Некоторое время Дарган не в силах был вымолвить ни слова, затем, словно при взятии вражеских позиций, собрал волю в кулак, завращал на брата с сестрой и на лучшего своего друга Гонтаря бешеными зрачками:
- Маланья, Евдошка, Гонтарь, тащите бурдюки с чихирем и чапуры к нему, ломайте на куски каймак с сушеной рыбой и вяленым мясом, - стараясь удержать рвущуюся наружу радость, захрипел он сдавленным голосом. - Соленые арбузы, дыни, виноград, лычиное с жерделовым варенье - все на столы. Обнесите угощением гостей, чтобы никого не пропустили.
В доме заварилась веселая кутерьма, выплеснулась за двери, перекинулась на подворье и пошла гулять по станице, отдаваясь громом ружейных выстрелов. Дворовые собаки продолжили ее бестолковым лаем, за которым последовало блеяние, мычание и ржание домашних животин. Лишь прислужник в лавке у армяна, ставший православным чечен Ибрагим, облокотился о дверную лудку, кривая ухмылка перекосила заросшее жестким черным волосом от природы неправильное лицо, в глазах затаился готовый перекинуться на чувства огонь ненависти:
- Еще посмотрим, кто обрадуется последним, - заскрипел он крепкими зубами. - Это наша земля и наши горы, гяурам тут места нет.
Но его проклятий никто не слыхал, да и в лавке никого не было, в этот день у казаков хватало своего виноградного вина. Один хозяин в который раз пересчитывал дневной барыш, не обращая внимания на поднявшуюся снаружи сумятицу, для армяна деньги в жизни были главным мерилом.
Тем временем Дарган прошел в спальню, быстро оглядевшись, сначала наклонился над бледной как снег Софьюшкой, молча поцеловал ее в щеку и присел на край кровати. Она растянула губы в счастливой улыбке, поморгала темными веками:
- Сын… - с усилием сказала она.
- Вижу, - казак покосился на возившуюся на столе со свертком сестру. Маланья зыркала вокруг настороженными глазами и никого к себе не подпускала.
- А я мечтала о девочке, - превозмогая боль, роженица затряслась в шутливом смехе.
- Когда встанешь на ноги да окрепнешь, будет у нас и девочка, - поддержал ее настроение Дарган. - А сейчас чуток погодить следует.
- Как назовем? - приподняла она лицо с начавшими розоветь щеками.
- Панкрат, - сказал, как отрубил, казак. Пояснил. - Уставщик в церкви растолковал, что так у греков прозывается Всесильный.
- Ох, месье Д, Арган, не много ли мы хотим? - супруга всмотрелась в глаза возлюбленного. - Не забывай, что имя обязывает человека быть именно таким.
- Он у нас всесильным и вырастет, Софьюшка, воспитывать волю надо с колыбели, - не согласился с ее сомнениями Дарган. - Я специально на Панкратии остановился, чтобы в старости было кем гордиться.
- Панкратий… Пан… Пако… - как бы про себя произнесла она несколько раз, повторила. - Панкратий-Пако… Я согласна, пусть будет так.
Глава тринадцатая
Дарган встал, не зная, что делать дальше, затоптался посреди комнаты. Сбоку под локоть протиснулась Маланья, в руках у нее был крохотный сверток, в котором что-то шевелилось. Казак никогда не присутствовал при рождении детей, у самого ребенок был первенцем, он с опаской отвернул концы пеленок, покосился вовнутрь. Из глубины на него глянули как бы затянутые прозрачной пленкой сердитые глаза, губы, обнесенные белым налетом, сморщились в куриную гузку. Дарган хотел было отодвинуться от греха подальше, но любопытство и смешливое выражение на лице сестры принудили дотронуться пальцами до крошечной и жесткой красной щечки. Мальчик живым червячком подтянул ножки к подбородку, поднатужился и чихнул, заставив засмеяться окруживших его.
- Куды грязными лапами-то, не видишь, человек недовольство проявляет, - отдернула было сверток назад Маланья. - Да ишо за лицо, когда подрастет, тогда хватайся, за заднее место.
- У него и попка такая же, в кукишь, - расплылся в улыбке Дарган. - Панкратий… как бы весь на ладони не поместился.
- А ты примерься, привыкай к своему дитю-то, - посоветовала Фекла. - Передавай ему, пока пуповина не зажила, отцову силушку.
- А правда, Дарган, подержи Пако в руках, а потом поднеси его ко мне, - ласково попросила Софьюшка. - Я тоже хочу полюбоваться на своего сыночка.
Дарган поморщился от вымолвленного женой иностранного имени, но ничего не сказал, принял на ладони только что рожденного человека, ощутил его невесомость и беззащитность. Он вдруг почувствовал себя всесильным и великодушным, обязанным оберегать жизнь, которой сам дал начало. Осторожно ступая, казак поднес мальчика к Софьюшке, но сразу передавать не поспешил, всем нутром осязая, как пригрелось крохотное тельце на руках, как жадно взялось оно сосать отцовскую энергию. Дарган посмотрел на супругу, как бы проверяя, готова ли она взять пацаненка. В этот момент с подворья донесся приглушенный закрытыми ставнями крик:
- Казаки, к оружию, абреки напали на кордон!..
В хате застыла чуткая тишина, лишь слышно было, как заскрипели ворота и по улице затопотали множество сапог. Дарган сунулся к Софьюшке, отдав ей ребенка, машинально пробежался пальцами по поясу, словно проверяя, на месте ли оружие. Он на глазах превращался в воина, на обветренное лицо которого вернулись суровые складки.
- Плохая примета, - прошептал кто-то из заполнивших спальню женщин. - Опасности всю жизнь будут подстерегать.
- У казаков вся судьба состоит из баталий да опасностей, - так-же шепотом ответили ей. - И Панкратий родился от казака…
Последних слов Дарган уже не слышал, закидывая за спину винтовку и запихивая пистолет за пояс, он рвался к конюшне, чтобы вслед за станичниками помчаться на верном кабардинце к кордону на берегу Терека. Но когда подкрепление окружило избушку со сторожевой вышкой, рубка уже закончилась, вновь прибывшим осталось только проводить взглядами успевших перебраться на другую сторону реки уцелевших басурманов. Под копытами их лошадей распластались убитые и корячились умирающие абреки, принявшие бой казаки покидали шашки в ножны, чтобы побыстрее сбить напряжение потянулись в домик к бурдюку с чихирем. Их тоже можно было пересчитать по пальцам одной руки. Дарган спрыгнул с седла, ковырнул ножнами раненного налетчика, тот отозвался долгим стоном.
- Кто был во главе вашего отряда? - сурово осведомился он.
- Тебе не все равно? - сверкнул налитыми болью глазами умирающий, перевел запальное дыхание. - Твое дело свиней разводить и русские задницы языком вылизывать.
- Кто у вас был главарем? - казак вынул шашку, замахнулся ею на абрека.
Чечен разлепил синюшные губы, сплюнул сукровицу в грязь, но оставшиеся мгновения жизни еще никому не казались лишними. Он посмотрел на зимнее небо с низкими облаками, на голые прутья прибрежного кустарника, на мутные воды Терека, за которыми темнел стенами, посеченными дождем, его аул. Он словно прощался с родными местами.
- Главным среди нас был эмир Сулейман, - наконец прохрипел он. - Он и мои братья-ночхойцы тебе не кровники, но всем нам ты враг…
Дарган взмахнул клинком, голова бандита откатилась в кусты, под встревоженными взглядами станичников, он добил остальных чеченов, чего не водилось за ним отродясь. Терцы редко лишали жизни раненных врагов, если только противник не был причастен к убийству родственника или они не сходились с ним в равном поединке. Дарган же будто загодя старался расчистить дорогу народившемуся сыну, он предположить не мог, что кровная вражда между кавказцами и казаками, столетия жившими в дружбе и согласии, растянется на несколько поколений.
Прошло полтора года. Ближе к началу зимы, когда урожай был убран и по станице прокатилась волна свадеб, Дарган решил тоже справить важное семейное дело. В один из ясных дней он отправился к разместившейся в обыкновенном доме старообрядческой церковке, поддерживая на руках подросшего за это время сына, пришла пора крестить его и в православного христианина, и в казака одновременно. Обсаженная раинами, дорога утонула в подмороженной грязи, чтобы не месить ее вместе с мужем, окруженная родней Софьюшка торопилась по обочине, где было посуше. Живот у нее снова выпирал из-под бешмета, мешая глядеть под ноги.
- Что ты несешься как оглашенный, - запыхавшись, наконец осадила она супруга окриком, в котором послышалось не свойственное ей казачье своеволие.
Тот сбавил скорость, смущенно поморгав веками, пощекотал усами щеку пацаненку. Мальчик заливисто засмеялся, потянулся ручонкой к завитку на папахе.
- Но-но, ишо успеешь натаскаться, - сдвигая головной убор на затылок, улыбнулся отец. - Ты лучше сопли подбери, казак.
Двери в молитвенный дом были приоткрыты, внутри помещения толпились казаки с казачками, на руках они держали детей, которых уставщик должен был покрестить. Дарган смахнул с головы папаху, осенил себя крестом, пройдя поближе к алтарю, огляделся вокруг. Народ мирно дожидался начала святого таинства, мужчины поддергивали носами, бабы на время забыли про узелки с семечками, уставщик из царских врат еще не выходил. Посередине помещения стояла заменявшая купель деревянная бочка с подогретой водой, с лавки на пол свешивалось полотенце, по стенам были размещены нарисованные художниками из народа иконы, среди которых попадались привезенные терцами из последнего похода в Европу. Эти были в золотых и серебряных окладах, писанные масляными красками, перед ними покачивались лампады из цветного стекла с зажженными фитильками, а перед самодельными иконами теплились копеечные свечи. Больше всех огоньков светилось возле Николы Угодника, Дарган обходил этого праведника стороной, считая, что угодничать, как и обманывать, нехорошо. Если к кому из богов тянуться, то к Николе Чудотворцу, пусть лучше святой творит чудеса, нежели проявляет угодничество. Хотя знающие люди говорили, что на самом деле обе иконы одинаковые.
Наконец из царских врат появился седобородый уставщик в простенькой старообрядческой рясе и с неприметной митрой на седых волосах. Раскрыв старинную книгу, он начал басовито читать молитвы, изредка прерывая их крестными знамениями, народ услужливо повторял его действия. Когда проповедь закончилась, священник подошел к бочке, опустил палец в воду, она была как раз, видно, помощник подсуетился своевременно. Затем поп оглядел паству, выбирая, с кого начать, больше всех ему пришелся по душе Дарганов мальчонка, он указал родственникам, чтобы те его раздели. Дарган снял с пацана одежду, поднес его, поджавшего руки и ноги, к купели. Недолго думая, уставщик снова перекрестил парнишку и ухнул его с головой в кадушку.
- Отцу и сыну и святому духу…, - забубнил он. - Крещается раб божий Панкратий…
Не переставая бормотать стихи из Завета, поп окунул мальчика еще раз, потом еще. За спиной Даргана негромко ойкнула Софьюшка, она подумала, что ребенок раскричится. Но после третьего нырка пацан увернулся от полотенца и сам потянулся к воде.
- Настоящий казак вырастет, - довольно крякнул батюшка. - Ни воды, ни огня, ни вражеского оружия не будет бояться. Отцу и сыну… причисляется к истинной православной вере раб божий Панкратий…
На улице был морозец, и хотя солнце стояло высоко, его лучи уже не так прогревали землю, они как бы рассеивались по ней светлыми холодными струями. Дарган подождал, пока за двери церковки выйдут все родственники, ступил на ведущую к дому дорогу. Когда до хаты оставалось саженей двадцать, размашисто взошел на бугор возле угла забора и расставил ноги. С этого места хорошо просматривались дали, и те, что сверкали снежными вершинами впереди, и те, что золотились равнинами с пожелтевшей на них травой позади. Пересадив парнишку на левую руку, казак поправил на его голове маленькую папаху, поддернул на ладошках рукавицы из овечьего пуха. Щеки у мальчика взялись румянцем, темные глаза запыхали огоньками, словно раздуваемыми кем-то изнутри - наверное давали о себе знать сплошь темноглазые, за исключением прадеда-джигита, поколения. Тетки с дядьками за спиной притихли в ожидании дальнейших действий главы ихнего рода, Софьюшка отвернула угол платка, она поняла, что на крещении дело не закончилось, сейчас должно было произойти еще одно таинство, теперь языческое.
- Вот и ты стал православным казаком, - обращаясь к сыну, негромко заговорил Дарган, в горле у него запершило, он задушил кашель на корню и продолжил. - Ты станешь воином, честью и правдой будешь служить одной для всех нас матери - России.
Мальчик приткнулся к черкеске, со вниманием уставился отцу в глаза, он словно понимал всю ответственность момента. Дарган обернулся назад, вытянул руку по направлению к равнинам:
- Там раскинулась Россия, ее по крупицам собирали и оберегали от врагов наши с тобой деды и прадеды. Видишь, какие просторы нехоженые, немеряные, полные добра, значит, наш казацкий род Даргановых трудился и служил народу русскому хорошо.
Казачок приподнялся на ножках, с еще большим напряжением всмотрелся в даль, он впитывал в себя и утыканные свечами раин расстояния, и каждое звучавшее из уст батяки слово. Родственники как завороженные оглянулись на бескрайние поля, они будто впервые увидели знакомую с детства картину. А Дарган развернулся в обратную сторону, он показывал рукой теперь по направлению к заснеженным хребтам.
- А те вершины должен покорить ты, - не сводя спокойных глаз с мальчика, твердо сказал он. - Ты дойдешь до этих гор и взойдешь на самую высокую из них, с которой наш дом, а с ним и вся наша родина, раскроется как на ладони.
Сзади раздались негромкие всхлипы, Софьюшка вытирала платком распухший нос, но отец с сыном не обратили на это внимания, сейчас их объединяло одно чувство - любовь друг к другу и ко всему вокруг. Тетки и дядья тоже посчитали, что мать мальчика не выдержала нахлынувших на нее переживаний. Но все было не так, молодая женщина поняла, что мечты о просвещении детей в европейских университетах рушатся у нее на глазах, она не могла допустить подобного варварства, и в то же время не знала, как ему противостоять. Между тем Дарган прижал парнишку к себе еще крепче, положил правую руку на рукоятку кинжала, глаза у него вспыхнули благородным огнем. Расставив ноги в кожаных ноговицах еще шире, он поднял голову и крикнул в небо:
- Слава новокрещенному казаку Панкратию!
- Слава, слава, слава! - отголоском отозвалось за его спиной, раскатилось по округе.
Дарган взмахнул рукавом черкески с белым отворотом, осенил себя с ребенком широким крестом:
- Отцу и сыну! Аминь!!!
Чеченская рапсодия
Глава четырнадцатая
Прошло двадцать лет. По охраняемой терскими казаками Кавказской линии от устья Терека до устья Кубани не прекращались кровавые стычки с непокорными горцами. Особенно яростными они были на кизлярско-моздокском участке. К власти пришел третий имам Дагестана и Чечни Шамиль, в отличие от первого имама Гази Магомета и его не столь агрессивного последователя, он не стал углубляться в бесполезные политические диалоги, а сразу объявил русским колонистам газават, одновременно взялся за строительство имамата - независимого мусульманско-теократического государства на территории Кавказа. Аулы по правому берегу реки Терек закипели страстями, горцы уже не делились на абреков и мирных, на лошадях они группами переправлялись на левый берег и разбойничали в приграничных населенных пунктах, не щадя ни детей, ни стариков, угоняя в рабство молодых мужчин и женщин. Резня была страшной, даже турки позавидовали бы братьям по вере, когда с крашеными хной ногтями и бородами те набрасывались на людей бешеными шакалами, валили их на землю и как баранам перерезали горла, выгребая из куреней все до последнего. Регулярные войска не справлялись с возложенной на них задачей, потому что воевать с летучими отрядами разбойников были не приучены, а действовать одинаковыми с ними методами не позволяли введенные еще Александром Первым демократические преобразования. Военная машина Российской империи начала пробуксовывать, вместо того чтобы отодвигать границы вглубь извечного врага - Турции - присоединяя новые земли, она застряла на месте. Вдруг выяснилось, то, что получалось с великолепно обученными европейскими армиями, на Кавказе оказалось совершенно непригодным. Впрочем, о бесполезности войны с горскими племенами, как и о принуждении их жить по меркам цивилизованным, говорил еще Главноуправляющий по делам Кавказа, обосновавший ставку в грузинском Тифлисе, генерал Ермолов, которого за семь лет до Шамиля убрали с этого поста за сочувствие офицерам декабристам, выводившим якобы революционно настроенные войска на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге. Населенная преимущественно мужиком-деревенщиной, Российская империя тогда так и не проснулась, и спать ей отводилось как Илье Муромцу еще тридцать три, обещавших растянуться неизвестно на сколько, сказочных года. Купился Ермолов дешево и сердито, ко всему вольнодумец на дух не переносил первобытного уклада жизни горцев, особенно надуманной их гордости.
Но имперские амбиции верхушки, совместно с нарастающим валом промышленной капитализации, требовали расширения пространств. К тому же, у каждого русского в крови тоже бродил завет его пращура Чингизхана, завещавшего потомкам со смешанной русско-татарско-монгольской кровью, дойти до последнего моря. Костедробильная машина медленно, упорно начала перемалывать упрямство горцев, оставляя после себя кланы ненавистников. Эти кланы-племена только ждали момента, чтобы отомстить за поломанный каменновековой образ их жизни, не признавая ни просвещения, ни благ, с ним связанных. Поговорка: сколько волка ни корми, он все равно будет смотреть в сторону леса, здесь проявила себя в полной мере.
Но все равно, с легкой руки татаро-монгольских ханов каша их преемниками - русскими царями и приближенными вельможами - была заварена, и расхлебывать ее предстояло в веках, как всегда, простому народу.
Весна разбежалась по станичной улице комками подсохшей грязи, солнечными бликами на окнах и готовыми лопнуть на деревьях почками. Салатного цвета листья похожих на свечи раин уже отсалютовали ей зелеными фонтанами крон вдоль обочины дороги или такого же колера зарослями плодовых деревьев в садах. Чувства у людей обострились, заставляя воспринимать окружающее с радостным изумлением, глаза стали ярче, а у девок вдобавок припухли губы. На просторном дворе перед добротно срубленным куренем подросток - казачок лет пятнадцати в ладно сидящей черкеске - разводил по кругу тонконогого кабардинца. Он держал в руках длинный повод, одним концом которого захомутал шею жеребца, вторым же помахивал, заставляя его бегать вкруг себя широкой рысью. Конь стремился сорваться на сноровистый галоп, он задирал точеную голову кверху и взвизгивал, сердито и радостно. Казачок осаживал баловня хлестким ударом, снова принимался учить лошадь бежать ровной иноходью. В избе скрипнула входная дверь, на лестницу вышла светловолосая стройная женщина лет тридцати пяти, понаблюдав за подростком, крикнула.
- Иди в дом, Пьер, обед готов.
- Иду, - не оборачиваясь, отозвался тот. - Щас Орлика в стойло сведу и прибегу.
- Я два раза не повторяю, - спокойным голосом предупредила женщина.
Казачок послушно укоротил повод, подхватив кабардинца за петлю под мордой, бегом направился с ним к конюшне. В это время к воротам подъехал всадник на таком-же, как во дворе, кабардинце, скорее всего, лошади были от одной матери. Соскочив на землю, он скинул бурку, ловко уложил ее позади седла, рукояткой нагайки толкнул створки ворот. Это был парень лет девятнадцати с пшеничными усами на смугловатом лице, глаза были темными, а волосы светлыми. На черкеске топорщились урядницкие погоны.