Во всем мне хочется дойти до самой сути... - Борис Пастернак 6 стр.


Разрыв

1

О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,

И я б опоил тебя чистой печалью!

Но так – я не смею, но так – зуб за зуб!

О скорбь, зараженная ложью вначале,

О горе, о горе в проказе!

О ангел залгавшийся, – нет, не смертельно

Страданье, что сердце, что сердце в экземе!

Но что же ты душу болезнью нательной

Даришь на прощанье? Зачем же бесцельно

Целуешь, как капли дождя, и как время,

Смеясь, убиваешь, за всех, перед всеми!

2

О стыд, ты в тягость мне! О совесть, в этом раннем

Разрыве столько грез, настойчивых еще!

Когда бы, человек, – я был пустым собраньем

Висков и губ и глаз, ладоней, плеч и щек!

Тогда б по свисту строф, по крику их, по знаку,

По крепости тоски, по юности ее

Я б уступил им всем, я б их повел в атаку,

Я б штурмовал тебя, позорище мое!

3

От тебя все мысли отвлеку

Не в гостях, не за вином, так на небе.

У хозяев, рядом, по звонку

Отопрут кому-нибудь когда-нибудь.

Вырвусь к ним, к бряцанью декабря.

Только дверь – и вот я! Коридор один.

"Вы оттуда? Что там говорят?

Что слыхать? Какие сплетни в городе?

Ошибается ль еще тоска?

Шепчет ли потом: "Казалось – вылитая".

Приготовясь футов с сорока

Разлететься восклицаньем: "Вы ли это?"

Пощадят ли площади меня?

Ах, когда б вы знали, как тоскуется,

Когда вас раз сто в теченье дня

На ходу на сходствах ловит улица!"

4

Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушить

Этот приступ печали, гремящей сегодня, как ртуть в пустоте Торичелли.

Воспрети, помешательство, мне, – о, приди, посягни!

Помешай мне шуметь о тебе! Не стыдись, мы – одни.

О, туши ж, о, туши! Горячее!

5

Заплети этот ливень, как волны, холодных локтей

И как лилии, атласных и властных бессильем ладоней!

Отбивай, ликованье! На волю! Лови их, – ведь в бешеной этой лапте -

Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот в Калидоне,

Где, как лань, обеспамятев, гнал Аталанту к поляне Актей,

Где любили бездонной лазурью, свистевшей в ушах лошадей,

Целовались заливистым лаем погони

И ласкались раскатами рога и треском деревьев, копыт и когтей.

– О, на волю! На волю – как те!

6

Разочаровалась? Ты думала – в мире нам

Расстаться за реквиемом лебединым?

В расчете на горе, зрачками расширенными,

В слезах, примеряла их непобедимость?

На мессе б со сводов посыпалась стенопись,

Потрясшись игрой на губах Себастьяна.

Но с нынешней ночи во всем моя ненависть

Растянутость видит, и жаль, что хлыста нет.

Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего

Раздумья, решила, что все перепашет.

Что – время. Что самоубийство ей не для чего.

Что даже и это есть шаг черепаший.

7

Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь как ночью, в перелете с Бергена на полюс,

Валящим снегом с ног гагар сносимый жаркий пух,

Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь,

Когда я говорю тебе – забудь, усни, мой друг.

Когда, как труп затертого до самых труб норвежца,

В виденьи зим, не движущих заиндевелых мачт,

Ношусь в сполохах глаз твоих шутливым – спи, утешься,

До свадьбы заживет, мой друг, угомонись, не плачь.

Когда совсем как север вне последних поселений,

Украдкой от арктических и неусыпных льдин,

Полночным куполом полощущий глаза слепых тюленей,

Я говорю – не три их, спи, забудь: всё вздор один.

8

Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею

Налечь на борт и локоть завести

За край тоски, за этот перешеек

Сквозь столько верст прорытого прости.

(Сейчас там ночь.) За душный твой затылок.

(И спать легли.) Под царства плеч твоих.

(И тушат свет.) Я б утром возвратил их.

Крыльцо б коснулось сонной ветвью их.

Не хлопьями! Руками крой! – Достанет!

О, десять пальцев муки, с бороздой

Крещенских звезд, как знаков опозданья

В пургу на север шедших поездов!

9

Рояль дрожащий пену с губ оближет.

Тебя сорвет, подкосит этот бред.

Ты скажешь: – Милый! – Нет, – вскричу я, – нет!

При музыке?! – Но можно ли быть ближе,

Чем в полутьме, аккорды, как дневник,

Меча в камин комплектами, погодно?

О пониманье дивное, кивни,

Кивни, и изумишься! – ты свободна.

Я не держу. Иди, благотвори.

Ступай к другим. Уже написан Вертер,

А в наши дни и воздух пахнет смертью:

Открыть окно, что жилы отворить.

1928

Я их мог позабыть

1. Клеветникам

О детство! Ковш душевной глуби!

О всех лесов абориген,

Корнями вросший в самолюбье,

Мой вдохновитель, мой реге́нт!

Что слез по стеклам усыхало!

Что сохло ос и чайных роз!

Как часто угасавший хаос

Багровым папоротником рос!

Что вдавленных сухих костяшек,

Помешанных клавиатур,

Бродячих, черных и грустящих,

Готовят месть за клевету!

Правдоподобье бед клевещет,

Соседство богачей,

Хозяйство за дверьми клевещет,

Веселый звон ключей.

Рукопожатье лжи клевещет,

Манишек аромат,

Изящество дареной вещи,

Клевещет хиромант.

Ничтожность возрастов клевещет.

О юные, – а нас?

О левые, – а нас, левейших, -

Румянясь и юнясь?

О солнце, слышишь? "Выручь денег".

Сосна, нам снится? "Напрягись".

О жизнь, нам имя вырожденье,

Тебе и смыслу вопреки.

Дункан седых догадок – помощь!

О смута сонмищ в отпусках,

О Боже, Боже, может, вспомнишь,

Почем нас людям отпускал?

1917

2

Я их мог позабыть? Про родню,

Про моря? Приласкаться к плацкарте?

И за оргию чувств – в западню?

С ураганом – к ордалиям партий?

За окошко, в купе, к погребцу?

Где-то слезть? Что-то снять? Поселиться?

Я горжусь этой мукой. Рубцуй!

По когтям узнаю тебя, львица.

Про родню, про моря. Про абсурд

Прозябанья, подобного каре.

Так не мстят каторжанам. – Рубцуй!

О, не вы, это я – пролетарий!

Это правда. Я пал. О, секи!

Я упал в самомнении зверя.

Я унизил себя до неверья.

Я унизил тебя до тоски.

1921

3

Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, – а слова

Являются о третьем годе.

Так начинают понимать,

И в шуме пущенной турбины

Мерещится, что мать – не мать.

Что ты – не ты, что дом – чужбина.

Что делать страшной красоте,

Присевшей на скамью сирени,

Когда и впрямь не красть детей? -

Так возникают подозренья.

Так зреют страхи. Как он даст

Звезде превысить досяганье,

Когда он – Фауст, когда – фантаст? -

Так начинаются цыгане.

Так открываются, паря

Поверх плетней, где быть домам бы,

Внезапные, как вздох, моря.

Так будут начинаться ямбы.

Так ночи летние, ничком

Упав в овсы с мольбой: исполнься,

Грозят заре твоим зрачком.

Так затевают ссоры с солнцем.

Так начинают жить стихом.

1921

4

Нас мало. Нас, может быть, трое

Донецких, горючих и адских

Под серой бегущей корою

Дождей, облаков и солдатских

Советов, стихов и дискуссий

О транспорте и об искусстве.

Мы были людьми. Мы эпохи.

Нас сбило и мчит в караване,

Как тундру под тендера вздохи

И поршней и шпал порыванье.

Слетимся, ворвемся и тронем,

Закружимся вихрем вороньим

И – мимо! Вы поздно поймете.

Так, утром ударивши в ворох

Соломы – с момент на намете, -

След ветра живет в разговорах

Идущего бурно собранья

Деревьев над кровельной дранью.

1921

5

Косых картин, летящих ливмя

С шоссе, задувшего свечу,

С крюков и стен срываться к рифме

И падать в такт не отучу.

Что в том, что на вселенной – маска?

Что в том, что нет таких широт,

Которым на зиму замазкой

Зажать не вызвались бы рот?

Но вещи рвут с себя личину,

Теряют власть, роняют честь,

Когда у них есть петь причина,

Когда для ливня повод есть.

1922

Нескучный сад

1. Нескучный

Как всякий факт на всяком бланке,

Так все дознанья хороши

О вакханалиях изнанки

Нескучного любой души.

Он тоже – сад. В нем тоже – скучен

Набор уставших цвесть пород.

Он тоже, как и сад, – Нескучен

От набережной до ворот.

И, окуная парк за старой

Беседкою в заглохший пруд,

Похож и он на тень гитары,

С которой, тешась, струны рвут.

1917

2

Достатком, а там и пирами

И мебелью стиля жакоб

Иссушат, убьют темперамент,

Гудевший, как ветвь жуком.

Он сыплет искры с зубьев,

Когда, сгребя их в ком,

Ты бесов самолюбья

Терзаешь гребешком,

В осанке твоей: "С кой стати?",

Любовь, а в губах у тебя

Насмешливое: "Оставьте,

Вы хуже малых ребят".

О свежесть, о капля смарагда

В упившихся ливнем кистях,

О сонный начес беспорядка,

О дивный, божий пустяк!

1917

3. Орешник

Орешник тебя отрешает от дня,

И мшистые солнца ложатся с опушки

То решкой на плотное тленье пня,

То мутно-зеленым орлом на лягушку.

Кусты обгоняют тебя, и пока

С родимою чащей сроднишься с отвычки, -

Она уж безбрежна: ряды кругляка,

И роща редеет, и птичка – как гичка,

И песня – как пена, и – наперерез,

Лазурь забирая, нырком, душегубкой

И – мимо… И долго безмолвствует лес,

Следя с облаков за пронесшейся шлюпкой.

О место свиданья малины с грозой,

Где, в тучи рогами лишайника тычась,

Горят, одуряя наш мозг молодой,

Лиловые топи угасших язычеств!

1917

4. В лесу

Луга мутило жаром лиловатым,

В лесу клубился кафедральный мрак.

Что оставалось в мире целовать им?

Он весь был их, как воск на пальцах мяк.

Есть сон такой, – не спишь, а только снится,

Что жаждешь сна; что дремлет человек,

Которому сквозь сон палят ресницы

Два черных солнца, бьющих из-под век.

Текли лучи. Текли жуки с отливом,

Стекло стрекоз сновало по щекам.

Был полон лес мерцаньем кропотливым,

Как под щипцами у часовщика.

Казалось, он уснул под стук цифири,

Меж тем как выше, в терпком янтаре,

Испытаннейшие часы в эфире

Переставляют, сверив по жаре.

Их переводят, сотрясают иглы

И сеют тень, и мают, и сверлят

Мачтовый мрак, который ввысь воздвигло,

В истому дня, на синий циферблат.

Казалось, древность счастья облетает.

Казалось, лес закатом снов объят.

Счастливые часов не наблюдают,

Но те, вдвоем, казалось, только спят.

1917

5. Спасское

Незабвенный сентябрь осыпается в Спасском.

Не сегодня ли с дачи съезжать вам пора?

За плетнем перекликнулось эхо с подпаском

И в лесу различило удар топора.

Этой ночью за парком знобило трясину.

Только солнце взошло, и опять – наутек.

Колокольчик не пьет костоломных росинок.

На березах несмытый лиловый отек.

Лес хандрит. И ему захотелось на отдых,

Под снега, в непробудную спячку берлог.

Да и то, меж стволов, в почерневших обводах

Парк зияет в столбцах, как сплошной некролог.

Березняк перестал ли линять и пятнаться,

Водянистую сень потуплять и редеть?

Этот – ропщет еще, и опять вам – пятнадцать,

И опять, – о дитя, о, куда нам их деть?

Их так много уже, что не все ж – куролесить.

Их – что птиц по кустам, что грибов за межой.

Ими свой кругозор уж случалось завесить,

Их туманом случалось застлать и чужой.

В ночь кончины от тифа сгорающий комик

Слышит гул: гомерический хохот райка.

Нынче в Спасском с дороги бревенчатый домик

Видит, галлюцинируя, та же тоска.

1918

6. Да будет

Рассвет расколыхнет свечу,

Зажжет и пустит в цель стрижа.

Напоминанием влечу:

Да будет так же жизнь свежа!

Заря как выстрел в темноту.

Бабах! – и тухнет на лету

Пожар ружейного пыжа.

Да будет так же жизнь свежа.

Еще снаружи – ветерок,

Что ночью жался к нам, дрожа.

Зарей шел дождь, и он продрог.

Да будет так же жизнь свежа.

Он поразительно смешон!

Зачем совался в сторожа?

Он видел, – вход не разрешен.

Да будет так же жизнь свежа.

Повелевай, пока на взмах

Платка – пока ты госпожа,

Пока – покамест мы впотьмах,

Покамест не угас пожар.

1919

7. Зимнее утро (Пять стихотворений)

* * *

Воздух седенькими складками падает,

Снег припоминает мельком, мельком:

Спатки – называлось, шепотом и патокою

День позападал за колыбельку.

Выйдешь – и мурашки разбегаются, и ежится

Кожица, бывало, – сумки, дети, -

Улица в бесшумные складки ло́жится

Серой рыболовной сети.

Все, бывало, складывают: сказку о лисице,

Рыбу пошвырявшей с возу,

Дерево, сарай, и варежки, и спицы,

Зимний изумленный воздух.

А потом поздней, под чижиком, пред цветиками

Не сложеньем, что ли, с воли

Дуло и мело, не ей, не арифметикой ли

Подирало столик в школе?

Зуб, бывало, ноет: мажут его, лечат его, -

В докторском глазу ж – безумье

Сумок и снежков, линованное, клетчатое,

С сонными каракулями в сумме.

Та же нынче сказка, зимняя, мурлыкина,

На бегу шурша метелью по газете,

За барашек грив и тротуаров выкинулась

Серой рыболовной сетью.

Ватная, примерзлая и байковая, фортковая

Та же жуть берез безгнездых

Гарусную ночь чем свет за чаем свертывает,

Зимний изумленный воздух.

1918

* * *

Как не в своем рассудке,

Как дети ослушанья,

Облизываясь, сутки

Шутя мы осушали.

Иной, не отрываясь

От судорог страницы

До утренних трамваев,

Грозил заре допиться.

Раскидывая хлопко

Снежок, бывало, чижик

Шумит: какою пробкой

Такую рожу выжег?

И день вставал, оплеснясь,

В помойной жаркой яме,

В кругах пожарных лестниц,

Ушибленный дровами.

1929

* * *

Я не знаю, что тошней:

Рушащийся лист с конюшни

Или то, что все в кашне,

Всё в снегу и всё в минувшем.

Пе́нтюх и головотяп,

Там, меж листьев, меж домов там

Машет галкою октябрь

По каракулевым кофтам.

Треск ветвей – ни дать ни взять

Сушек с запахом рогожи.

Не растряс бы вихрь – связать,

Упадут, стуча, похоже.

Упадут в морозный прах,

Ах, похоже, спозаранок

Вихрь берется трясть впотьмах

Тминной вязкою баранок.

1919

* * *

Ну, и надо ж было, тужась,

Каркнуть и взлететь в хаос,

Чтоб сложить октябрьский ужас

Парой крыльев на киоск.

И поднять содом со шпилей

Над живой рекой голов,

Где и ты, вуаль зашпилив,

Шляпу шпилькой заколов,

Где и ты, моя забота,

Котик лайкой застегнув,

Темной рысью в серых ботах

Машешь муфтой в море муфт.

1919

* * *

Между прочим, все вы, чтицы,

Лгать охотницы, а лгать -

У оконницы учиться,

Вот и вся вам недолга.

Тоже блещет, как баллада,

Дивной влагой; тоже льет

Слезы; тоже мечет взгляды

Мимо, – словом, тот же лед.

Тоже, вне правдоподобья,

Ширит, рвет ее зрачок,

Птичью церковь на сугробе,

Отдаленный конский чок.

И Чайковский на афише

Патетично, как и вас,

Может потрясти, и к крыше,

В вихорь театральных касс.

1919

8. Весна (Пять стихотворений)

* * *

Весна, я с улицы, где тополь удивлен,

Где даль пугается, где дом упасть боится,

Где воздух синь, как узелок с бельем

У выписавшегося из больницы.

Где вечер пуст, как прерванный рассказ,

Оставленный звездой без продолженья

К недоуменью тысяч шумных глаз,

Бездонных и лишенных выраженья.

1918

Назад Дальше