- Если он не говорит вам о своем возвращении, сударь, - заметил собеседник, тщетно пытаясь подавить волнение, - то, быть может, потому, что хочет явиться к вам внезапно, чтоб не мучить вас ожиданием и сразу обрадовать вас.
- Дай-то Бог, - сказал старик, воздев глаза и руки к небу.
- Может быть, - продолжал молодой человек, все более волнуясь, - он хочет предстать перед вами неузнанным и внезапно броситься в ваши объятия, чтобы обрести вашу любовь и ваше благословение.
- Ах! Могу ли я не узнать его!
- Однако же, - воскликнул Жорж, неспособный больше сдерживать глубокого волнения, - вы не узнали меня, отец!
- Вы… ты… ты!.. - вскричал в свою очередь старик, окинув незнакомца жадным взглядом и дрожа всем телом; его приоткрывшийся рот кривила улыбка сомнения.
Потом он покачал головой:
- Нет, нет, это не Жорж, правда, он немного похож на вас, но он невысокий, он не такой красивый, как вы, он ребенок, а вы мужчина.
- Это я, я, отец, неужели вы не узнаете меня? - вскричал Жорж. - Подумайте, ведь прошло четырнадцать лет с тех пор, как я вас покинул, подумайте, ведь мне скоро двадцать шесть лет, а если вы сомневаетесь, то смотрите, смотрите - вот шрам у меня на лбу, это след удара, что мне нанес Анри де Мальмеди в тот день, когда вы так прославились, захватив английское знамя. Примите меня в свои объятия, отец, и, когда вы меня обнимете и прижмете к своему сердцу, вы перестанете сомневаться в том, что я ваш сын.
С этими словами незнакомец бросился к своему отцу, а тот, глядя то на небо, то на сына, долго не мог поверить своему счастью и не решался поцеловать Жоржа.
В это время у подножия пика Открытия появился Телемах; он шел, опустив руки и голову, уныло глядя перед собой, в отчаянии от того, что опять возвращается, не принося известий ни об одном из сыновей хозяина.
VI
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Теперь пусть читатели позволят нам покинуть отца с сыном во время их счастливой встречи и, вернувшись вместе с нами к прошлому, согласятся проследить духовное преображение, что произошло за четырнадцать лет с героем нашей истории, которого мы ранее показали мальчиком, а только что - взрослым человеком.
Вначале мы хотели просто-напросто передать читателю то, что рассказал Жорж отцу о событиях, произошедших за эти четырнадцать лет, но подумали, что такое повествование явилось бы отражением тайных помыслов и скрытых чувств и могло бы вызвать недоверие к человеку с таким характером, каким наделен Жорж, особенно если он сам говорит о себе. Потому мы решили по-своему рассказать эту историю, и, поскольку это не исповедь самого Жоржа, мы не скроем ничего, ни плохого, ни хорошего, и не утаим никаких мыслей, будь они похвальные или постыдные.
Итак, начнем рассказ с того же, с чего начал и Жорж.
Пьер Мюнье, чей характер мы уже пытались очертить, еще в начале своей сознательной жизни, то есть тогда, когда он из ребенка превратился во взрослого мужчину, занял по отношению к белым позицию, от которой не отступал никогда: чувствуя, что у него нет ни сил, ни воли сражаться с их бесчеловечными предрассудками, он решил обезоружить противников неизменным смирением и неисчерпаемой покорностью; всю свою жизнь он словно просил прощения за то, что родился. Человек глубокого ума, он не пытался занять какую-либо должность или особое положение в обществе, а старался затеряться в толпе, не бросаясь в глаза. Стремление, заставившее его отстраниться от общественных интересов, руководило им и в частной жизни. Щедрый по натуре человек, богатый, он не признавал в своем доме никакой роскоши и содержал его с монашеской скромностью, хотя у него было около двухсот негров, что соответствовало в колониях состоянию с рентой более чем в двести тысяч ливров. Он путешествовал верхом до тех пор, пока возраст, а вернее, огорчения, сломившие его раньше времени, не заставили сменить эту скромную привычку на более аристократическую и купить паланкин, такой же простой, как у самого бедного обитателя острова. Тщательно избегая малейших ссор, всегда вежливый и любезный, он готов был оказать услугу даже тем, к кому в глубине души чувствовал антипатию. Он предпочел бы потерять десять арпанов земли, чем начать или даже продолжить судебный процесс, в результате которого мог бы выиграть двадцать. Если у кого-нибудь из обитателей острова случалась нужда в саженцах кофе, маниоки или сахарного тростника, он мог быть уверен, что получит их у Пьера Мюнье, который еще и поблагодарит его за то, что тот обратился именно к нему. Все эти добрые поступки, совершаемые по велению отзывчивого сердца, могли быть отнесены за счет его покорного характера. Это снискало ему дружбу соседей, но дружбу своеобразную: соседям и в голову не приходило сделать ему добро, они ограничивались тем, что не причиняли ему зла. В то же время среди них имелись и завистники: они не в состоянии были простить Мюнье значительное состояние, многочисленных рабов и безупречную репутацию; они постоянно старались унизить его напоминанием о том, что он цветной; г-н де Мальмеди и его сын Анри были в их числе.
Жорж рос в той же обстановке, что и его отец. Однако из-за слабости здоровья отстраненный от физических упражнений, он весь был обращен на свои внутренние переживания; он раньше времени возмужал, как это часто бывает с болезненными детьми, и невольно наблюдал за поступками отца, мотивы которых были с раннего детства понятны ему. Мужская гордость, кипевшая в груди этого ребенка, заставила его ненавидеть белых, презиравших его, и относиться с пренебрежением к мулатам, терпевшим подобного рода унижения. Потому он твердо решил, в отличие от отца, избрать для себя иной образ жизни и, когда появятся силы, смело противостоять абсурдному гнету предубеждений, заставить их отступить. Он готов был биться с ними, как Геркулес с Антеем, душить их собственными руками. Юный Ганнибал, подстрекаемый отцом, поклялся в вечной ненависти к целой нации; юный Жорж, вопреки желанию отца, объявил смертельную войну предрассудкам.
После описанного нами расставания отца с детьми Жорж покинул колонию, прибыл во Францию вместе с братом и поступил в коллеж Наполеона. Оказавшись на скамьях последнего класса, он тут же понял закон неравенства и захотел оказаться среди первых; жажда превосходства была потребностью его натуры; он усваивал знания легко и быстро. Первый успех укрепил в нем веру в себя, показав меру его возможностей. Воля Жоржа крепла, а успехи приумножались. Правда, в напряженном состоянии духа, при постоянных упражнениях мысли тело его оставалось все таким же хилым; дух поглощал плоть, клинок сжигал ножны; и все же Бог дал опору бедному деревцу. Жорж мог спокойно жить, опекаемый Жаком, самым сильным и вместе с тем самым ленивым учеником в своем классе, в то время как Жорж был самым прилежным и самым слабым.
Однако такое положение продолжалось недолго. Через два года Жак и Жорж поехали на каникулы в Брест к знакомому отца, кому они были рекомендованы. Жак, имевший вкус к морскому делу, воспользовался случаем и, не желая больше скучать в тюрьме, как он называл коллеж, поступил матросом на корсарское судно; в письме же к отцу он сообщил, что поступил на государственный корабль. Когда Жорж вернулся в коллеж, отсутствие брата сказалось на нем самым жестоким образом. Теперь он был беззащитен перед завистью товарищей, вызванной его школьными успехами, и она, как только смогла дать себе волю, превратилась в прямую ненависть: его оскорбляли одни, колотили другие, и все издевались над ним. У каждого находилось для него обидное слово. Это было тяжким испытанием; Жорж его мужественно выдержал.
Теперь он серьезнее, чем когда-либо, размышлял о своем положении и понял, что моральное превосходство ни к чему не ведет без превосходства физического; для того чтобы заставить уважать первое, нужно иметь второе, и только сочетание этих достоинств образует совершенного человека. Начиная в этого времени он полностью переменил образ жизни: прежде робкий, необщительный, вялый, он стал игроком, непоседой, заводилой. Он еще оставался прилежным учеником, но лишь поскольку стремился сохранить преимущество в умственном развитии, обретенное им в первые годы учения. Сначала он был неловок и над ним смеялись. Он не выносил насмешек и сделал свои выводы. От природы мужество у Жоржа было не безотчетным, а рассудочным: первым его движением было не бросаться в опасную переделку, но сделать шаг назад, дабы избежать ее. Ему надо было поразмыслить, прежде чем храбро пойти на риск, и, хотя это и есть подлинная храбрость, храбрость души, он ужасался этой черты в себе, считая ее трусостью.
При каждой ссоре он затевал драку, вернее, бывал бит, но, и побежденный, продолжал драться упорно и ежедневно, пока наконец не вышел в победители; побеждал он не потому, что был сильнее, а потому, что был выносливее и в разгаре самой неистовой драки сохранял замечательное хладнокровие, благодаря которому использовал малейший промах своего противника. Это внушало уважение к нему, его уже остерегались задевать, ибо, как бы враг ни был слаб, но, если он отважен, с ним не захочешь лишний раз связываться; впрочем, этот необычайный задор, с которым он бросился в новую жизнь, принес свои плоды: Жорж постепенно окреп; к тому же, ободренный первыми успехами, он ни разу не раскрыл книги во время следующих каникул; он начал учиться плаванию, фехтованию, верховой езде, доводя себя до утомления, а подчас и до лихорадки, но в конце концов привык к физическим упражнениям. Тогда упражнения на ловкость сменились трудом, развивающим силу: часами он работал лопатой, как землекоп, по целым дням таскал тяжести, как чернорабочий; вечером, вместо того чтобы лечь в мягкую и теплую постель, он заворачивался в плащ, бросался на медвежью шкуру и так спал до утра. На какой-то миг изумленная природа оставалась в нерешительности - сдаться ли ей или торжествовать. Жорж и сам чувствовал, что подвергает свою жизнь опасности, но зачем ему эта жизнь, если он не станет сильным и ловким? Природа выдержала; телесная слабость, побежденная силой воли, исчезла, как нерадивый слуга, выгнанный непреклонным хозяином. Наконец три месяца подобного режима настолько укрепили жалкого заморыша, что, когда он вернулся в коллеж, товарищи с трудом узнали его. Теперь он сам искал ссоры и бил тех, от кого столько раз терпел побои. Теперь его боялись, а поскольку боялись, то и уважали.
Вследствие естественной гармонии, по мере того как его тело наливалось силой, хорошело и его лицо: у Жоржа всегда были великолепные глаза и зубы, он отрастил подлиннее свои черные волосы, смягчил щипцами их природную жесткость; болезненно-бледная кожа стала матовой, и белизна ее говорила об утонченности и меланхоличности его натуры. В общем, юноша так же старался быть привлекательным, как ребенком старался быть сильным и ловким.
Когда Жорж, окончив курс философии, вышел из коллежа, он был уже элегантным кавалером пяти футов и четырех дюймов роста и хотя и немного худым, но прекрасно сложенным. Он знал почти все, что полагалось знать светскому человеку. Однако он понимал, что ему теперь мало не уступать ни в чем обыкновенным людям: надо было добиться во всем превосходства над ними.
Упражнения, которые он сделал для себя обязательными, не отягощали его, ибо он был теперь свободен от учебных занятий и стал хозяином своего времени. Он установил раз навсегда такой порядок дня: утром, в шесть часов, отправлялся верхом, в восемь шел в тир стрелять из пистолета, с десяти утра до полудня занимался фехтованием, от полудня до двух слушал лекции в Сорбонне, с трех до пяти занимался рисованием в какой-нибудь студии и наконец вечером посещал театр. Его изящные манеры еще в большей степени, чем его состояние, распахивали ему двери в светские салоны.
Жорж завел знакомства среди лучших парижских художников, ученых и самых знатных вельмож; будучи достаточно сведущим в искусстве, науке и модах, он вскоре прослыл одним из самых утонченных умов и самых блистательных кавалеров столицы. Таким образом, он почти достиг своей цели.
Однако же ему еще оставалось последнее испытание: уверенный в своем превосходстве над другими, он не знал, может ли повелевать самим собой. Но Жорж был не такой человек, что терпит неуверенность в чем-либо: он решил избавиться от сомнений насчет самого себя.
Его часто беспокоило опасение, что он может стать игроком.
Однажды он вышел из дома с карманами, полными золота, и направился к Фраскати. Он сказал себе: "Я буду играть три раза, каждый раз по три часа, и каждые три часа я рискну десятью тысячами франков; по прошествии трех часов, выиграв или проиграв, я прекращаю игру".
В первый день Жорж проиграл свои десять тысяч франков менее чем за полтора часа. Но он не уходил, пока не прошли три часа с начала его игры. Он смотрел, как играют другие, и, хотя у него в бумажнике оставалось двадцать тысяч банкнотами, предназначенные для того, чтобы рискнуть ими в следующие два раза, он не поставил на сукно ни одного луидора сверх того, что назначил сам.
На второй день Жорж сначала выиграл двадцать пять тысяч франков, потом, согласно своему решению, продолжал играть, пока не прошли три часа, спустил весь свой выигрыш и, кроме того, еще две тысячи; тут он заметил, что играет уже три часа, и прекратил игру с такою же пунктуальностью, как и накануне.
На третий день Жорж сначала проигрывал, но когда у него оставалась последняя банкнота, ему вдруг начало везти; оставалось играть три четверти часа, и в течение этих сорока пяти минут ему сопутствовала такая удача, которая становится легендой в устах завсегдатаев игорного дома; можно было подумать, что на эти сорок пять минут Жорж заключил договор с дьяволом, чтобы невидимый дух подсказывал ему на ухо цвет, который должен был выпасть, и карту, которая должна была выиграть. К великому изумлению присутствующих, перед Жоржем выросла куча золота и банковских билетов. Жорж даже перестал думать, он бросал деньги на стол и говорил крупье: "Ставьте куда хотите"; тот ставил деньги наугад, и Жорж выигрывал. Два профессиональных игрока, следившие за игрой Жоржа и, подражая ему, выигравшие огромные суммы, подумали, что настал момент делать ставки, противоположные тем, что делал Жорж; так они и поступили. Но удача осталась верной Жоржу. Они потеряли все, что выиграли до сих пор, затем все, что у них было с собой, потом, поскольку им здесь доверяли, они одолжили у крупье пятьдесят тысяч франков и тут же проиграли их. Что касается Жоржа, то он совершенно бесстрастно, со спокойным лицом смотрел, как перед ним вырастает куча золота и банковских билетов, время от времени поглядывая на стенные часы, которые должны были пробить час его ухода. Когда этот час настал, Жорж тут же прекратил игру, вручил выигранные деньги слуге и с тем же спокойствием, с тою же бесстрастностью, с какой он играл, выигрывал или проигрывал, вышел, сопровождаемый завистливыми взглядами тех, кто присутствовал при этой сцене и ожидал увидеть его на следующий день.
Но, против всеобщего ожидания, Жорж больше не появился. Более того, он положил золотые монеты и банкноты в ящик секретера, с тем чтобы открыть его только через неделю. Когда прошла неделя, он открыл ящик и пересчитал свои деньги. Он выиграл двести тридцать тысяч франков.
Жорж был доволен собой: он победил свою страсть к игре.
Как и всеми уроженцами тропиков, Жоржем владели пылкие чувства.
После какого-то бурного пиршества приятели повели его к куртизанке, известной своей красотой и капризным характером. В этот вечер у современной Лаисы был приступ добродетели. Время прошло в разговорах о морали: можно было подумать, что хозяйка дома претендует на премию Монтиона. Однако глаза прекрасной проповедницы, порой устремленные на Жоржа, выражали страстное желание, противоречащее ее холодной речи. А Жоржу эта женщина показалась еще более желанной, чем ему о ней говорили. И в течение трех дней воспоминание об этой обольстительной Астарте преследовало девственное воображение молодого человека. На четвертый день Жорж направился к дому, где она жила; сердце его отчаянно билось, когда он поднимался по лестнице; он позвонил так сильно, что чуть не оборвал шнур звонка; потом, слыша приближающиеся шаги горничной, он приказал своему сердцу ослабить биение, лицу - принять спокойное выражение, и голосом, в котором невозможно было угадать и следа волнения, попросил горничную отвести его к хозяйке. Та с радостью услышала его голос и прибежала чуть ли не вприпрыжку, потому что образ Жоржа не давал ей покоя с первой встречи, когда юноша произвел на нее глубокое впечатление, и теперь она надеялась, что его привела к ней если не любовь, то, по крайней мере, желание.
Она ошибалась: это было еще одно испытание, которому Жорж решил себя подвергнуть; он пришел, чтобы противопоставить железную волю пылким чувствам. Он пробыл у этой женщины два часа, бросив вызов собственной бесстрастности; воспротивившись одновременно напору своих чувств и ласкам блудницы, победив в этом втором испытании, как победил и в первом, через два часа он ушел.
Жорж был доволен собой: он подчинил себе свои чувства.
Мы говорили, что у Жоржа не было той безотчетной храбрости, какая бросает человека в самое опасное место, но была та рассудочная храбрость, что проявляется, если без нее нельзя обойтись. Жорж в самом деле боялся, что он по природе не храбрец, и часто дрожал от мысли, что при неотвратимой опасности он, возможно, не будет владеть собой и поведет себя как трус. Эта мысль чрезвычайно мучила его, поэтому он решил, как только представится случай, воспользоваться им и подвергнуть испытанию свою душу. Такой случай представился, притом довольно необычным образом.