- Правда, - продолжала Сара, - если я все еще буду любить балы, вы будете туда ходить со мной и ждать меня, а то ведь эти противные мужья уходят после седьмой или восьмой кадрили? Смогу ли я при вас петь сколько захочу, удить рыбу? А если мне захочется красивую шляпу из Франции, вы мне ее купите? Или красивую шаль из Индии, вы ее купите? Или красивую арабскую или английскую лошадь, вы мне ее купите?
- Конечно, - улыбаясь, произнес Анри. - Что до арабских лошадей, то мы сегодня видели двух очень красивых, и я рад, что вы их не видели. Ведь они не продаются, и если бы вам случайно захотелось иметь их, я бы не смог вам их подарить.
- Я их тоже видела, - сказала Сара, - они, наверное, принадлежат молодому иностранцу, лет двадцати пяти, красивому брюнету с чудесными глазами.
- Черт побери, Сара! - заметил Анри. - Вы, кажется, обратили внимание лишь на всадника, а не на его лошадей?
- Да нет, Анри, всадник подошел ко мне и заговорил со мной, а лошадей я видела издали, они даже не ржали.
- Как, этот молодой фат заговорил с вами, Сара? А по какому поводу?
- Да, по какому поводу? - спросил г-н де Мальмеди.
- Во-первых, - сказала Сара, - я не заметила в нем ни капли фатовства, да вот душенька Генриетта была со мной, и она тоже не заметила в нем самодовольства. Почему он заговорил со мной? Ах, Боже мой, да все было просто. Я возвращалась из церкви, а у дверей дома меня ждал китаец с корзинами, полными футляров, вееров, бумажников и множеством других вещей. Я спросила у него, сколько стоит вот этот веер… Посмотрите, какой он красивый, Анри.
- Ну и что же дальше? - спросил г-н де Мальмеди. - Все это не объясняет нам, почему этот молодой человек заговорил с вами.
- Сейчас объясню, дядя, сейчас объясню, - ответила Сара, - я спросила у китайца цену, но он не смог мне ответить, ведь он говорит только по-китайски. Мы были в большом затруднении, душенька Генриетта и я, мы спрашивали тех, кто окружал нас и любовался красивыми предметами, которые разложил китаец, нет ли среди них кого-нибудь, кто мог бы стать нашим переводчиком, и тогда незнакомец подошел к нам, предложил помочь, поговорил с китайцем на его языке и сказал цену: восемьдесят пиастров. Это ведь не дорого, правда, дядя?
- Гм! Столько стоил негр, пока англичане не запретили торговать ими, - сказал г-н де Мальмеди.
- Так, значит, этот господин говорит по-китайски? - удивленно спросил Анри.
- Да, - ответила Сара.
- Ох, отец, - воскликнул Анри, разражаясь хохотом, - слышали ли вы что-либо подобное? Он говорит по-китайски!
- Ну и что же? Что тут смешного? - спросила Сара.
- Конечно, ничего, - продолжал Анри, не переставая хохотать. - Ну как же! У этого красавца-иностранца прелестный талант, и он счастливый человек. Он может разговаривать с коробками для чая и с ширмами.
- Вообще-то китайский язык не очень распространен, - сказал г-н де Мальмеди.
- Это какой-нибудь мандарин, - сказал Анри, продолжая смеяться над молодым незнакомцем, чей высокомерный взгляд он не мог забыть.
- Во всяком случае, - ответила Сара, - это образованный мандарин, потому что после того, как он поговорил с торговцем по-китайски, он разговаривал со мной по-французски и с душенькой Генриеттой по-английски.
- Черт! Так, значит, он говорит на всех языках, этот молодчик, - сказал г-н де Мальмеди. - Такой человек был бы не лишним в моих конторах.
- К сожалению, дядя, - сказала Сара, - тот, о ком вы говорите, как мне кажется, состоял на такой службе, что это отбило у него желание служить в других местах.
- И на какой же?
- На службе у короля Франции. Вы не видели, что он носит в петлице ленточку ордена Почетного легиона и еще какую-то ленточку?
- Ох, сейчас, чтобы получить этот орден, вовсе не обязательно быть военным.
- Но все-таки нужно, чтобы тот человек, которому дают орден, отличался от других людей, - возразила Сара. (Чем-то уязвленная, она защищала иностранца, следуя инстинкту, присущему простым сердцам и заставляющему их быть на стороне тех, кто подвергается несправедливым нападкам.)
- Ну что ж, - сказал Анри, - наверное, его наградили за то, что он владеет китайским языком. Вот и все!
- Впрочем, мы узнаем все это, - сказал г-н де Мальмеди тоном, доказывающим, что он нисколько не заметил размолвки между двумя молодыми людьми, - потому что он прибыл на корабле губернатора, а так как на Иль-де-Франс не приезжают для того, чтобы уехать на следующий день, он, конечно, на некоторое время останется здесь.
В это время вошел слуга и вручил письмо с печатью губернатора - его только что принесли от лорда Муррея. Это было приглашение, адресованное г-ну де Мальмеди, Анри и Саре на обед в следующий понедельник и на бал после обеда.
Сомнения Сары относительно губернатора рассеялись: значит, он учтивый человек, если начинает свою деятельность на острове с торжественного приема, и она обрадовалась, узнав, что сможет танцевать всю ночь. Она особенно ликовала, потому что ей как раз доставили с последним кораблем из Франции прелестные украшения из искусственных цветов к платьям, но они доставляли ей только половину удовольствия, на которое ей следовало рассчитывать, поскольку она не знала, когда же представится случай в них показаться.
Что касается Анри, то эта новость, принятая им со сдержанным достоинством, не была для него безразлична: по праву считая себя одним из красивейших молодых людей колонии и имея на это все основания, он, хотя его брак с кузиной был делом решенным, будучи уже ее женихом, не отказывал себе в удовольствии поухаживать за другими женщинами. Это было для него тем легче, что Сара - или по своей беспечности, или по привычке - никогда не выражала никакой ревности.
Что касается г-на де Мальмеди-отца, перечитавшего приглашение трижды, то он еще больше вырос в своих глазах, ведь не прошло и двух-трех часов после приезда губернатора, как тот уже пригласил его на обед к себе, - такую честь, по всей вероятности, губернатор оказывал только самым значительным лицам острова.
Это приглашение несколько изменило планы семьи Мальмеди. Анри назначил на следующее воскресенье и понедельник большую охоту на оленей в районе Саванна, в ту эпоху еще пустынном; там в изобилии водилась дичь, и так как охота должна была происходить частью во владениях отца Анри, его сын пригласил в воскресное утро человек двенадцать своих друзей на принадлежащую ему прелестную виллу на берегу Черной реки, в одном из самых живописных мест острова. Теперь оказалось невозможным охотиться в эти дни, потому что на один из них губернатор назначил свой бал, следовательно, надо было назначить охоту на день раньше - и не только из-за самих господ де Мальмеди, но и части их гостей, вне сомнения, тоже удостоившихся чести быть приглашенными на обед к лорду Муррею. Поэтому Анри вернулся к себе, чтобы написать двенадцать писем об изменениях, которые вносятся в первоначальный план охоты; отнести их соответствующим адресатам должен был негр Бижу.
Тем временем г-н де Мальмеди попрощался с Сарой, объяснив, что у него деловое свидание, но на самом деле он пошел объявить соседям, что через три дня сможет поделиться с ними своим мнением о новом губернаторе, поскольку в следующий понедельник будет у него на обеде.
Сара же заявила, что в таких неожиданных и таких торжественных обстоятельствах у нее слишком много дел, связанных с подготовкой к балу; в субботу утром она не сможет поехать с господами, но присоединится к ним в субботу вечером или в воскресенье утром.
Остаток дня и весь следующий день прошел, как и предвидела Сара, в приготовлениях к торжественному вечеру. Благодаря разумным распоряжениям душеньки Генриетты утром в воскресенье Сара смогла отправиться на охоту, как она и обещала своему дяде. Самое важное было сделано, платье примерено, и портниха, женщина опытная, пообещала, что утром в понедельник оно будет готово. Если б они что-нибудь и забыли, у них оставалась еще немалая часть дня, чтобы наверстать упущенное.
Итак, Сара уехала в самом хорошем настроении: кроме вечерних балов, она больше всего любила природу. В самом деле, за городом она могла предаваться лени или совершать прогулки, невообразимые в городе, ведь там можно было вести себя вольно, не признавать власти над собой, в том числе и всесильных для нее указаний душеньки Генриетты. Если ей хотелось побездельничать, она выбирала красивое место, ложилась под купой ямбоз или грейпфрутовых деревьев; среди цветов она жила их жизнью, всем своим существом наслаждалась росой, воздухом, солнцем; слушала щебетание голубых славок и фонди-джала; забавлялась, глядя, как обезьяны прыгают с одной ветки на другую или висят, зацепившись за них хвостом; следила за грациозными движениями ящериц с зелеными крапинками и красными полосками - их так много на Иль-де-Франсе, что трех-четырех встретишь на каждом шагу. Там она оставалась целыми часами, словно слившись с природой, внимая тысячам ее звуков, постигая тысячи ее обликов, улавливая тысячи ее созвучий. Воображение же ее, напротив, пребывало в движении, и вот она уже не была больше юной девушкой: она становилась газелью, птицей, бабочкой; она переплывала реки, гонялась за стрекозами с блестящими, как рубины, головками, склонялась над пропастью, чтобы сорвать неведомые цветы с широкими лепестками или стряхнуть дрожащие капли серебристой росы; проходила, похожая на ундину, под водопадом, водяная пыль которого обволакивала ее, словно газом; и тогда, в отличие от других креолок, чьи лица редко бывают румяными, ее щеки покрывались таким алым румянцем, что негры, привыкшие на своем поэтическом и красноречивом языке давать каждой вещи выразительное имя, называли Сару не иначе как Роза Черной реки.
Сара, как мы уже говорили, была очень счастлива; наступили дни, когда ей предстояло насладиться тем, что она любила больше всего на свете: побывать на лоне природы и на праздничном балу.
X
КУПАНИЕ
В то время остров еще не был, как теперь, пересечен дорогами, позволяющими ехать в экипаже в различные части колонии: единственными средствами передвижения были верховые лошади или паланкины. Всякий раз, когда Сара ездила за город с Анри или г-ном де Мальмеди, она предпочитала лошадь, потому что верховая езда была одним из самых привычных развлечений девушки; но когда они путешествовали вдвоем с душенькой Генриеттой, ей приходилось отказываться от этого вида передвижения, поскольку строгая англичанка решительно предпочитала паланкин. И вот теперь Сара и ее гувернантка находились в паланкинах, каждый из которых несли четыре негра. За паланкинами следовали еще по четыре человека, чтобы сменить носильщиков, когда они устанут. Сара и Генриетта находились достаточно близко друг к другу и могли разговаривать, отдернув разделявшие их занавески. А негры, несшие паланкины, уверенные в том, что получат хорошее вознаграждение, распевали во все горло, оповещая таким образом встречных о щедрости их молодой хозяйки.
Душенька Генриетта и Сара в физическом и в духовном отношении представляли невообразимый контраст. Читатель уже знает Сару, своенравную темноволосую девушку с черными глазами, с цветом лица, меняющимся, как и ее настроение, с жемчужными зубами, с маленькими, как у ребенка, руками и ногами, стройную и гибкую, как сильфида. Пусть читатель теперь позволит нам сказать несколько слов о душеньке Генриетте.
Генриетта Смит родилась в Англии; она была дочь учителя. Отец, готовя ее к преподавательской деятельности, с детства обучал дочь итальянскому и французскому языкам, и она благодаря тому, что начала изучать их в детстве, говорила на них так же свободно, как на своем родном языке. Преподавание, как знает каждый, не такая профессия, что позволяет собрать большое состояние. Джек Смит умер в бедности, оставив свою дочь Генриетту без гроша приданого, поэтому девушка достигла двадцатипятилетнего возраста, так и не найдя себе мужа.
К тому времени одна из ее подруг, столь же прекрасно музицировавшая, сколь сама Генриетта превосходно знала языки, предложила мисс Смит объединить их усилия и вместе открыть пансион на равных паях. Предложение было принято, однако, хотя обе компаньонки добросовестно воспитывали девушек, проявляя к ним исключительное внимание, новое заведение не процветало и учительницам пришлось разойтись.
Тем временем отец одной из учениц мисс Генриетты Смит, богатый лондонский негоциант, получил от своего корреспондента г-на де Мальмеди письмо с просьбой найти гувернантку для его племянницы и предложением достаточно солидного вознаграждения за разлуку с родиной. С письмом ознакомили мисс Генриетту. У бедной девушки не было никаких средств к жизни, и она не хотела оставаться в стране, где ей оставалось лишь умереть с голоду. Она сочла предложение ниспосланным с Небес и села на первый же корабль, направлявшийся на Иль-де-Франс. Ее рекомендовали г-ну де Мальмеди как особу, достойную самого глубокого уважения. Господин де Мальмеди принял ее подобающим образом, поручив ей воспитание своей племянницы Сары, которой тогда было девять лет.
Прежде всего мисс Генриетта спросила г-на де Мальмеди, какое воспитание он хотел бы дать своей племяннице. Тот ответил, что этот вопрос его совершенно не касается, что он выписал воспитательницу для того, чтобы она освободила его от всяких забот, и, поскольку гувернантку ему рекомендовали как очень знающую особу, пусть она научит Сару всему, что знает сама. Он оговорил только своеобразное условие: девушка предназначалась в жены своему кузену Анри, и поэтому крайне важно, чтобы она не полюбила никого другого. Решение г-на де Мальмеди о будущем союзе его сына и племянницы было обусловлено не только его любовью к ним обоим, но также и тем обстоятельством, что Сара, оставшись сиротой, когда ей было три года, получила в наследство около миллиона, и эта сумма должна была удвоиться за те годы, когда г-н де Мальмеди был опекуном Сары.
Вначале Сара очень боялась этой воспитательницы, выписанной из-за океана, и, нужно сказать, с первого взгляда вид мисс Генриетты не очень ее успокоил. В самом деле, тогда это была высокая особа тридцати или тридцати двух лет от роду, которой работа в пансионе придала сухость и строгость, свойственную учительницам: холодный взгляд, бледный цвет лица, тонкие губы; в ней было нечто от автомата, и даже ее волосы, ярко-золотистые, едва смягчали исходившее от нее дыхание ледяного холода. Она была аккуратно одета, затянута в корсет, причесана с самого утра; Сара ни разу не видела ее в небрежном виде и долгое время верила, что вечером мисс Генриетта, вместо того чтобы лечь в постель, как делают все смертные, вешала себя в платяной шкаф, подобно куклам, и выходила из него на следующее утро в том же виде, в каком вошла накануне. В результате первое время Сара слушалась ее беспрекословно и выучилась немного английскому и итальянскому языкам. Что касается музыки, то Сара сама была талантлива, как соловей; она свободно играла, почти не учась, на рояле и гитаре, хотя ее любимым инструментом оставалась мальгашская арфа, из которой она извлекала звуки, восхищавшие самых знаменитых на острове мадагаскарских виртуозов.
Однако при всех успехах Сара оставалась сама собой и в ее натуре ничто не менялось. Мисс Генриетта тоже оставалась такой, какою ее создал Господь Бог и сделало воспитание; таким образом, эти столь различные натуры существовали бок о бок, ни в чем не уступая друг другу. Впрочем, поскольку они обе, каждая в своей сфере, обладали превосходными качествами, воспитательница в конце концов от всей души привязалась к своей воспитаннице, а Сара в свою очередь искренне подружилась с гувернанткой. Их взаимная нежность выражалась в том, что учительница называла Сару "мое дитя", а Сара, находя общепринятое обращение "мисс" или "мадемуазель" слишком холодным для ее чувства к воспитательнице, изобрела более подходящее: "душенька Генриетта".
Мисс Генриетта терпеть не могла всякого рода физических упражнений. И в самом деле, поскольку полученное ею образование было направлено только на развитие душевных качеств, оставляя ее физическое развитие без внимания, Генриетта так и сохранила свою природную неловкость, и, сколько ни уговаривала ее Сара, она ни за что не соглашалась заняться верховой ездой, даже на Берлоке, спокойной явайской лошадке, принадлежавшей садовнику и служившей для перевозки овощей. Если ей приходилось идти по узкой горной тропинке, у нее начиналось такое головокружение, что она предпочитала сделать крюк в одно или два льё, только бы не проходить над пропастью. Едва она садилась в лодку, сердце у нее сильно сжималось, а лишь только лодка отчаливала, у бедной гувернантки начиналась морская болезнь. Ни на мгновение не покидала она ее и во время всего перехода от Портсмута до Порт-Луи, то есть в течение более чем четырех месяцев. В результате вся жизнь мисс Генриетты проходила в беспрерывном страхе за Сару, и, когда она смотрела, как ее воспитанница, смелая, как амазонка, носится верхом на лошадях своего кузена, легкая, как лань, прыгает со скалы на скалу или же, грациозная, как ундина, скользит по поверхности воды, вдруг исчезая в ее глубине, почти материнское сердце Генриетты заранее сжималось от ужаса, и она походила на несчастную курицу, которая высидела лебедей и теперь, видя как ее приемные чада устремляются в воду, остается на берегу, ничего не понимая в такой смелости, и жалобно кудахчет, сзывая безрассудных храбрецов, подвергающих себя подобной опасности.
И сейчас, сидя в удобном и надежном паланкине, душенька Генриетта заранее мучилась в предчувствии множества забот, которые, по своему обыкновению, может доставить ей Сара. А девушка с восторгом думала о предстоящих ей двух счастливых днях.
Надо сказать, что утро было чудесное. То был один из прекрасных дней начала осени, потому что май, наша весна, - это осень для Иль-де-Франса, время, когда природа, прежде чем укрыться вуалью дождя, нежно прощается с солнцем. По мере того как гувернантка и Сара продвигались вперед, пейзаж становился все более диким; они пересекли оба истока Крепостной реки и водопадов Тамариндовой реки по мосткам, хрупкость которых бросала в дрожь душеньку Генриетту. Когда они прибыли к подножию горы Трех Сосцов, Сара справилась о своем дяде и кузене и узнала, что они сейчас охотятся с друзьями между Большим водоемом и равниной Святого Петра. Наконец они перешли через Грохочущую реку, объехали вокруг утеса Большой Черной реки и оказались перед виллой г-на де Мальмеди.
Прежде всего Сара посетила постоянных обитателей этого дома, которых она не видела уже две недели, потом пошла поздороваться со своими птицами, заключенными в огромный вольер из проволоки, который охватывал целый куст. Здесь были горлицы из Гиды, голубые и серые славки, фонди-джала и мухоловки. От птиц Сара перешла к своим цветам; почти все они были вывезены из метрополии: туберозы, китайская гвоздика, анемоны, лютики и индийские розы; среди них поднимался, словно король тропиков, красавец-бессмертник из Капландии. Все это окружали изгороди из плюмерий и китайских роз (как некоторые сорта наших роз, они не перестают цвести круглый год). Здесь было царство Сары; другие части острова она воспринимала как покоренные ею земли.