– Ничего я не хныкала. Я б еще походила, – возмутилась Танька и тут же пошла в наступление: – Это ты скис "Пошли обратно, пошли обратно!".
Лешка махнул рукой:
– Ладно, идем.
Танька стояла как вкопанная.
– Нет, ты скажи, что ты берешь свои слова обратно, – топнула она ногой.
– Хорошо.
– Правда? – недоверчиво спросила Танька.
– Угу.
– Что "угу"? Скажи: "Милая Танечка, я беру свои слова обратно".
– Беру, беру, – отмахнулся Казарин и как бы между прочим добавил: – Сейчас бы перекусить чего-нибудь…
– О, грандиозная мысль! – обрадовалась Танька. – Идем к нам. У нас потрясающий борщ и макароны по-флотски.
Лешка сделал вид, что ему неудобно.
– Ой, вот только этого не надо! – Танька сразу раскусила маневр. – Кстати, папа сейчас должен быть дома, обещал на обед заскочить. Наконец-то вы познакомитесь.
Информация об отце отбила у Лешки всякий аппетит:
– Слушай, я же совсем забыл. Мне надо срочно сделать уроки и бежать к Варфоломееву…
– Ну уж нет! Сегодня тебе увильнуть не удастся! Тем более и папа давно хотел с тобой познакомиться.
Лешка замотал головой.
– Да боюсь я его…
– Лешка! – Танька провела ладонью по его лицу. – Ты через пять минут поймешь, какой он у меня хороший.
Ребята зашли в подъезд, не заметив, что с другой стороны улицы за ними наблюдала пара ревнивых глаз…
Глава 5
Дверь им открыла горничная Шапилиных тетя Клава.
– Обувь снять и марш на кухню! – скомандовала грозная дама и прошествовала в гостиную. Таня показала ей в спину язык и, проигнорировав указание, убежала в сторону отцовского кабинета. Лешка же снял свои парусиновые туфли и скромно топтался в прихожей. Репродуктор в квартире транслировал военный марш, за окном ярко светило солнце, но в коридоре царил полумрак. Только около кухни блестели ярким желтым светом два немигающих кошачьих глаза. Освоившись, Лешка прошел в гостиную.
Квартира Шапилиных поражала размерами и обстановкой. Она совсем не походила на ту келью в Чугунном коридоре БКД, в которой вырос сам Казарин. Он даже не представлял, что существуют такие квартиры с высокими потолками, украшенными лепниной по бокам, с красивой резной мебелью и глубокими креслами под белыми чехлами. Раньше Лешка думал, что такая обстановка бывает только в клубах или музеях. Он бы стоял так, разинув рот, целый день, но позади послышались шаги, и в гостиную вошла Таня с отцом.
Казарин пожал протянутую руку.
– Здравствуйте, Петр Саввич.
– Здорово, здорово. – Шапилин оценивающе оглядел Лешку и хлопнул его обеими руками по плечам. – Наслышан, да и отца твоего хорошо знаю – стоящий мужик! А ты – стоящий мужик?
Лешка гордо поднял голову:
– А вы у Тани спросите.
Шапилин хитро прищурил глаз и посмотрел на дочь. Танька захохотала:
– Стоящий, стоящий!
– Ну, тогда я спокоен. Идите обедайте, а я в шахматы поиграю.
Шапилин кивнул и двинулся в кабинет. Но в этот момент в прихожей затренькал входной звонок.
– Татьяна, тебя, – раздался суровый голос горничной.
– Кто там? – Таня выбежала в прихожую и с удивлением увидела Веру Чугунову.
– Привет, ты чего?
Вера была явно чем-то взволнована.
– Слушай, Тань, пойдем в кино.
– Ой, да ты что! – Таня оглянулась на двери в глубине квартиры и зашептала: – У меня там Лешка Казарин. Такой смешной – боялся с отцом знакомиться…
При этих словах в Вериных глазах вспыхнул огонь. Но Таня ничего не заметила.
– А в кино… В кино завтра пойдем. Все вместе. Лады?
Она еще что-то хотела сказать, но Вера вдруг развернулась, шагнула за порог, затем вновь повернулась к Тане, натужно улыбнулась и сказала:
– Ну что ж, наше дело – предложить, ваше дело – отказаться.
Когда за Верой захлопнулась дверь, Таня еще немного постояла, обдумывая смысл визита подруги. Но так ничего и не сообразив, улыбнулась своему отражению в зеркале и побежала на кухню.
Только при виде накрытого стола ребята поняли, как проголодались. Через несколько минут они уже перешли к третьему блюду – ароматному, пахнущему ягодами киселю.
– Вкусно?
– Ничего… Танька хмыкнула.
– Я обязательно тете Клаве так и передам.
– Какой тете Клаве? – не понял Лешка.
– Горничной нашей, какой еще?
– А-а-а! Я думал, это ты готовишь… Танька была явно уязвлена.
– Еще чего… А это что-нибудь меняет?
– Да, в общем, ничего. Просто мы с отцом сами готовим. Танька вздохнула.
– Вы молодцы. А мы с папкой все не можем научиться. Знаешь, мамы давно нет, а мы никак не привыкнем…
Лешка поставил стакан на стол и поднял глаза на Таньку. Ему, как никому другому, было хорошо известно, что такое расти без матери. Своей мамы Лешка никогда не видел. Знал лишь, что она умерла в момент его рождения. Так, по крайней мере, рассказывал отец. И больше от него Лешка не мог добиться ничего. Если разговор заходил о матери, глаза отца становились грустными, и он умолкал. Эти разговоры давались им обоим настолько тяжело, что постепенно Лешкины вопросы сошли на нет.
Танина мама умерла, когда дочке исполнилось всего семь лет. В конце 20-х она вдруг тяжело заболела и сгорела буквально за несколько месяцев. Таня почти не помнила ее, хотя, судя по фотографиям, была точной копией матери.
Закончив обедать, Таня потащила Лешку в отцовский кабинет.
– Пап, можно? – спросила она, заглядывая в дверь.
Шапилин сидел за шахматной доской В руке он держал журнал с этюдом и, бормоча себе что-то под нос, двигал фигуры по доске. Петр Саввич поднял глаза и поверх очков посмотрел на остановившихся в дверях ребят.
– Слушай, Казарин-младший, а ты в шахматы играешь? – спросил он Лешку.
– Не-а, – Лешка замотал головой, – я в футбол люблю…
– А-а-а… – разочарованно вздохнул Шапилин. – Было у отца два сына: один – умный, другой – футболист…
– Папа! – Таню явно задел насмешливый тон отца. – Зато Лешка здорово считает.
– Я тоже неплохо считаю.
– Да, но он умеет трехзначные цифры на трехзначные умножать. А еще и делить, и проценты вычислять.
Шапилин недоверчиво прищурился.
– А ну… 372 на 5бЗ?
– Поделить? – спросил Лешка.
Шапилин хлопнул себя по коленке и рассмеялся:
– Умножить!
Лешка поднял глаза куда-то к потолку, пошевелил губами и произнес:
– Двести девять тысяч четыреста тридцать шесть. Шапилин с интересом посмотрел на Казарина.
– Ну а если поделить?
Лешка опять уткнулся взглядом куда-то в район люстры.
– Ноль целых, шестьсот шестьдесят тысячных… и еще что-то там в остатке.
Шапилин взял блокнот, повторил расчеты на бумаге и удивленно спросил:
– Как ты это делаешь? Лешка пожал плечами.
– Очень просто. Надо только представить в голове всю комбинацию. А результат сам появляется.
Шапилин почесал затылок и придвинул к Лешке шахматную доску:
– Говоришь, что не умеешь?
– Не пробовал.
– А ну, сядь…
Петр Саввич расставил все фигуры на доске.
– Значит так. Запоминай. Пешка ходит так Ладья – по прямой. Конь – буквой "Г". Слон – по диагонали. Ферзь – как хочешь. А король – вот так. Понял?
– Чего тут не понять? – Лешка подмигнул Таньке. – А в чем суть-то?
– Суть проста – добраться до короля и объявить ему мат.
В коридоре раздался телефонный звонок. Танька выбежала и тут же вернулась обратно:
– Пап, это тебя!
Шапилин вышел в коридор. Минугу он говорил с кем-то по телефону. Затем Петр Саввич вернулся, накидывая на ходу френч.
– Извини, старик, не получится. Мне срочно надо отлучиться… А знаешь что? – Шапилин на секунду задумался, после чего достал с полки книжку "Шахматная школа". – Почитай на досуге. А потом закрепим материал…
Глава 6
Ha улице стояла необычная для апреля жара. Дворник поливал мостовую из длинного резинового шланга, поругивая мальчишек, гоняющих перед собой железный обруч крючком из толстой проволоки. В шутку он попытался направить на них струю и чуть не облил появившуюся из-за угла дома Лидию Васильевну Шумакову. Она вовремя отскочила, с улыбкой погрозила всем пальцем, затем вошла в аптеку и направилась к крайнему окошечку.
– Здравствуй, Ксюша, – обратилась она к провизорше и огляделась по сторонам.
Ксения, пухленькая блондинка лет сорока, подняла голову и улыбнулась.
– Привет.
Шумакова зачем-то смахнула невидимую пыль с прилавка и спросила:
– Ну как, готово?
– Конечно, – спохватилась провизорша и, тоже оглядевшись вокруг, открыла стол. Вынув из него маленькую баночку, она быстро передала ее Шумаковой.
Лидия Васильевна, не мешкая, убрала флакон в сумочку.
– Спасибо, подруга… Я тебе чего-нибудь должна?
– А, пустяки, – отмахнулась Ксюша.
– Тогда я побежала.
Лидия Васильевна направилась к выходу.
– Лида, обожди.
Ксюша догнала ее на ступеньках аптеки и, волнуясь, сказала:
– Ты, знаешь, будь аккуратна. Не забывай – это все ж таки яд. Достаточно одной капли – и уже не откачают.
Шумакова безучастно выслушала подругу.
– Я понимаю. Повисла неловкая пауза.
– Ну, пока? – Первой нарушила молчание Лидия Васильевна и, не дождавшись ответа, зашагала прочь.
Но Ксюша не отставала:
– Лида-Лидия Васильевна остановилась.
– Ты чего? Ксюша замялась:
– Да я., ничего… Слушай, а у тебя с Пашей все в порядке? Шумакова насторожилась:
– Ты это к чему?
Ксюша многозначительно посмотрела на сумочку Шумаковой.
– А-а-а, ты про это? В порядке! – усмехнулась Лидия Васильевна. – В порядке, как никогда!
И она, звеня каблучками, зашагала по улице 25-го Октября в сторону Кремля.
Глава 7
В каморке Варфоломсева за столом сидел Лешка и рисовал на листе бумаги путь, который они прошли с Таней по подземелью. Герман Степанович прихлебывал чай из блюдечка, особенно не следя за тем, что делает его воспитанник.
– Так мы прошли… Тут тупиковая штольня, – Лешка нарисовал два квадратика и провел четкую линию, – а вот тут мы голоса услышали.
Старик почесал подбородок и усмехнулся.
– Вам смешно, а мы такого натерпелись, – обиделся Казарин.
Герман Степанович похлопал парня по плечу:
– Ничего. В твоем возрасте страх – это нормально. Но Лешку это не особенно утешило. Он взял портфель и направился к двери.
– А монах-то все равно существует, – вслед ему бросил Герман Степанович. – Голову даю на отсечение.
Казарин кисло улыбнулся и вышел на улицу.
На дворе смеркалось. Лешка пересек бывшую Императорскую площадь и направился в арку Большого Кремлевского дворца. Он шел не спеша, втягивая в легкие запахи вечернего города.
Дома уже ждал отец с ужином. Квартирка Казари-ных сильно отличалась от хором Шапилиных. И размером, и обстановкой. Пара маленьких комнаток с видом на двор Большого Кремлевского дворца была обставлена с аскетическим мастерством: две железные кровати, стол, три табурета, несколько стульев, полки для книг, шкаф, буфет, старинная печь на крохотной кухоньке – вот, собственно, и все.
– Что у нас в меню? – спросил с порога Лешка. Владимир Константинович накрывал на стол. На вопрос сына он галантно согнул руку, набросил на нее полотенце и с видом заправского метрдотеля произнес:
– Сегодня и ежедневно в нашем ресторане вы можете отведать: хлеб белый, из отборного пшеничного зерна, масло вологодское, взбитое по старинному французскому рецепту, картофель, тонко нарезанный, поджаренный до золотой корочки. Подается, кстати, на сковородке…
– Кстати, горит ваш картофель, – срезал Лешка отца.
Владимир Константинович кинулся к керогазу, чтобы спасти подгорающий ужин.
Через несколько минут отец и сын уже готовы были приступить к скромной трапезе. Единственное, что придавало ей лоск – серебряные столовые приборы, которые лежали по обе стороны от двух фарфоровых тарелок с гербом по середине.
– Ну что, начнем? – пародируя Лемешева в образе Ленского, спросил Казарин-старший.
– Начнем, пожалуй! – в тон отцу пропел Лешка. Неожиданно в дверь постучали. Владимир Константинович отложил вилку и громко произнес:
– У нас не заперто!
Дверь отворилась, и на пороге появился Варфоломеев.
– Мое почтение! Я, кажется, не вовремя?
– Что вы, Герман Степанович, заходите, – Лешка вскочил из-за стола и бросился накрывать на стол для гостя.
Казарин-старший сдержанно кивнул Варфоло-мееву:
– Проходи, Герман Степанович, отужинай с нами.
– Премного благодарен…
Варфоломеев прошел по комнате и водрузил свою сгорбленную фигуру на стул. Лешка удивленно поглядывал на старика. Еще десять минут назад они виделись, но тот и словом не обмолвился, что собирался к ним в гости.
Повисла неловкая пауза, нарушаемая лишь стуком кастрюль и тарелок в буфете, который издавал Лешка. Старик вдруг взял в руки приборы и стал внимательно изучать, близко поднося их к своим близоруким глазам.
– Хорошие вещицы – начало XIX века.
Надо заметить, что любая старая вещь, попадающая в руки Германа Степановича, становилась поводом для профессионального изучения.
– Я тебе всегда завидовал, Володя: кусочек ушедшей эпохи, а как смотрится. А я вот ничего не сохранил.
Казарин-старший внимательно посмотрел на старика и очень отчетливо произнес:
– Ну. во-первых, старая жизнь ушла безвозвратно, и не о чем вспоминать. А, во-вторых, ничего я не сохранял. Посуда на Тишинке куплена, по отучаю.
– Да ну? – то ли с усмешкой, то ли всерьез произнес старик и поводил пальцем по тисненному золотом вензелю с буквой "Т" на дне тарелки.
Герман Степанович часто заходил к Казариным по вечерам. Приходил он, конечно, к Владимиру Константиновичу. Однако сказать, чю они были большими друзьями, Лешка не мог. Он замечал, что отец почему-то всегда в первые минуты тяготился присутствием Варфоломеева. Но потом глаза его добрели, и они долго болтали о разных вещах. При этом Лешке иногда казалось, что между ними есть какая-то тайна.
– Я чего пришел-то? Про тарелки говорить? – спохватился Варфоломеев.
– Откуда нам знать? – отозвался Владимир Константинович.
Герман Степанович рассмеялся.
– Я, Алексей, собственно говоря, к тебе пришел. Здоровьем я что-то занемог. Ты ушел, а давление у меня как прыгнет!
Герман Степанович засунул руку под свою бессменную душегрейку и прислушался к биению сердца. Затем он обвел всех печальным взглядом и продолжил:
– Так о чем я? А-а-а… Вот я и говорю, завтра большая работа намечается, а я один из-за сердца не справлюсь. Мне твоя помощь понадобится. Ну, там, тяжесть какую поднять-опустить. Надеюсь, Володя, ты не против?
Казарин-старший пожал плечами.
– Пусть Лешка решает. У него своя голова на плечах…
Владимир Константинович не возражал, чтобы Лешка иногда помогал старику в свободное время: чистил инкрустированное золотом оружие, переписывал в реестр украшения, доставшиеся от прежнего режима. Иногда они работали с драгоценными камнями. Мало-помалу и Лешка научился разбираться и в бриллиантах, и в изумрудах.
Правда, частенько из старика прорывалось его несознательное классовое прошлое: позволял себе хранитель неодобрительно отзываться о мероприятиях Советского правительства по "реализации" культурных исторических ценностей на Запад. Никак не хотел поверить Герман Степанович, что вырученные средства шли на индустриализацию Советской страны и поддержку мирового коммунистического движения. Но Лешка считал Варфоламеева чудаком, не понимающим сути нового времени, а не классовым врагом.
Глава 8
На следующий день Лешка, как и обещал, после школы забежал к Варфоломееву. Старик сидел в кресле у окна, держась рукой за сердце.
– Что с вами, Герман Степанович? – испугался Лешка. Варфоломеев махнул рукой.
– Ерунда, прихватило.
– Давайте, я за врачом сбегаю.
– Нет, не нужно. Ты вот что… Выручи старика.
Он потянулся к столу и взял с него что-то завернутое в тряпицу.
– Тут одна штука, которую я никак не могу раскусить. То ли XVI, то ли XVII век. То ли Франция, то ли Голландия. У меня от нее в голове ералаш приключился.
Старик попытался встать, но сил у него не было.
– Снеси-ка ты ее одному хорошему человеку, пусть глянет. А я с ним по телефону потом созвонюсь. Выручишь?
– О чем разговор!
Варфоломеев кивнул и тронул Лешку за рукав.
– Просьба у меня к тебе еще. Никому об этом – ни-ни. Даже Татьяне, ладно? Сам понимаешь: если кто об этом узнает, то меня в два счета отсюда выкинут. А мне еще пенсия нужна.
Лешка понимающе кивнул.
– Да что вы, Герман Степанович, сделаем в лучшем виде.
– Тогда запомни: Лебяжий переулок, там есть антикварный магазин. Спросишь Зиновия Ефимовича Когана…
Если выйти из кремлевских ворот со стороны Большого Каменного моста, то до Лебяжьего переулка можно дойти пешком за три минуты. Но куда интересней проделать этот путь на трамвае. Поэтому Казарин отправился к Спасским воротам. Лешка не мог отказать себе в удовольствии вскочить на подножку и с ветерком пролететь несколько остановок.
Но удовольствие было испорчено тут же. На задней площадке трамвая раздался истошный крик. Оказалось, что какой-то инвалид на костылях не успел войти в вагон, а вожатый уже тронул трамвай с места. Народ стал ругать вагоновожатого, а один пассажир потребовал:
– Назовите свой номер, товарищ! Я напишу на вас жалобу!
– Мой номер давно помер! – огрызнулся вагоновожатый. Трамвай так и не тронулся. Лешка спрыгнул на землю, плюнул с досады и поплелся пешком.
Через 20 минут он уже входил в старинную стеклянную дверь, сжимая под пиджаком драгоценный сверток.
Зиновий Ефимович Коган – коренастый мужчина лет 50-60 вел неспешную торговлю с каким-то гражданином в синем пальто. Можно было подумать, что Зиновия Ефимовича всю жизнь только и делали, что обманывали. Но теперь ему это надоело. Вещи, которые принес для продажи посетитель, Коган тут же назвал "безделушками" и попросил "не пить из него соки", потому что он и так дает за них "хорошую цену". При этом глаза старого ювелира начали быстро бегать, взгляд стал колючим, а на лбу выступил пот. Но как только клиент принял условия сделки, Зиновий Ефимович превратился в добряка и самолично проводил его до двери.
Когда Коган вернулся к прилавку, Лешка спросил-.
– Вы товарищ Коган?
– Кому – товарищ, а кому и Зиновий Ефимович! – строго ответил тот.
Лешка покраснел.
– А ты,– Алексей. Верно?
– Угу, – кивнул Лешка и достал из-за пазухи сверток. Коган быстро перехватил его у Лешки и удалился в подсобку.
Пока Зиновий Ефимович ходил изучать Варфоломеевскую посылку, Казарин стоял у прилавка и слушал разговоры завсегдатаев антикварного магазина. Это был своеобразный люд: нищающая старорежимная интеллигенция, проедающая остатки припрятанного, перекупщики краденого и ненормальные коллекционеры. Острый казаринский глаз подметил кое-кого из ответственных работников, видимо приходящих сюда приобрести что-нибудь необычное для жен. Живя всю жизнь в Кремле, Лешка научился отличать их по одежде и манере поведения. Один из таких покупателей вел оживленный разговор с магазинным оценщиком.