То был священник небольшой церкви, расположенной на дороге; осужденные обычно останавливались в ней, чтобы прослушать последнюю мессу. Называлась она церковью Христа Спасителя.
Священник ушел, пообещав вернуться вечером. Жорж остался один.
Что происходило в душе этого человека, никто не знал; быть может, природа, этот безжалостный заимодавец, вступила в свои права; быть может, он настолько же ослабел теперь, насколько был сильным еще так недавно; быть может, едва упал занавес между ним и зрителем, эта его внешняя бесстрастность сменилась смертной тоской. Однако, скорее всего, это было вовсе не так, поскольку, когда тюремщик, принеся Жоржу обед, открыл дверь, он застал его совершенно спокойным: осужденный скручивал сигару так же спокойно и безмятежно, как это делал бы идальго на Пуэрта дель Соль или светский щёголь на Гентском бульваре.
Он пообедал как обычно, затем пригласил тюремщика и заказал ему приготовить ванну к шести часам утра и разбудить его в половине шестого.
Часто, читая в историческом сочинении или в газете, что приговоренного к смерти разбудили в день его казни, Жорж недоумевал: неужели осужденный действительно мог спать и его приходилось будить. Жоржу предстояло проверить это самому и узнать, как к этому относиться.
В девять часов вечера пришел священник. Жорж лежал и читал. Священник спросил, какую книгу он читает в предсмертные часы, "Федон" ли это или Библия. Жорж протянул ему книгу: то был роман "Поль и Виргиния".
Удивительно, что в столь страшный час приговоренный избрал именно эту трогательную поэтическую историю.
Священник оставался с Жоржем до одиннадцати. Почти все эти два часа говорил лишь Жорж, объясняя священнику, как он понимает Бога, развивая свою теорию бессмертия души. Он и в обычной жизни бывал красноречив, но в свой последний вечер был несравненно великолепен.
Осужденный проповедовал - священник слушал.
В одиннадцать вечера Жорж извинился перед священником, заметив, что для того, чтобы не потерять сил перед казнью, он должен немного отдохнуть.
Как только он остался один, в душе его разразилась буря; он вновь позвал священника, тот вернулся, и Жорж, сделав над собой усилие, сказал: "Нет, ничего, отец мой, ничего".
Жорж лгал: ему все время хотелось произнести имя Сары. Однако и на этот раз старик удалился, ничего не услышав.
На другой день в полшестого утра в камеру вошел тюремщик; Жорж крепко спал.
Проснувшись, он сказал:
- А ведь это правда, осужденный может спать в последнюю ночь.
Но никто не знал, в котором часу он заснул.
Принесли ванну.
В это время вошел доктор.
- Вот видите, доктор, - сказал Жорж, - я придерживаюсь правил античности. Афиняне перед сражением принимали ванну.
- Как вы себя чувствуете? - спросил доктор, адресуя ему один из тех банальных вопросов, с какими обращаются к людям, когда нечего сказать.
- Ну конечно же хорошо, доктор, - улыбаясь ответил Жорж, - и я начинаю верить, что не умру от своей раны.
Затем он передал ему запечатанное завещание.
- Доктор, - сказал он, - я вас назначил своим душеприказчиком, в этой бумаге вы найдете три строчки, касающиеся вас, я хотел оставить вам воспоминание о себе.
Доктор прослезился и пробормотал несколько слов благодарности.
Жорж принял ванну.
- Доктор, - спросил он через минуту, - скажите, каков пульс у здорового человека в обычном его спокойном состоянии?
- Шестьдесят четыре - шестьдесят шесть ударов в минуту.
- Проверьте мой, я хотел бы знать, какое воздействие на мою кровь оказывает приближение смерти.
Доктор достал часы, взял руку Жоржа и стал проверять пульс.
- Шестьдесят восемь, - сказал он через минуту.
- Так-так, - сказал Жорж, - я доволен, доктор, а вы?
- Это потрясающе, - ответил тот, - вы что, сотворены из железа?
Жорж с гордостью улыбнулся.
- А, господа белые, - сказал он, - вы спешите увидеть меня мертвым? Я понимаю, - добавил он, - вам, быть может, необходимо преподать урок мужества? Я это сделаю.
Вошел тюремщик и объявил, что пробило шесть часов.
- Дорогой мой доктор, - сказал Жорж, - разрешите выйти из ванны? Однако же, пожалуйста, не уходите совсем, мне будет крайне приятно пожать вам руку, прежде чем я покину тюрьму.
Доктор вышел.
После ванны Жорж надел белые панталоны, лакированные ботинки и батистовую рубашку, собственноручно загнув ее воротник, затем подошел к небольшому зеркалу, привел в порядок волосы, усы и бороду с большим усердием, чем если бы он отправлялся на бал.
Затем он подошел к двери и постучал, чтобы дать знать, что готов к выходу.
Вошел священник; он взглянул на Жоржа: никогда в своей жизни молодой человек не был так красив. Глаза его блестели, лицо сияло.
- Сын мой! Сын мой! - сказал священник. - Остерегайтесь гордыни: она погубила ваше тело, как бы она не погубила вашу душу.
- Вы помо́литесь за меня, - промолвил Жорж, - и Бог, я убежден, ни в чем не откажет такому святому человеку, как вы.
В эту минуту Жорж заметил палача, стоявшего в тени у двери.
- А, это вы, мой друг, - сказал он, - идите сюда.
Негр был закутан в широкий плащ и прятал под ним топор.
- Ваш топор хорошо рубит? - спросил Жорж.
- Да, - ответил палач, - будьте спокойны.
Жорж заметил, что негр смотрит на руку с бриллиантовым кольцом, которое накануне тому было обещано и камень которого был случайно повернут вниз.
- И вы, в свою очередь, будьте спокойны, - сказал он, поворачивая оправу вверх, - вы получите свое кольцо.
И он отдал кольцо священнику, знаком указав, что оно предназначено для палача.
Затем он подошел к маленькому бюро, открыл его, достал два письма, одно - отцу, другое - брату, и вручил их священнику.
Казалось, Жорж еще хочет что-то сказать: он положил руку на плечо священника, пристально посмотрел на него, губы его шевельнулись; но и на этот раз воля его оказалась сильнее чувства, и то имя, которое, казалось, готово было вырваться из глубины его сердца, замерло на устах.
В это время пробило шесть.
- Идемте! - сказал Жорж.
И в сопровождении священника и палача он вышел из тюрьмы.
На нижней площадке лестницы он встретил доктора - тот ждал его, чтобы в последний раз проститься.
Жорж протянул ему руку и сказал на ухо:
- Поручаю вашим заботам мое тело.
Затем он устремился во двор.
XXVIII
ЦЕРКОВЬ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ
Улица перед воротами тюрьмы, как нетрудно понять, была запружена любопытными. Такое зрелище в Порт-Луи бывало редким, и все хотели видеть если не казнь, то хотя бы смертника.
Начальник тюрьмы спросил осужденного, как он желает дойти до эшафота. Жорж ответил ему, что хочет идти пешком. Его желание было исполнено - то была последняя любезность губернатора.
Восемь конных артиллеристов ожидали Жоржа у ворот тюрьмы. На всех улицах, по которым он должен был пройти, английские солдаты были выстроены в два ряда, охраняя осужденного и сдерживая любопытных.
Когда приговоренный появился, раздался громкий гул, однако, к удивлению Жоржа, почти не слышно было криков ненависти; раздавались разные возгласы, но прежде всего они выражали участие и жалость. Ведь люди всегда неравнодушны к красивому и гордому человеку, идущему на смерть.
Жорж шагал твердо, высоко подняв голову, со спокойным лицом. Однако в этот час на сердце у него было невыносимо тяжело.
Он думал о Саре.
О Саре, которая не попыталась его увидеть, не написала ни слова, ничем не напомнила ему о себе.
О Саре, в которую он верил и с которой теперь было связано его последнее разочарование.
Конечно, если бы она его любила, ему не хотелось бы умирать; забытый Сарой, он готов был испить чашу до дна.
А рядом с его обманутой любовью страдала его униженная гордость.
Он потерпел поражение во всем; его превосходство над другими людьми не привело к достижению ни одной цели.
Результатом всей его долгой борьбы оказался эшафот, к которому он шел всеми покинутый.
Когда люди будут говорить о нем, они скажут: "Это был безумец".
Время от времени он улыбался своим мыслям. Улыбка эта, внешне обычная для него, была, на самом деле, горька.
И все же на пути он надеялся увидеть Сару, искал ее взглядом на всех перекрестках, во всех окнах.
Сара, бросившая ему букет, когда он, уносимый Антримом, устремлялся к победе и стал победителем, неужели она не уронит слезы на его пути, когда он, побежденный, идет к эшафоту?
Но ее нигде не было видно.
Он прошел всю Парижскую улицу, повернул направо и приблизился к церкви Христа Спасителя.
Церковь была затянута черной тканью, как для погребального шествия. А разве осужденный, идущий к месту казни, не живой труп?
Подойдя к дверям, Жорж вздрогнул. Возле доброго старика-священника, ждавшего его на паперти, стояла женщина, одетая в черное, с черной вуалью на лице.
Что она здесь делает, эта женщина во вдовьем платье? Кого она ждет?
Пораженный, Жорж невольно ускорил шаг, не сводя с нее глаз.
По мере того как он приближался к ней, его сердце билось все сильнее; его пульс, столь спокойный при известии о казни, стал лихорадочным при виде этой женщины.
Едва он ступил на первую ступень маленькой церкви, женщина первая шагнула к нему. Жорж, одним прыжком преодолев четыре ступени, поднял ее вуаль, громко вскрикнул и упал на колени.
Это была Сара.
Она торжественно подала ему руку; в толпе воцарилось молчание.
- Слушайте, - обратилась она к толпе, - на пороге церкви, куда он входит, на пороге могилы, куда он готов сойти, я всех вас перед Богом и людьми призываю в свидетели - в свидетели того, что я, Сара де Мальмеди, спрашиваю Жоржа Мюнье, хочет ли он взять меня в жены?
- Сара! - воскликнул Жорж, разразившись рыданиями. - Сара, ты самая достойная, самая благородная, самая великодушная из всех женщин!
Затем, поднявшись с колен и обхватив Сару рукой, как будто боясь потерять ее, Жорж произнес:
- Идем, вдова моя!
И он ввел ее в церковь.
Никогда еще не было триумфатора более гордого своим триумфом, чем Жорж. В одно мгновение, в одну секунду для него все изменилось. Одним своим словом Сара возвысила его над всеми людьми, смотревшими с усмешкой, как он шел мимо них. То был уже не бедный безумец, беспомощно стремящийся к недосягаемой цели и умирающий прежде, чем он достиг ее, то был победитель, поверженный в момент победы. То был Эпаминонд, вырывающий копье из своей груди, но последним взглядом преследующий бегущих врагов.
Так, благодаря лишь силе своей воли и своим несомненным достоинствам, он, мулат, заставил белую женщину полюбить его и, хотя он ни сделал и шага в ее сторону и не повлиял на ее решение ни словом, ни письмом, ни жестом, она сама ждала его на пути к эшафоту и перед всеми, чего в колонии еще не бывало, избрала своим супругом.
Теперь Жорж мог спокойно умереть, вознагражденный за неутомимую борьбу с предрассудком, который, нанеся ему смертельный удар, сам был повержен в этой борьбе.
Все эти мысли промелькнули в голове Жоржа, в то время как он вел Сару в церковь. Это уже не был смертник, готовый взойти на эшафот, это был мученик, возносящийся на небо.
Двадцать солдат выстроились в два ряда в церкви; четверо охраняли клирос. Жорж прошел между рядами, не замечая их, и стал вместе с Сарой на колени перед алтарем.
Священник начал брачную мессу. Жорж не слушал его слов; держа руку Сары, он по временам с глубоким презрением окидывал взглядом присутствующих.
Затем он снова глядел на Сару, бледную и оцепеневшую, ощущал дрожь ее руки в своей руке, пытался выразить взглядом всю свою любовь и благодарность и с трудом удерживал вздох; он, шедший умирать, думал при этом о том, каким счастьем была бы вся его жизнь рядом с этой женщиной.
О, то было бы небесным блаженством! Но небесное блаженство не для смертных.
В то время как продолжалась служба, Жорж, повернувшись, увидел среди толпы Мико-Мико, изо всех сил пытавшегося если не словами, то жестами умолить солдат, охранявших проход к клиросу, пропустить его к Жоржу. В награду за свою преданность он просил лишь взгляда, лишь прощального пожатия руки. Тогда Жорж обратился по-английски к офицеру с просьбой позволить славному китайцу подойти к нему.
В том, чтобы исполнить просьбу приговоренного, никакой опасности не было, по знаку офицера солдаты расступились, и Мико-Мико бросился к клиросу.
Бедный торговец питал дружеские чувства к Жоржу со времени их первой встречи, поэтому он разыскал Жоржа в полиции, а теперь явился к нему перед его казнью.
Мико-Мико упал на колени, и Жорж подал ему руку. Китаец схватил ее и прижался к ней губами, и в тот же миг Жорж почувствовал в своей руке записку. Жорж встрепенулся.
Китаец же, сделав вид, что ему ничего не нужно было, кроме этой последней милости, и, получив ее, он ничего более не желает, удалился, не произнеся ни единого слова.
Жорж, нахмурившись, держал записку в руке. Что написано в ней? Конечно, что-то важное, но он не осмеливался посмотреть на нее.
Когда он время от времени бросал взгляд на Сару, такую прекрасную, такую преданную и такую далекую от земной любви, в сердце Жоржа, словно железный коготь, вонзалась небывалая, неведомая ему боль; думая об утраченном счастье, он невольно жалел о жизни и, чувствуя, что душа его готова подняться к небу, в то же время знал, что его сердце приковано к земле.
Тогда он с ужасом понял, что ему предстоит умереть в отчаянии.
Записка жгла ему руку. Он не решался прочесть ее, боясь быть замеченным солдатами, которые его охраняли, но она внушила ему какую-то неясную надежду, хотя любая надежда в его положении была бы чистым безумием.
Ему не терпелось заглянуть в нее, но благодаря огромному самообладанию он ничем не выдал внешне своего нетерпения и только стиснул бумагу в кулаке с такой силой, что ногти его вонзились в ладонь.
Сара молилась.
Наступило время освящения святых даров; священник поднял освященную облатку, мальчик, прислуживавший в церкви, зазвенел колокольчиком, все встали на колени.
Жорж воспользовался этим мгновением и, также преклонив колени, прочитал записку. Там была лишь одна строка:
"Мы здесь. Приготовься".
Первые два слова были написаны Жаком, последнее - почерком Пьера Мюнье.
Не успел удивленный Жорж, один среди всей толпы, поднять голову и окинуть взором окружающих, как дверь ризницы распахнулась, из нее выбежали восемь моряков, схватили четырех солдат, стоявших у клироса, приставив к груди каждого из них по два кинжала. Тут же подскочили Жак и Пьер Мюнье: Жак унес Сару, а Пьер увел Жоржа. Оба супруга оказались в ризнице, туда в свою очередь вбежали восемь моряков, держа перед собой четырех английских солдат и тем самым оберегая себя от пуль англичан. Жак и Пьер закрыли дверь и прошли через другую, выходившую в поле, у которой их ожидали два оседланных коня: то были Антрим и Ямбо.
- На коней! - вскричал Жак. - Гоните во весь опор к Могильной бухте!
- А ты? А отец? - воскликнул Жорж.
- Пусть они попробуют захватить нас среди моих храбрых моряков, - сказал Жак, сажая Сару в седло, пока Пьер Мюнье подсаживал Жоржа в седло.
Затем, возвысив голос, он закричал:
- Ко мне, мои ласкары!
Тотчас из леса Длинной горы появились сто двадцать молодцов, вооруженных до зубов.
- Ну, в путь, - сказал Жак Саре, - увозите его, спасайте его…
- А вы? - спросила Сара.
- Не волнуйтесь, мы последуем за вами.
- Жорж! - воскликнула Сара. - Во имя Всевышнего, едем!
И девушка пустила свою лошадь в галоп.
- А наш отец? - воскликнул Жорж. - Наш отец?
- Клянусь жизнью, я отвечаю за все, - ответил Жак, плашмя хлестнув Антрима клинком своей сабли.
И Антрим помчался словно ураган, унося своего всадника: через десять минут он вместе с Сарой оказался за малабарским лагерем, в то время как Пьер Мюнье, Жак и его моряки мчались за ним с такой скоростью, что англичане не успели и опомниться, а небольшой отряд уже был на другом берегу Девичьего ручья - другими словами там, где его не могла достать ружейная пуля.
XXIX
"ЛЕСТЕР"
К пяти часам пополудни в тот же самый день, когда произошли описанные нами события, корвет "Калипсо" шел бейдевинд под всеми парусами по курсу ост-норд-ост, гонимый ветром, который, как всегда в этих краях, дул с востока.
Кроме достойных матросов и старшего помощника капитана, боцмана по прозвищу Железный Лоб, которого читатель если еще и не видел, но о котором уже слышал, на борту корабля появились еще трое: Пьер Мюнье, Жорж и Сара.
Пьер Мюнье прогуливался с Жаком от бизань-мачты до грот-мачты и обратно.
Жорж и Сара сидели бок о бок на корме. Жорж смотрел на Сару, держа ее руку в своих руках; взор Сары был обращен к небу.
Надо было бы побывать в том страшном положении, из которого только что удалось вырваться двум влюбленным, чтобы понять великое счастье и бесконечную радость, охватившую их, когда они стали свободными в необъятном океане, правда уносившем их далеко от родины, но от родины, беспрерывно их преследовавшей, словно мачеха. И все же горестный вздох порой вырывался из груди одного из них, и тогда другого охватывал трепет. Сердце, так долго страдавшее, не осмеливается поверить неожиданному счастью.
Зато они были свободны, зато над ними было только небо, впереди - только море, и со всей скоростью быстроходного корвета они удалялись от Иль-де-Франса, где жизнь чуть не привела их к роковому концу. Пьер и Жак разговаривали, а Жорж и Сара сидели молча, и изредка то он, то она шептали имена друг друга - вот и все.
Пьер Мюнье время от времени замолкал и смотрел на них с невыразимым восхищением: старик так настрадался, что сам не мог понять, откуда у него берутся силы, чтобы вынести теперь это нежданное счастье.
Менее чувствительный Жак смотрел в ту же сторону, но было ясно, что его взгляд устремлен не на только что описанную нами картину, а рыщет поверх голов Жоржа и Сары, в направлении Порт-Луи.
Он не только не разделял общей радости, но порой казался озабоченным и проводил рукой по лбу, словно пытаясь рассеять тревожные мысли.
Что касается Железного Лба, то он спокойно беседовал с рулевым; добряк-бретонец отличался необычайной требовательностью и размозжил бы голову первому, кто не выполнил бы беспрекословно его приказа, но во всем остальном это был простой человек, совершенно лишенный чванства: со всеми здоровался за руку, заводил разговор с первым встречным.
Весь остальной экипаж выглядел беззаботно, как это обычно бывает у моряков после сражения или бури; дежурные несли вахту на палубе, несколько матросов находились в батарее.
Пьер Мюнье, всецело поглощенный счастьем Жоржа и Сары, все же заметил, что его старший сын чем-то встревожен, но сколько он ни следил за его взглядом, он не увидел в западном направлении ничего, кроме сгущавшихся там огромных туч, и подумал, что Жака беспокоят именно они.