы на этом окончиться, но я не стал ждать. Пробрался ползком между спящими и больными и оказался рядом с Сибаевым. Зашептал:
- Беспойск согласится, братцы, корабль повернуть. Это офицеры его принудили на север держать, чтобы поскорее в Европе быть. Ежели его попросим курс переменить, обязательно согласится.
- Согласится, думаешь? - неуверенно спросил Сибаев. - Тогда надо с ребятами сговориться. Ступай на палубу. Скажи, чтобы сюда приходили по одному, будто обогреться. В первую голову матросов зови. Понял?
Что тут можно было не понять? Я выбежал на палубу. Ветер всё свирепел, и снег кружился, как в настоящую метель. Льдины медленно поднимались и опускались на волнах и в любую минуту могли раздавить наш кораблик. Палуба качалась, как качели. Я с грехом пополам пробрался к помпе и шепнул Лапину, который был у нас боцманом:
- Иди незаметно вниз. Сибаев зовёт.
- Не могу сейчас. Видишь, что делается. В трюме воды на фут.
- Иди, говорю. Дело есть. Без тебя покачаем.
Лапин смекнул, что дело важное. Пошёл по палубе. Моряк он был и ноги имел морские. Ходил и в бурю без всякой задержки.
Пришло утро, но буря не стала слабей. Воды в трюме набиралось всё больше и больше. Думали, что в корабле течь. Но и надежда на спасение появилась.
За ночь все матросы поодиночке перебывали на второй палубе и согласились заявить требование о перемене курса. Утром ветер чуть утих; капитан пошёл отдыхать в каюту. За ним следом двинулись Сибаев, Лапин, Андреянов, Печинин. Я не пошёл, хоть и интересно было, чем кончится. Немного погодя Беспойск высунулся из двери и крикнул:
- Юнга! Зови сюда Хрущёва, Винбланда, Панова.
Я привёл офицеров и слышал, как в каюте поднялся разговор о перемене курса. Офицеры долго спорить не стали - слишком тяжёлое было положение корабля. Да и весь экипаж настаивал на перемене курса. Когда я немного погодя вошёл в каюту с кипятком, Беспойск уже показывал на карте, где мы находимся.
- Нам надо сперва к берегам Америки пристать и починиться, - говорил он. - А потом на юг.
- А далеко ли отсюда до Америки? - спросил Сибаев.
- Нет, недалеко.
- Что ж, в Америку так в Америку!
Я выскочил из каюты и пустился на нижнюю палубу. Подбежал к Ваньке, он лежал без движения. Я испугался, думал, что он умер.
- Ванька! - закричал я изо всех сил. - Умер ты, что ли?
- А! Что? - спросонья забормотал Ванька. - Пока жив.
- Проснись, Ванька! - кричал я. - Сначала в Америку, а потом на юг пойдём, в тёплые страны. Живо поправишься, как солнце проглянет.
- Нет… Всё равно умру…
Я не мог вытерпеть. И, наклонившись низко к нему, сказал совсем тихо:
- Не умрёшь, Ванька. Ведь Государство Солнца есть на земле. Поедем на юг, попадём на Тапробану.
Ванька приподнялся:
- А не врёшь?
- Не вру. Я тебе одну вещь покажу. Сам увидишь…
Беспойску так и не пришлось отдохнуть в тот день. После бессонной ночи он опять вышел на палубу. И тут на моих глазах корабль переменил направление. Но мы пошли не на юг, а на восток, к Америке.
4. Поворот на 180°
Америка оказалась не за горами. Уже на другой день к обеду мы заметили между льдин лодку. Начали кричать и махать руками, чтоб она приблизилась, и вот к нам на палубу поднялись двое чукчей в кухлянках из тюленьих кишок. Мы их знаками расспросили, далеко ли земля. Они показали на восток. При этом повторили слово "Аляксина". Мы решили, что это они говорят про русскую землю Аляску.
Корабль всё ещё был окружён льдами, но погода прояснилась. Выглянуло солнце и окрасило льды в яркий зелёный и синий цвета. Палуба начала просыхать, но в трюме всё ещё была вода. В шесть часов вечера мы увидели землю. К ночи стали на якорь.
Утром капитан послал шлюпку под начальством Кузнецова, чтобы обследовать берег и дать знать, нет ли поблизости индейцев или каких-либо промышленников. Вслед за Кузнецовым я тоже влез в шлюпку. Мы подошли к берегу, похожему на наш камчатский. Я первый выскочил на землю и громко свистнул. Итак, значит, мы приехали в Америку!
Мы обошли берег и, убедившись в том, что он необитаем, выстрелили из ружья. После этого раскинули палатку и развели огонь. Шлюпка пошла на корабль за остальными. После качки странно было ходить по земле: всё казалось, что Америка движется под ногами.
Когда все переправились, Панов разбил людей на три партии. Одни пошли в лес заготавливать дрова. Другие - на охоту и рыбу ловить. А матросы поехали осматривать корабль. Мы боялись, что в "Петре" есть пробоина ниже ватерлинии.
Всего в Америке мы простояли пять дней. Корабль оказался неповреждённым, и это была главная наша удача. Мы привели в порядок груз, напекли много сухарей и налили водой все наши бочки. С охотой нам не повезло. Охотники за всё время убили только пять тюленей. А рыбы совсем не поймали: не то мы приехали рано, не то поздно.
10 июня мы отошли от берегов Америки. На месте стоянки оставили столбик, на котором сделали надпись, что он поставлен на 64° широты.
И вот теперь мы пошли на юг. Через несколько дней не видно было уже льдин в океане. Вода и небо сделались синими, и на палубе гулял тёплый ветерок. В первые же хорошие дни все наши больные выползли на палубу и объявили, что выздоровели. Да и правда, хворать теперь было трудно: все наши горести остались позади, и будущее было ясно. Мы держали курс на Японию в расчёте продать там часть наших мехов и запастись всем необходимым для плавания под тропиками. Кроме того, рассчитывали в Японии же произвести ремонт "Петра".
Первая неделя нашего плавания от Америки была самой удачной. Погода становилась всё лучше и лучше, так что мы стали даже бояться беды. И не без основания. Началась страшная жара. К жаре мы все были непривычны, и в наших меховых шапках и сапогах первое время чувствовали себя прескверно. А тут пошли и другие несчастья.
Начать с того, что питьевая вода стала портиться. Потом лопнули от жары две самые большие бочки. Капитан приказал уменьшить ежедневную порцию, так как плыть до Японии оставалось долго и островов по пути не было. И вот тогда Степанов напомнил о себе.
С самого начала нашего плавания он свёл компанию с канцеляристами Судейкиным и Рюминым, а также со штурманами. Судейкин первое время исправно мыл посуду на кухне. Но потом, сказавшись больным, залёг на второй палубе. А после, когда выздоровел, отказался идти на кухню. Нарисовал на палубе шахматную доску, и целый день он и Степанов играли в шахматы. А когда не играли, то шептались о чём-то со штурманами по углам.
Кроме штурманов и канцелярских, в компанию Степанова входило несколько матросов. Всех вместе их было человек десять, но мы все на корабле чувствовали, что неприятностей от них будет много. Так и случилось.
Когда Беспойск, собрав на палубу всех, заявил, что надо уменьшить порцию воды, Степанов первый закричал:
- Мы не согласны! Зябликов говорит, что через три дня будем в Японии.
- Это неверно, - сказал Беспойск. - Не меньше ещё двух недель придётся плыть.
Степанов не унимался:
- Мы это увидим. Предлагаю порции не уменьшать. Чего воду беречь? И так она тухнет.
Всем на корабле было известно, что вода действительно портится. Поэтому большинство поддержало Степанова.
- Хорошо, - сказал Беспойск с тревогой, - пейте по две кружки. Но предупреждаю, земли долго не будет. И нам придётся туго.
Тогда никто не обратил внимания на его слова. Никому не приходилось терпеть жажды на море. Но прошло три дня, земли не было. У нас оставалось только четыре бочки воды, то есть на четыре дня, если пить по одной кружке. И недостаток в провианте обнаружился. Несколько бочек с солёной рыбой испортилось и издавало зловоние на весь корабль. Медер приказал их выбросить за борт. Сухари были съедены, муки больше не было. Оставалось только немного сушёной рыбы, и это всё.
Беспойск снова собрал нас на шканцах. Сообщил о затруднениях. И опять Степанов начал кричать:
- Нечего бояться, ребята! Завтра увидим землицу!
Но теперь никто ему не поверил. Все согласились на уменьшение порции. Однако было уже поздно.
Ни на другой, ни на третий, ни на четвёртый день мы не увидели земли. Стояла страшная жара, так что было больно босиком ходить по палубе. Вода выдавалась тёплая, по четверть кружки. Доктор Медер пробовал настаивать морскую воду на чае. Но чая этого пить было невозможно. Начиналась тошнота. Многие заболели животом, и нижняя палуба превратилась опять в госпиталь. Духота там была невообразимая.
Женщины пошили нам белые рубашки из холста, но и в белых рубашках было жарко. Мы обдавались морской водой из вёдер, но жажда от этого не уменьшалась. У меня всё время шумело в ушах, не знаю - от голода или от жажды. И я уже не мог так быстро бегать по поручениям капитана.
В довершение всех бед ветер ослаб, и мы едва тащились по морю. На корабле начались ссоры и даже драки. Не было покоя ни днём ни ночью. Помню, в одну из ночей к нам в капитанскую каюту начал стучаться Ванька.
- Вставай, Лёнька!.. Лёнька!.. Капитан!..
- Что такое?
- На палубе собрание. Степанов собрал.
- Какое собрание? - закричал Беспойск и соскочил с койки.
- Пить хотят все.
- Да ведь нет воды.
- Знаю. Степанов водку предлагает делить.
Беспойск натянул штаны, засунул пистолет за пояс и босиком побежал на палубу. Крикнул мне:
- Скорей, Лёнька, буди Панова и Хрущёва. Чтобы выходили с оружием.
Разбудив офицеров, я вместе с ними вышел на палубу. Ночь уже проходила, и часть неба была жёлто-зелёной. У мачты стояла небольшая кучка людей. Это были степановские ребята. С нижней палубы раздались голоса. Полуголые матросы и охотники выходили наверх. Когда народу собралось порядочно, Беспойск спросил:
- Ну, в чём дело?
- Пить! - закричали люди.
- Нет воды, - сказал Беспойск. - Вы её сами выпили. А теперь ветер упал. Когда подойдём к земле, не знаю. Может, и завтра. Потерпите, ребята. Сами знаете, воды нет.
- Водка есть! - заревел Степанов. - Пять бочонков. Чем не вода?
- Стыдись, Степанов! - закричал Панов. - Ты дворянин, помни. Пример должен подавать.
- Нет в океане дворян! - ответил Степанов. - Это в Петербурге дворяне. Да чего там разговаривать. Водки! По чарке на брата.
- Водки я не дам, - сказал Беспойск и вынул пистолет.
- А мы тебя и не спросим, - нахально заявил Степанов. - Ребята, кто хочет водки, подходи.
Степановские люди у мачты расступились.
На палубе стоял бочонок с водкой. Должно быть, бунтовщики ещё ночью выкатили его из кладовой и уже хлебнули немного. Ведь на вахте стоял Бочкарёв, их приятель.
У Степанова появилась кружка в руках. Он закричал:
- Кто хочет пить, подходи!
Один миг все стояли неподвижно. Вдруг Ерофеев заорал:
- Ребята, выпьем за Тапробанушку!
И бросился к бочке. За ним остальные. У всех пересохло во рту, поэтому понятно было, что так быстро поддались. Сначала пили кружкой, по очереди, а потом свалили бочонок. Водка потекла по палубе. Люди стали на корточки и принялись доски лизать. У водочной лужи началась свалка.
Беспойск сунул пистолет за пояс и спросил тихо:
- Что же теперь делать?
Офицеры промолчали. Даже Панов не нашёлся. Один только Сибаев усмехнулся и сказал:
- Дело ясное. Как перепьются все, скрутить Степанова да при всех кошками отодрать.
Офицерам предложение Сибаева не понравилось. Да и выполнить его было трудно. Вокруг Беспойска осталось всего несколько человек. Водка многих смутила. Даже Андреянов не удержался и лизнул палубу. Однако, когда Сибаев его подозвал и приказал идти за ружьём, он пошёл. Ерофеев тоже присоединился к нам. Я же, увидев, что без потасовки дело не обойдётся, побежал вниз и стал собирать в мешок пороховницы, чтобы не было пороху у пьяных людей. Когда я с этим мешком появился на палубе, водку всю подлизали, и Степанов кричал, размахивая кружкой:
- Ребята, в кладовке ещё четыре бочонка. Идём!
Все, кто только успел вооружиться по приказу Сибаева, и офицеры стали у дверей кладовки. Наша цель теперь была не отодрать Степанова, а хоть водку спасти, а то перепившаяся команда нас всех пошвыряет за борт. Только ружья в наших руках не давали возможности к нам близко подойти.
Степанов кричал всё с той же кружкой в руках:
- Тащите сюда ружья, ребята! Никого в живых не оставим!
Тут Беспойск выстрелил из пистолета в ногу Степанову, и тот свалился с ругательствами. Бунтовщики сейчас же притихли. А Беспойск закричал:
- Перевязать его!
Это он Медеру закричал. А Ерофеев думал, что Степанова связать надо, и начал скручивать ему руки ремнём. Но тут подбежал Медер, и Степанова понесли в каюту. Рана у него оказалась неопасной, но не было воды её промыть. Промыли водкой. После этого связали двух крикунов-матросов - Лисицына и Кудрина, а остальным велели пойти проспаться. Беспойск приказал Панову дежурить на палубе, а сам пошёл спать.
Но наше положение и после укрощения бунта оставалось скверным. Ни пить, ни есть было нечего. К обеду сварили суп из американских тюленьих шкурок. Мы похлебали этой тухлой жидкости и разошлись. А к вечеру опять матросы начали кучками собираться и о чём-то разговаривать. Ванька мне шепнул ночью:
- Ты, Лёнь, Неста береги. Я за него не ручаюсь. Его матросы ночью съесть хотят.
Мне сделалось жутко. Нест обыкновенно ночевал с Ванькой на нижней палубе. Приводить его в каюту Беспойск не позволял. И очень свободно его могли съесть ночью, раз уже за тюленьи шкурки принялись.
Я решил провести всю ночь на палубе, вместе с Нестом. Не для того мы уехали с ним с Камчатки, чтобы так погибать. Я уселся на палубе, недалеко от носа, обнявши собаку рукой за шею. Нест тяжело дышал. Несколько раз в этот день он порывался броситься в океан, и я привязал его верёвкой к кабестану. Чтобы подбодрить себя немного, я начал думать о Тапробане. Эти мысли меня не укрепили. Наоборот, мне захотелось плакать. Но слёз не было в глазах. Я только кривил лицо и всхлипывал.
Небо начали заволакивать тучи. Но на дождь рассчитывать было нельзя - сквозь тучи просвечивали слабые звёзды. С нижней палубы неслись стоны и плач женщин. Но понемногу всё стало затихать на корабле. Я долго боролся со сном. Наконец не выдержал и заснул, уткнувши лицо в косматую собачью спину.
Долго ли я спал, не знаю. Помню только, что Нест вдруг вскочил, и от этого я проснулся. Мне показалось, что у меня хотят вырвать собаку, и я ещё крепче уцепился за неё руками. Огляделся. Поблизости никого не было. Нест стоял насторожившись и потом вдруг протяжно завыл. Так он выл в тундре в ту ночь, когда мы заблудились с Ванькой.
Я зажал ему сухую пасть рукой и пробовал уложить, но ничего не вышло. Я знал, что камчатская собака может выть всю ночь, и испугался. Проснутся голодные матросы и вспомнят, что мясо ещё есть на корабле. В это время по палубе раздались шаги.
В темноте я увидел доктора Медера. Он шёл в длинной белой рубашке, с палкой в руках. Наклонился ко мне и спросил шёпотом:
- Собака выл?
- Да.
- Раз он выл, значит, там земля…
И он показал палкой вперёд. Вместе с ним мы прошли на капитанский мостик. Там стоял Хрущёв. Медер высказал ему свои предположения. Хрущёв махнул рукой.
- Капитан говорит, что Япония будет через четыре дня, не раньше.
- Врёшь, - сказал Медер. - Надо воду мерить. А то на камни сядем.
- Что ж, можно и промер сделать. Ступай, Лёнька, за капитаном.
Я разбудил Беспойска и привёл его на палубу. Он зевнул несколько раз и приказал бросить лот. Ерофеев побежал за верёвкой.
- Тридцать футов! - вдруг заорал он на весь корабль.
И эхо повторило его слова с воды.
- Якорь! - крикнул Беспойск.
Бросили якорь. Кабестан недолго грохотал. Якорь быстро лёг на дно. К этому времени все уже были на ногах. Стояли вдоль борта и смотрели в темноту.
И вот, когда начали рассеиваться утренние сумерки и заалело небо, из океана тёмной тенью выплыл остров. Он был близко от нас, на расстоянии полуверсты. И только благодаря Несту мы не налетели на него ночью.
- Лодки! - скомандовал Беспойск, когда остров ясно обозначился.
Никто, конечно, тут медлить не стал. Шлюпку и лодку спустили в одно мгновение. А Лапин и ещё несколько матросов даже лодок не дождались. Скинули рубашки и прыгнули в воду. И поплыли сажёнками, фыркая, как тюлени, к близкой земле.
5. Остров, не занесённый на карты
Как раз против того места, где стал "Пётр", на острове в океан впадала маленькая речушка, сажени три в ширину. Сначала мы только пили из неё. А потом напились и полезли купаться. К этому времени почти все уже съехали на берег. Даже раненый Степанов притащился под руку с Медером. На корабле остались только Беспойск, Турчанинов да больные. Мы им отправили на шлюпке пять бочонков с водой и несколько рыб, которых тут же поймали руками.
На острове нигде не было видно жилья, и даже следов человеческих мы не заметили. Поэтому без всякой осторожности мы разбились на группы и пошли в разные стороны, чтобы подстрелить какой-нибудь дичины. Я пошёл с Ванькой и Нестом вверх по реке.
Никогда в жизни мне не приходилось гулять в таком замечательном лесу! Тополя, дубы, клёны были не малорослые и искривлённые, как у нас на Камчатке, а огромные, невиданной высоты. Кедры в несколько обхватов толщиной стояли, как свечи, и своими длинными иголками, казалось, царапали облака. Тростник и бурьян вдоль речки и то были выше человеческого роста. Птицы с жёлтыми хвостами вылетали прямо из-под ног. Но мы в них не стреляли, хотели что-нибудь покрупнее подстрелить.
Пробираться по лесу было трудно. Мы старались держаться ближе к берегу, а в некоторых местах шлёпали прямо по воде. Не прошли мы и версты, как на другом берегу речки увидели жёлтенького оленя, который пил воду, высунувшись из заросли. Рога у него были короткие, неострые, а ноги очень тонкие.
Нест, хоть ему на Камчатке запрещалось гоняться за оленями, бросился к реке, а Ванька выстрелил прямо в морду оленю. Олень брызнул кровью в воду, упал и задрыгал ногами. Недолго думая, мы все втроём переправились через реку. Отрезали заднюю ногу оленю и съели тут же по куску сырого мяса. Дали и Несту. А потом разделись, развесили одежду по кустам и завели разговор.
- Леонид! - сказал мне Ванька немного торжественно. - Мы до сих пор не знаем толком, есть ли на земле Тапробана. Книга твоя ничего не доказывает, потому что мы не понимаем в ней ни слова. Скорей всего, думаю я, что Тапробаны нет. Теперь слушай дальше. Нас сто человек, таскаться по морям надоело до чёрта! Остров этот необитаем, и лучшего места я не видел на земле. Давай предложим охотникам остаться здесь навсегда. Построим дома, оленей приручим. Может быть, не хуже, чем в Государстве Солнца, проживём.
- Об этом нечего и думать, - ответил я печально. - Какое здесь Государство Солнца? До тропиков далеко…
Я немного помолчал, а потом заговорил опять: