Что ж, от приключений я никогда не отказывался, а кроме того, всем сердцем сочувствовал юноше. Прощать врагов – хорошее дело, однако пусть им тоже будет что нам простить. Я протянул ему руку.
– Наутро я выезжаю в Рёссель, а сейчас – к вашим услугам.
Мы оставили гусар в теплых комнатах, а сами отправились в замок. До него было всего километра полтора, а потому лошадей мы не взяли.
По правде говоря, тяжело смотреть на кавалериста, идущего пешком. В седле он первый на свете щеголь, но нет зрелища смешнее, когда он приподнимает саблю и ташку и ступает, разводя пятки, чтобы колесики шпор не зацепились друг за друга. Однако мы с Дюроком были в том возрасте, когда в любых обстоятельствах выглядишь удальцом. Смею поклясться, ни одна дама не сморщила бы носик при виде двух молодых гусаров, которые вышли той ночью с почтовой станции Аренсдорфа. Оба мы вооружились саблями, а я вдобавок вытащил из седельной кобуры пистолет и спрятал его под ментиком, поскольку меня одолевало предчувствие, что работенка ждет непростая.
Дорога петляла по ельнику. Темно было хоть глаз коли, только над головой сверкала звездами рваная заплатка неба. Наконец деревья расступились, и перед нами встала огромная мрачная твердыня. От нее так и веяло седой древностью, по углам торчали башенки, а с той стороны, что ближе к нам, высился квадратный донжон. Свет горел лишь в одном окошке, кругом царила мертвая тишина. Было в этой безмолвной громаде что-то зловещее – недаром же замок прозвали Темным. Мой товарищ решительно зашагал по неухоженной дороге к воротам, и я последовал за ним.
На огромной двери не оказалось ни колокольчика, ни молотка. Пришлось дубасить в нее рукоятями сабель, чтобы привлечь внимание. Наконец нам отворил тощий человек с крючковатым носом и окладистой бородой. В одной руке он сжимал фонарь, другой придерживал на цепи громадного черного пса. Незнакомец был в ярости, но едва увидел наши мундиры и лица, сник и сдержанно нахмурился.
– Барон Штраубенталь не принимает в такой поздний час, – сообщил он по-французски без всякого акцента.
– Доложите барону Штраубенталю, что ради встречи с ним я проделал немалый путь и пока не увижу его, с места не двинусь, – отчеканил мой товарищ.
Даже я не мог бы ответить лучше.
Человек покосился на нас и в сомнении погладил черную бороду.
– Правду сказать, господа, барон обычно выпивает по вечерам бокал-другой вина. Возвращайтесь утром, и вы встретите в нем куда более приятного собеседника.
Он приоткрыл дверь, и в свете лампы я увидел, что в зале стоят трое молодчиков, держа на цепи еще одного чудовищного пса. Дюрок наверняка их заметил, однако нисколько не смутился.
– Довольно, – заявил юноша, оттолкнув бородача. – Говорить я буду с твоим хозяином.
Люди расступились. Вот какую власть имеет человек над противниками, если он в себе уверен, а те – сомневаются. Мой товарищ хлопнул одного из головорезов по плечу, точно слугу.
– Веди меня к барону.
Тот пожал плечами и ответил что-то на польском. Видимо, по-французски говорил только бородач, который тем временем запер на засов дверь.
– Будь по-вашему, – сказал он, зловеще ухмыляясь. – Ступайте к барону. Очень скоро вы пожалеете, что не послушали моего совета.
Вслед за ним мы пересекли огромный зал. Пол в нем был вымощен каменными плитами, тут и там валялись шкуры, а со стен глядели на нас головы диких зверей. Дойдя до конца, человек толкнул дверь, и мы вошли.
В маленькой, почти пустой комнате, как и всюду, царили грязь и разруха. Стену закрывал выцветший гобелен; один его угол повис, обнажив грубую кладку. Напротив была еще одна дверь, занавешенная портьерой. Перед ней стоял длинный стол с грязными блюдами, объедками и винными бутылями, а во главе, лицом к нам, сидел великан – истинный лев с копной огненно-рыжих волос и свалявшейся, жесткой, точно лошадиная грива, бородищей. На своем веку я видел немало странных лиц, но еще не встречал такой зверской физиономии. Голубые глазки сверкали злобой, бледные щеки ввалились и сморщились, а из чудовищной бороды торчала толстая губа. Барон качнул головой и вперил в нас мутный взгляд. Штраубенталь хоть и был пьян, все же заметил, какие на нас мундиры.
– Ну, бравые солдатики, – сказал он, икнув, – что новенького в Париже? Вы, говорят, хотите освободить Польшу, а сами стали рабами – рабами аристократишки в серой шинели и двууголке. Я слышал, и граждан больше нет, кругом одни месье и мадам. Сдается мне, однажды утром в корзину полетят новые головы.
Дюрок подошел к негодяю.
– Жан Карабен!
Барон вздрогнул, и глаза его немного прояснились.
– Жан Карабен, – повторил юноша.
Барон выпрямился, сжав подлокотники кресла.
– Что вы этим хотите сказать, молодой человек? – спросил он.
– Жан Карабен, я долго вас искал.
– Допустим, когда-то меня так звали, но в то время ты был еще мальчишкой. Какое тебе до этого дело?
– Мое имя Дюрок.
– Не сын ли…
– Сын человека, убитого вами.
Хотя барон выдавил из себя усмешку, в его глазах затаился ужас.
– Что было, то прошло! – крикнул подлец. – В те дни выбирать не приходилось, если ты хотел остаться в живых. Или аристократы, или народ. Либо мы перебьем их, либо они – нас. Твой отец был жирондист. Он пал, а я поднялся на вершину. Большинство же моих соратников плохо кончили. Превратности войны. Забудем их и познакомимся поближе.
Он протянул юноше дрожащую красную руку.
– Довольно, – сказал Дюрок. – Мне бы сейчас проткнуть вас прямо в кресле, вот это было бы правильно. Скрестить с вами саблю – бесчестье для моего клинка. И все же вы – француз, мы с вами служили под одним знаменем. Вставайте и защищайтесь!
– Какие глупости! – вскричал барон. – Это все хорошо для вас, молодых…
Дюрок не вытерпел и ударил его наотмашь, прямо в середину рыжей бороды. Я увидел губу, покрытую кровью, а выше – сверкающие от ярости глаза.
– Ты заплатишь за это жизнью!
– Так-то лучше, – сказал юноша.
– Саблю! – воскликнул барон. – Я скоро вернусь!
Он выскочил из комнаты.
Я уже говорил, что в комнате была вторая дверь. Едва барон скрылся, из-за портьеры выбежала прелестная девушка. Она так быстро порхнула к нам, что мы не успели и глазом моргнуть, лишь колыхание занавеси указывало, откуда она появилась.
– Я все видела! – воскликнула красавица. – О, месье, вы герой!
Она схватила руку моего товарища и целовала ее до тех пор, пока тот не сумел высвободиться.
– Стойте, мадам! Почему вы целуете мне руку?
– Потому что она ударила его по гнусным лживым губам. Потому что, может статься, она отомстит за смерть моей матушки. Я – падчерица этого негодяя, дочь женщины, чье сердце он разбил. Я ненавижу его и боюсь. Шаги! Это он!
Девушка исчезла так же внезапно, как появилась. Вошли барон с саблей наголо и человек, что привел нас.
– Мой секретарь, – сказал Штраубенталь. – Он будет секундантом. Однако нам нужно другое помещение. Надеюсь, вы не откажетесь пройти со мной.
Бесспорно, драться в комнате, занятой огромным столом, было невозможно. Мы вышли в сумрачный зал. Вдалеке за открытой дверью горел огонек.
– То, что надо, – сказал чернобородый.
В просторной комнате без мебели вдоль стен стояли ряды бочонков и ящиков, на полке в углу ярко горел фонарь, пол был твердый и ровный. Чего еще желать фехтовальщику? Дюрок выхватил из ножен саблю и влетел внутрь. Барон с поклоном отступил, пропуская меня. Я шагнул через порог, и вдруг тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, лязгнул ключ. Ловушка!
На миг мы остолбенели – такая низость просто в голове не укладывалась, – но вскоре поняли свою ошибку. Разве можно было хоть в чем-то довериться такому негодяю? Как же мы разозлились! Мы кляли его за подлость, а себя – за глупость. Мы бросились к двери, колотили в нее, пинали тяжелыми сапогами. Наверное, гром ударов и брань разносились по всему замку. Мы называли барона такими словами, что пробрало бы самого закоренелого мерзавца. Однако дверь была прочной, как и положено двери средневекового замка, ее сделали из толстенных досок, скрепленных железными полосами. Разбить ее оказалось не проще, чем каре Старой гвардии. Напрасно мы кричали и барабанили, только эхо гулко отзывалось из-под высокого потолка. Послужив в армии, быстро привыкаешь мириться с неизбежным. Потому я первым взял себя в руки и убедил Дюрока вместе осмотреть место, ставшее нам темницей.
Здесь было всего одно окошко без стекла, такое узкое, что и головы не высунуть. Располагалось оно высоко, и Дюроку пришлось встать на бочку, чтобы взглянуть в него.
– Что там? – спросил я.
– Ельник и дорога. А это еще кто? – вдруг воскликнул он.
Я тоже вскочил на бочку. Как и сказал юноша, внизу лежала заснеженная дорога. По ней, нахлестывая коня, бешеным галопом скакал всадник. Фигурка становилась все меньше и меньше, пока наконец не растаяла в лесной темноте.
– Что это значит? – спросил мой друг.
– Для нас – ничего хорошего. Наверное, он поехал за какими-нибудь разбойниками, чтобы те перерезали нам глотки. Давайте посмотрим, не получится ли сбежать из мышеловки, пока не явился кот.
С чем нам повезло, так это с лампой. Она была почти полной, масла хватило бы до утра, так что в темноте шарить не пришлось. Мы стали осматривать тюки и ящики. В некоторых местах их сложили в ряд, а в одном углу нагромоздили почти до самого потолка. Похоже, мы оказались в кладовой замка. Чего только здесь не было: и сыры, и всевозможные овощи, и корзины сушеных фруктов, и строй бочек с вином. В одной из них я заметил кран и, поскольку сильно проголодался, с удовольствием перекусил за стаканчиком кларета. Что касается Дюрока, тот на еду смотреть не мог и все ходил взад-вперед по кладовой, сгорая от гнева и нетерпения.
– Погоди, мерзавец! – то и дело восклицал он. – Я до тебя еще доберусь!
Все бы ничего, но пока я ужинал, сидя на огромном сырном колесе, мне не давала покоя мысль, что юноша больше волнуется о чести семьи, чем о том, в какую переделку я угодил по его милости. В конце концов, отец Дюрока уж четырнадцать лет как лежит в могиле, и горю ничем не помочь, а между тем Этьену Жерару, самому бравому солдату Великой армии, грозит опасность погибнуть в самом начале блестящей карьеры. Никто не узнает, каких вершин я мог бы достичь, если меня прикончат из-за участия в темном дельце, которое не имеет отношения ни к Франции, ни к императору. Я все думал, какой же я дурак, ведь меня ждали великие сражения и все, чего душа пожелает, а я ввязался в безрассудную авантюру. Мало мне четверти миллиона русских!..
– Хорошо, – сказал я, когда Дюрок пробормотал очередную угрозу. – Когда выберетесь отсюда, можете делать с бароном что хотите. Пока же вопрос скорее в том, что сделает с нами он.
– Мне все равно! – воскликнул мальчишка. – У меня долг перед отцом.
– Ну что за безрассудство, – ответил я. – У вас долг перед отцом, а у меня – перед матушкой, и он в том, чтобы выбраться из этой передряги целым и невредимым.
Мое замечание охладило его пыл.
– Я совсем забыл о вас! – воскликнул Дюрок. – Простите, месье Жерар. Говорите, что я должен сделать!
– Ладно, – сказал я, – вряд ли нас тут заперли, чтобы угостить сыром. Нет сомнений, нас хотят прикончить. Мерзавцы надеются, что никто не знает, где мы, и если мы не вернемся, искать нас тут не станут. Вы предупредили своих гусар, куда отправились?
– Нет.
– Хм. Смерть от голода нам явно не грозит. Подлецы решили нас убить, но для начала им придется сюда войти. Если мы соорудим баррикаду из бочек, то пятерым злодеям с нами не справиться. Вот почему они послали за подмогой.
– Нужно что-то предпринять, пока гонец не вернулся.
– Именно. Медлить нельзя.
– Поджечь дверь?
– Нет ничего проще. В углу стоят бочонки с маслом. Только вот мы и сами подкоптимся, как две устрицы.
– Как же нам быть? – в отчаянии воскликнул юноша. – Постойте! Что это?
За окном послышался шорох, звездное небо заслонила тень. Показалась белая ручка, и в ее пальцах что-то блеснуло.
– Скорее! Сюда! – позвал женский голос.
Мы вскочили на бочки.
– Они послали за казаками. Вашей жизни грозит опасность… Ах! Я пропала! Пропала!
Мы услышали топот, хриплое проклятие, удар, и в окне вновь остались только мерцающие звезды. Мы беспомощно стояли на бочках, похолодев от ужаса. Полминуты спустя до нас долетел приглушенный крик. Где-то в ночном безмолвии грохнула дверь.
– Мерзавцы ее убьют! – крикнул я.
Дюрок спрыгнул на пол, рыча, как безумный, и стал колотить в дверь с таким остервенением, что каждый удар оставлял на досках кровавое пятно.
– Смотрите! – воскликнул я, подняв с пола ключ. – Наверняка это девушка бросила его, когда ее схватили.
Мой товарищ с радостным воплем выхватил у меня ключ, но вскоре отшвырнул его. Он оказался таким крошечным, что утонул в огромной замочной скважине. Дюрок опустился на ящик, сжав голову руками, и всхлипнул. Мне тоже захотелось плакать при мысли о бедняжке. Спасти ее мы были не в силах.
Однако Этьена Жерара так легко с толку не собьешь. Девушка принесла этот ключ неспроста. Раздобыть для нас тот, что отпирал дверь, у красавицы не вышло – наверняка кровожадный отчим носил его в кармане. Если маленький ключик бесполезен, стала бы она рисковать из-за него жизнью? Так неужели мы настолько глупы и не найдем, к чему он подходит?
Я принялся расчищать пространство у стены. Моя решимость вселила в Дюрока надежду, и он тоже с превеликим рвением взялся за дело. Нам пришлось как следует потрудиться, ведь здесь было много больших и тяжелых ящиков. Мы работали как одержимые, сваливая бочки, сыры и коробки в кучу посреди комнаты. Наконец в углу осталась лишь огромная бочка с водкой. Выкатив ее оттуда, мы увидели в деревянной обшивке стены низенькую дверцу. Ключ подошел, и, к нашей великой радости, дверца отворилась. Я с лампой в руке протиснулся внутрь, Дюрок последовал за мной.
Мы оказались в погребе с грубыми каменными стенами. Это был пороховой склад. Кругом стояли бочонки, один, с проломленным верхом, валялся на боку. Порох из него высыпался и лежал на полу черной кучкой. Дальше виднелась еще одна дверь, но она была заперта.
– Положение ничуть не лучше, – простонал Дюрок. – Ключа-то нет.
– Нет? Да их у нас целая дюжина! – воскликнул я.
– Где?
Я показал на ряд пороховых бочек.
– Вы хотите взорвать эту дверь?
– Конечно.
– Но тогда взорвется и погреб.
Он был прав, однако смекалка меня не подвела.
– Тогда взорвем дверь кладовой! – воскликнул я.
Я бросился назад и схватил жестяную банку со свечами. Величиной она была примерно с мой кивер, и в нее вошло бы несколько фунтов пороха. Я срезал конец свечи, а Дюрок насыпал в банку порох. Полковник инженерных войск, и тот не смог бы сделать лучшей петарды. Я положил друг на друга три сырных колеса и поставил ее сверху, прислонив к замку. Мы подожгли фитиль, бросились в укрытие и захлопнули за собой дверь.
Шутка ли, друзья мои, – сидеть рядом с такой горой пороха? Если пламя взрыва проникнет через тонкую дверцу, наши обугленные руки и ноги взлетят выше главной башни. Кто бы поверил, что коротенькая свечка может гореть так долго? Я все прислушивался, не стучат ли по дороге копыта, не скачут ли на расправу с нами казаки. Я уже решил, что фитилек свечи погас, как вдруг дверь склада со страшным грохотом разлетелась, и нас осыпало кусками сыра, репой, яблоками и щепками. Мы выскочили в кладовую. Все кругом заволокло густым дымом, пол устилали обломки и всевозможный мусор, а на месте двери светился пролом. Петарда сделала свое дело.
Сказать по чести, мы и надеяться не смели, что взрыв нам так поможет – он сокрушил не только тюрьму, но и тюремщиков. У самого входа на спине лежал человек с мясницким топором, во лбу подлеца зияла рана. Рядом извивался в агонии огромный пес. Он привстал, и я заметил, что две лапы у него сломаны и болтаются, точно цепи молотила. В тот же миг раздался вопль Дюрока – другая собака вцепилась ему в горло, прижав к стене. Юноша отталкивал ее, отбивался саблей, но тщетно. Лишь когда я выстрелил в голову этого чудовища, оно разжало свои железные челюсти, и его злобные, налитые кровью глаза остекленели.
Медлить было нельзя. Впереди раздался женский крик, исполненный смертельного ужаса, и мы поняли: еще секунда, и будет поздно. В зале оказалось еще двое головорезов, но они тут же шарахнулись в сторону, едва взглянули на наши сабли и гневные лица. С шеи Дюрока на серую опушку ментика лилась кровь. Однако юноша впал в неистовство, он рванулся вперед, обогнав меня, и только из-за его плеча я увидел, что происходит в комнате, где мы впервые встретили хозяина Темного замка.
Посреди нее стоял барон, его спутанная грива топорщилась во все стороны, точно у разъяренного льва. Как я уже говорил, он был рослый, широкоплечий. Глядя на этого великана с багровым лицом и саблей в руке, я не удержался от мысли, что он хоть и страшный злодей, а все же сгодился бы в гренадеры. Позади него в кресле съежилась девушка. На ее белой ручке краснел рубец, а на полу валялся хлыст для собак. Еще чуть-чуть, и мы не успели бы спасти ее от мучителя. Когда мы ворвались в комнату, барон взвыл как волк и бросился на нас, изрыгая проклятия и размахивая саблей.
Я упоминал раньше, что комната была слишком тесна для поединка. Мой друг стоял в узком проходе между столом и стеной, так что я ничем не мог ему помочь. Юноша недурно управлялся с оружием, бился яростно и проворно, точно дикий кот, однако в тесноте его могучий, грузный противник обладал преимуществом. Кроме того, фехтовальщик он был отменный. Барон парировал и наносил ответные удары с быстротой молнии. Его клинок дважды задел плечо Дюрока. Тот сделал выпад, оступился, и Штраубенталь взмахнул саблей, намереваясь прикончить врага, прежде чем он твердо встанет на ноги. Однако я оказался быстрее и подставил под удар навершие эфеса.
– Прошу прощения, вас еще ждет Этьен Жерар!
Барон отступил и привалился спиной к гобелену, часто и хрипло дыша – порочная жизнь не пошла ему на пользу.
– Отдохните, – сказал я. – Не стану вас торопить.
– Вам-то зачем со мной драться? – пропыхтел он.
– Надо же уделить вам немного внимания за то, что вы заперли меня в кладовой. А кроме того, мне хватит и причины, которую я вижу на руке этой дамы.
– Будь по-твоему! – прорычал он и ринулся на меня, как безумный.