– Мужайтесь, друг мой! – воскликнул я, хлопнув его по плечу. – Не пройдет и месяца, как вы снова увидите свои пушки.
– Все это очень хорошо, – ответил он. – Но куда вы хотите бежать потом, когда выберетесь отсюда?
– На побережье. Смельчаку нет преград, я отправлюсь прямо в свой полк.
– Скорее уж – в подвальные камеры или в одну из портсмутских плавучих тюрем.
– Солдат не должен опускать руки, – заметил я. – Лишь трус всегда ожидает худшего.
При этих словах его землистые щеки порозовели, и я обрадовался, впервые за все время увидев, что дух его еще не окончательно сломлен. Бомон протянул руку к кувшину, будто хотел швырнуть его в меня, затем пожал плечами и снова принялся грызть ногти, хмуро глядя себе под ноги. В голову невольно пришло, что я, наверное, окажу летучей артиллерии плохую услугу, если верну его в строй.
Еще никогда в жизни вечер не тянулся так медленно. К ночи поднялся ветер, тьма сгущалась, а он дул все сильнее и сильнее, пока над болотами не завыл страшный ураган. Я посмотрел в окно и не увидел ни единой звезды, лишь черные тучи неслись по небу. Лил дождь. Шум разгулявшейся стихии заглушал шаги часовых. "А если я не слышу их, – подумал я, – значит, и они меня не услышат". Я в нетерпении ждал, пока надзиратель, совершая еженощный обход, не заглянет в нашу камеру. Наконец я вгляделся во мрак: солдата под окном не было; он, конечно, укрылся где-то от ливня. Время пришло. Я вынул прут, вытащил камень и поманил своего товарища.
– Вы первый, полковник, – сказал он.
– А вы?
– За вами.
– Ладно. Только никакого шума, если вам жизнь дорога.
В темноте я слышал, как стучат у парня зубы. Наверное, никому еще в столь отчаянном предприятии не попадался такой сообщник. Схватив железный прут, я встал на табуретку, высунул в окно голову и плечи, но как только протиснулся до пояса, Бомон схватил меня за ноги и заорал что есть мочи: "На помощь! На помощь! У нас побег!"
Ах, друзья мои, чего я только не пережил в тот момент! Конечно, я сразу понял коварный план негодяя. Зачем ему взбираться на стену, рискуя своей шкурой, если англичане и так освободят его за то, что он помешал сбежать более важному пленнику? Я сразу распознал в Бомоне труса и предателя, однако не представлял, на какую низость он способен. Если всю жизнь провел с благородными, честными людьми, и не подумаешь, что такое может случиться. Тупице не приходило в голову, что теперь он обречен. В темноте я протиснулся обратно, схватил его за горло и дважды ударил железным прутом. От первого удара Бомон взвизгнул, словно щенок, которому наступили на лапу. После второго – со стоном рухнул. Я сел на койку и стал покорно ждать наказания.
Однако прошла минута, за ней другая, а до меня не доносилось ни звука, если не считать хриплого, тяжелого дыхания подлеца, лежавшего на полу без чувств. Неужели за ревом бури никто не услышал его воплей? Сначала в моем сердце теплилась робкая надежда, потом она стала предположением, и наконец – уверенностью. В коридоре и во дворе стояла тишина. Я вытер со лба холодный пот и спросил себя, как быть дальше.
Одно я знал наверняка. Человек на полу должен умереть. Если я оставлю его в живых, рано или поздно он поднимет тревогу. Я боялся зажечь свет и шарил в темноте, пока не нащупал что-то влажное – голову этого мерзавца. Я занес железный прут, но, друзья мои, что-то меня остановило. В пылу сражения от моей руки пало много людей, и людей достойных, тех, кто не причинил мне никакого зла. Сейчас передо мной лежал предатель, который не заслужил пощады и готовил мне погибель, а я не мог раскроить ему череп. Такие поступки хороши для испанских бандитов или санкюлотов с улицы Фобур-Сент-Антуан, но не для благородного воина.
Бомон еле дышал, и я надеялся, что в себя он придет еще не скоро. Я заткнул ему рот и привязал негодяя к койке лоскутами одеяла, чтобы он не сумел освободиться до следующего обхода. Однако у меня появилась новая беда, ведь я рассчитывал, что Бомон поможет мне перебраться через стену. Я чуть не расплакался, и только мысли о матушке и нашем императоре не дали мне упасть духом. "Выше голову! – сказал я себе. – Кто-то, может, и раскис бы, только не Этьен Жерар. Этого молодого человека так просто не возьмешь".
Я принялся за дело – порвал наши с Бомоном простыни, сплел из них отличную веревку и надежно привязал ее к середине железного прута, который был длиной сантиметров тридцать. Затем я спустился во двор. Дождь лил как из ведра, ураган завывал еще громче. Я прильнул к стене тюрьмы, правда, вокруг стояла непроглядная темень, и часовой ни за что не заметил бы меня, если бы только мы не столкнулись. Подкравшись к внутренней стене дворика, я закинул на нее железный прут, и, к моей великой радости, он сразу застрял между шипами. Я поднялся по веревке, втянул ее и спрыгнул на другую сторону. Точно так же я влез на вторую стену – она оказалась пониже, – сел между шипами, и тут внизу, во мраке, что-то блеснуло. Это был штык, и торчал он так близко, что я мог достать его рукой и отвинтить. Солдат зябко жался к стене и напевал себе под нос, не подозревая, что прямо над головой затаился отчаянный узник, готовый пронзить ему сердце. Я уже хотел спрыгнуть, когда парень вдруг чертыхнулся, вскинул ружье на плечо, и я услышал, как зачавкала грязь под его сапогами. Соскользнув по веревке, я оставил ее болтаться на стене и со всех ног бросился прочь.
Боже милостивый, как я летел! Ветер бил мне в лицо и щекотал ноздри, дождь заливал глаза и шумел в ушах. Я проваливался в ямы, падал, продирался сквозь колючие заросли. Шипы разорвали мою одежду, из ран сочилась кровь. Во рту пересохло, ноги как свинцом налились, сердце бухало, точно литавра, а я все бежал, не смея остановиться.
Однако головы я не потерял, друзья мои. Все было продумано до мелочей. Беглецы всегда спешили на побережье, но я решил направиться в глубь страны, тем более после того, как раскрыл свой план Бомону. Меня стали бы искать на юге, а я повернул на север. Вы, наверное, спросите: как я определил направление в такую ночь? По ветру. В тюрьме я заметил, откуда пришел ураган, и следил, чтобы ветер все время дул мне навстречу.
Таким вот образом я и пробирался по болотам, как вдруг заметил невдалеке два желтых огонька. Я остановился, не зная, что предпринять. Видите ли, на мне по-прежнему была гусарская форма, она выдала бы меня, а значит, первым делом следовало раздобыть себе другое платье. Если свет горел в окнах дома, вполне вероятно, там я нашел бы все необходимое. Итак, я зашагал вперед, очень сожалея, что у меня нет с собой того железного прута, ведь я твердо решил биться за свободу до последней капли крови.
Очень скоро я обнаружил, что это вовсе не дом. Огоньки оказались фонарями экипажа, и в их свете я разглядел широкую дорогу. Притаившись за кустами, я увидел низенького форейтора, державшего под уздцы пару лошадей, рядом с ним лежало колесо. Я как сейчас вижу пар от животных, коренастого человечка и черную карету на трех колесах, блестящую от дождя. Оконце экипажа опустилось, и оттуда выглянула прелестнейшая головка в капоре.
– Как же быть? – воскликнула в отчаянии незнакомка. – Сэр Чарльз куда-то запропастился… Неужели мне придется ночевать на болотах!
– Может, я сумею что-то сделать для вас, мадам, – сказал я, вылезая из кустов на свет.
Помочь женщине для меня – святое, а женщина к тому же оказалась прехорошенькой. Не забывайте, друзья мои, хоть я к тому времени и стал полковником, мне было всего двадцать восемь лет.
Бог мой, как она закричала, как вытаращился форейтор! Только вообразите себе мой вид и все поймете: кивер проломлен, лицо в грязи, форма вымазана болотной жижей и вся изорвана. Вряд ли кто захочет повстречаться с таким молодчиком среди безлюдных топей. И все-таки, успокоившись немного, женщина поняла, что перед ней – покорный слуга, и в ее прекрасных глазах я прочел свидетельство того, что моя выправка и манеры не остались без внимания.
– Простите, что испугал вас, мадам. Я случайно услышал ваши слова и не смог пройти мимо, – продолжал я с поклоном.
Вы же знаете, как я умею кланяться, и можете представить, какое впечатление это произвело на даму.
– Я была бы вам очень признательна, сэр, – ответила она. – Мы едем из Тавистока, и в дороге произошло столько неприятностей! В довершение бед у кареты слетело колесо, и вот мы торчим здесь, посреди трясины. Мой супруг, сэр Чарльз, отправился за помощью, но, боюсь, он заблудился.
Я уже хотел как-нибудь утешить бедняжку и тут заметил рядом с ней черное пальто, отделанное каракулем. Очевидно, оно принадлежало ее спутнику. Вот чего не хватало мне, чтобы скрыть от чужих глаз мундир! Признаюсь, я чувствовал себя разбойником с большой дороги, но что было делать? Нужда законов не ведает, а я находился на вражеской территории.
– Полагаю, мадам, это вещь вашего супруга. Надеюсь, вы меня простите, однако я вынужден…
С этими словами я протянул руку в окошко и вытащил пальто. Мне даже вспомнить больно, с каким изумлением, ужасом и брезгливостью женщина взглянула на меня.
– Напрасно я вам поверила! – воскликнула она. – Вы явились меня ограбить, а не помочь. Да вы бандит с манерами джентльмена!
– Мадам, – отвечал я. – Молю, не судите меня, пока не узнаете всей правды. Я просто вынужден так поступить, но если вы будете любезны сообщить мне, кто имеет счастье называть себя вашим мужем, я непременно верну ему пальто.
Она немного смягчилась, хотя по-прежнему старалась казаться суровой.
– Мой супруг – сэр Чарльз Мередит. Он едет в Дартмурскую тюрьму по важному государственному делу. Об одном прошу, сэр, идите своей дорогой и не трогайте того, что принадлежит ему.
– Из всех его ценностей я жажду обладать лишь одной.
– И вы ее похитили!
– Нет, – ответил я. – Она по-прежнему в карете.
С присущей всем англичанам искренностью красавица рассмеялась.
– Вместо того чтобы делать мне комплименты, лучше верните пальто.
– Мадам, вы просите невозможного. Если вы позволите мне сесть рядом с вами, я объясню, сколь необходима мне эта вещь.
Один Господь знает, в какие безумства я мог бы пуститься, если бы в этот миг до нас не долетел чей-то далекий зов, на который откликнулся форейтор. Во тьме за пеленой дождя мелькнул огонек. Он был еще далеко, но приближался с каждой секундой.
– Простите, мадам, вынужден вас покинуть, – сказал я. – Прошу, заверьте своего супруга, что его пальто будет в целости и сохранности.
Я очень спешил, однако не отказал себе в удовольствии поцеловать ей ручку, и видели бы вы, с каким восхитительным притворством дама отдернула ее, показывая, будто оскорблена моей дерзостью. Огонек фонаря мерцал уже близко, форейтор, похоже, собрался помешать моему отступлению, а потому, сунув драгоценное пальто под мышку, я скрылся в ночи.
Теперь передо мной стояла задача убраться из этих мест подальше, ведь близился рассвет. Я снова повернул навстречу ветру и летел во всю прыть, пока не рухнул без сил. Несколько минут я переводил дух, лежа в зарослях вереска, затем поднялся и бежал, пока ноги снова не подкосились. Я тогда был молод и вынослив. Двенадцать лет сражений и бивацкой жизни закалили мое тело и сделали мускулы стальными. Потому меня хватило еще на три часа сумасшедшего бега, и я, как вы помните, все время держался лицом к ветру. Теперь меня отделяло от тюрьмы километров тридцать. Занимался рассвет. Я сел на вершине поросшего вереском холмика, которыми изобилует эта страна, и решил ждать ночи. К отдыху под дождем и ветром мне было не привыкать, а потому я завернулся в теплое пальто и вскоре задремал.
Спалось плохо. Меня терзали кошмары, в которых что-то вечно получалось не так. Под конец, помню, мне приснилось, что мы всего одним эскадроном, да еще на усталых лошадях, атакуем каре бесстрашных венгерских гренадеров, как оно и случилось однажды при Эльхингене. Привстав на стременах, я воскликнул: "За императора!" "За императора!" – взревели мои гусары. Тут я проснулся, вскочил со своего жесткого ложа, но слова все звенели у меня в ушах. Я протер глаза, подумав, что повредился рассудком, и вдруг услышал, как пять тысяч голосов дружно грянули все тот же клич. Я выглянул из кустов ежевики и в свете утреннего солнца увидел то, чего уж никак не ждал.
В двух сотнях шагов от меня темнела мрачная и зловещая Дартмурская тюрьма! Если бы на рассвете я пробежал еще немного, то врезался бы кивером в ее стену. Зрелище настолько меня потрясло, что я в толк не мог взять, как же так получилось. И тут я в отчаянии ударил себя по лбу. Ну конечно! Ночью ветер поменялся, и я, двигаясь ему навстречу, пробежал пятнадцать километров прочь от Дартмура, а пятнадцать – обратно. Я летел, спотыкался, падал, и все – ради того, чтобы вернуться туда, откуда ушел! Стоило подумать об этом, как меня разобрал смех. Я повалился в заросли и хохотал, хохотал, пока бока не заболели. Потом я снова укутался в пальто и стал думать, как быть дальше.
Друзья мои, за годы странствий я усвоил один урок – никогда не вешай носа прежде времени. Как знать, может, в следующую минуту все изменится? Очень скоро я понял, что это недоразумение принесло мне гораздо больше пользы, чем любая хитрость. Стража напала на мой след там, где я позаимствовал пальто сэра Чарльза Мередита; из своего укрытия я видел, как они скачут по дороге к этому месту. Ни одному из них и в голову не пришло бы, что я вернулся, а потому я спокойненько полеживал в ямке, окруженной кустами. Заключенные, конечно же, прослышали о моем побеге, и весь день ликующие возгласы, такие же, как тот, что разбудил меня утром, летели над болотами, согревая мне сердце дружеским сочувствием. Разве могли мои несчастные товарищи представить, что на холме, который виден из окон, лежит тот, чей побег они празднуют? С вершины я наблюдал, как бедняги прохаживаются по большому двору или собираются в кучки и размахивают руками, радостно обсуждая мой успех. Один раз до меня донеслось презрительное улюлюканье, и два конвоира провели через двор Бомона с забинтованной головой. Описать не могу, какое облегчение я испытал, убедившись, что он жив и всем остальным открылась правда. Слишком хорошо они знали меня, чтобы поверить, будто я оставил его на произвол судьбы.
Весь тот долгий день я прятался за кустами, слушая, как внизу ежечасно бьет колокол.
В карманах у меня было полно сухарей, которые я откладывал из пайка, в пальто обнаружилась серебряная фляжка, полная отличнейшего бренди с водой, так что ни голод, ни жажда меня не мучили. Кроме фляжки, в карманах я нашел платок из алого шелка, черепаховую табакерку и голубой конверт с красной печатью, адресованный коменданту Дартмурской тюрьмы.
Что до первых двух вещей, то я намеревался отправить их владельцу вместе с пальто. Конверт же меня смутил, ведь комендант всегда был со мной любезен, и мне никак не хотелось вмешиваться в его переписку. Сначала я собирался оставить послание под камнем у обочины на расстоянии ружейного выстрела от ворот. Однако это навело бы преследователей на мой след, так что, подумав как следует, я решил просто беречь конверт, пока не представится случай его отправить, и спрятал письмо во внутренний карман.
Солнце высушило мою одежду, и к ночи я был готов снова отправиться в путь. Можете не сомневаться, на этот раз я сделал все правильно: определил направление по звездам, как умеет каждый гусар, и махнул прочь от тюрьмы на добрых сорок километров. Теперь оставалось только позаимствовать у первого встречного платье, а затем пробираться на север, к морю. Там промышляло много контрабандистов и рыбаков, которые были не прочь подзаработать, ведь император обещал награду тем, кто переправляет беглых французов через Ла-Манш. Я снял с кивера султан, чтобы не слишком бросаться в глаза, но понимал, что даже с этим прекрасным пальто гусарская форма рано или поздно меня выдаст. Первым делом следовало переодеться.
Когда рассвело, справа показалась река, а слева – городок: над болотом поднимался голубоватый дым печных труб. Я бы с удовольствием понаблюдал за жизнью англичан, ведь их обычаи весьма своеобразны. Мне очень хотелось взглянуть, как они едят сырое мясо и продают жен, однако я понимал, что идти туда в мундире слишком опасно. Кивер, усы, произношение – все указывало, кто я такой. Потому я продолжил путь на север и все время оглядывался, не скачут ли за мной, однако погони так и не заметил.
В полдень я пришел в укромную долину, где стоял одинокий домишко – чистенький, со скромным крыльцом и садиком, по которому бродили петухи и куры. Все указывало на то, что здесь можно разжиться самым необходимым, а потому я залег в папоротнике и стал наблюдать. Хлеб кончился, после долгой дороги у меня разыгрался волчий аппетит. Я решил провести рекогносцировку, а затем подобраться к дому, потребовать его капитуляции и взять, что мне нужно. Уж по меньшей мере меня ждали курица и омлет. При мысли об этом у меня потекли слюнки.
Пока я лежал в засаде, гадая, кто мог бы поселиться в такой глуши, на крыльцо вышел деловитый коротышка, а за ним – другой человек, постарше. Он вынес две огромные булавы, передал их молодому, и тот принялся с невероятной быстротой ими размахивать. Второй стоял рядом и внимательно наблюдал, время от времени давая советы. Затем коротышка взял веревку и запрыгал, словно девочка, а старший все так же мрачно взирал на него. Я, как вы, наверное, поняли, терялся в догадках и мог лишь предположить, что это больной и врач, который изобрел какой-то особый метод лечения.
Затем старший мужчина вынес из дома шинель, помог молодому ее надеть, и тот, к моему удивлению, застегнулся на все пуговицы, хотя день выдался жаркий. "Что ж, – подумал я, – по крайней мере упражнениям конец". Однако это было только начало. Незнакомец в тяжелой шинели побежал, и надо же такому случиться – прямо в мою сторону. Его товарищ ушел, так что все складывалось как нельзя лучше. Я вознамерился отобрать у коротышки одежду, а потом идти в ближайшую деревню за провиантом. Куры в саду определенно притягивали мой взор, однако в доме было по крайней мере двое мужчин, и я решил без оружия с ними не связываться.
Я затаился в папоротнике и вскоре услышал топот. Человек в огромной шинели подбежал совсем близко, с его лба градом лил пот. Сложения этот парень был крепкого, но роста до того низенького, что я испугался, как бы его одежда не оказалась мне мала. Когда я выпрыгнул навстречу, он замер и воззрился на меня с величайшим недоумением.
– Левый мне в челюсть!.. Ты кто такой? Из цирка, что ли?
Именно так он и выразился, хотя, не стану обманывать, я понятия не имел, что это значит.
– Простите, сэр, но я вынужден попросить у вас одежду, – сказал я.
– Чего? – удивился он.
– Одежду.
– Вот это новости! Да зачем тебе моя одежда?
– Она мне нужна.
– А мне, думаешь, нет?
– Кромвель вас подери! – воскликнул я. – Тогда я сам ее возьму!
Коротышка сунул руки в карманы, и на его чисто выбритом лице с мощной челюстью засияла насмешливая улыбка.
– Возьмешь? – переспросил он. – Ты ушлый парень, как я погляжу, но сегодня ты не ту свинью за ухо схватил. Я знаю, кто ты. Беглый лягушатник из местной тюрьмы, это сразу видать. А вот ты не знаешь, кто я, иначе и близко не подошел бы. Я Бристольский Бульдог, чемпион в полулегком весе, а здесь я тренируюсь.
Он посмотрел на меня так, будто я от этих слов должен рухнуть замертво, однако я улыбнулся и смерил его взглядом, подкрутив ус.
– Вы, может, и смелый человек, сэр, но лучше отдайте мне одежду без долгих споров. Ведь я – гусарский полковник Этьен Жерар из Конфланского полка.