И вот зашуршал по доскам привязанный к ногам ромея Агатона тяжелый мешок, сорвался вниз и повлек за собой завернутое в белые пелены тело. Оно тронулось медленно. Старый, мудрый человек никогда не вскакивает с места, чтобы двинуться в дальнюю дорогу. Но веревка, которой была обвязана пелена зацепилась за один из клиньев ступени, торчавших сбоку, врезалась в щелку, и тело повисло над водой.
Княжич, себя не помня, бросился к сходням, выхватил поясной ножик подаренный старшим братом и, бесстрашно прыгнув на край борта, принялся что было сил резать веревку. Все замерли в удивлении. И вдруг последняя жилка лопнула. Воды всплеснули, белое стало быстро уходить в них и, колеблясь, таять, как брошенный в горячий котел с водой комок снега.
Тогда княжич догадался, что, если бы старый ромей Агатон не ушел бы в море, великая сила вод не простила бы никому такое долгое плавание.
Он соскочил вниз, схватил свою раковину и, не задумываясь, бросил ее вослед Агатону. Ее было жалко только один миг, пока она падала в воду. Ударившись об волну, раковина пропала, погасла сразу, не успел княжич вздохнуть с облегчением. Как теперь быть без нее, он еще не знал - просто хотел скорее помочь Агатону и облегчить ему дорогу, послав неизвестным водным богам хорошую жертву.
Хозяин корабля крепко, даже немного больно ухватил его за плечо, и княжич совсем перестал жалеть подарок самого василевса.
- Хорошо… делать так, - с трудом выговорил навклер слова северского наречия.
- Мне больше не страшно. Никогда, - ответил ему княжич.
С того часа все стали особенно добры к маленькому варвару. Дергали его за рукава, а то и за уши, поднимали на руки, хотя он того совсем не хотел, хлопали ладонями по спине и ерошили волосы. Пальцы княжича стали совсем липкими от сладостей, от козинаков, фиников, плетей сушеной дыни. Сумрачный человек с густыми черными бровями и седой бородой, одевавшийся всегда тяжело и багрово и оттого похожий на освежеванную коровью тушу, подарил малому настоящий аланский пояс с тигровым оскалом на серебряной пряжке. Стоило свить из веревочных узлов "мышку" и подергать за другой конец веревки, как дикая кошка спрыгивала с пояса и начинала охоту.
Так ромей Агафон из глубины вод помогал княжичу пережить путешествие.
Стимар ко всем привык. Все на корабле перестали казаться чужими, будто издавна плыл на нем куда-то, чтобы обосноваться, если и не в самом ирии, то на какой-то доброй, счастливой земле единый по крови род, без труда говоривший между собой на разных наречиях, прихваченных с проплывавших когда-то мимо берегов.
Теперь когда княжичу хотелось спать, он уже не забивался в уголок каморки, а засыпал где придется - то среди мешков с мехами, накупленными у кривов, то на персидских тюфяках. И хозяева их добродушно усмехались, показывали на маленького варвара пальцами и набрасывали на него свои диковинные одежды, пахшие пряной сыростью.
Однажды жесткая рука хозяина корабля ухватила Стимара за плечо и вытянула его из уютной норки среди мягких мешков. В темной глубине пустого сна малой обрадовался доброй, хоть и чужой силе, открыл глаза и обомлел. Тучей надвигался на корабль берег, весь облепленный невиданными домами. Огромные, выпукло-золотые купола, младшие братья Солнца, светились в светло туманившемся небе над глинистой, неподвижной рябью крыш.
Слабые порывы ветра приносили с берега звон, такой же пряный, как ромейские травы, и княжичу привиделось множество чудесных кузниц, где кузнецы серебряными молоточками выковывали ромейские монеты, которым нет на свете никакого счета. Про каменные домики с рябыми глиняными крышами княжич подумал, что это - домики мертвых.
- Ирий? - спросил он.
- Ирий, ирий… - часто закивал хозяин корабля.
Берег близился, увеличивая все свои чудеса, чтобы их легче было разглядеть, потом разделился надвое, приглашая корабль в широкую реку. Княжич вспомнил старшего брата и очень пожалел, что отсюда Коломиру ничего нельзя показать.
Стада каменных домов неторопливо бродили по берегам, общипывая круглые валуны. Некоторые паслись привязанные к высоким столбам с резными птичьими гнездами на вершинах. В гнездах сидели большие каменные птицы. Княжич заметил также очень высоких и совершенно неподвижных людей, светившихся неживой белизною. Наверно, то были пастухи и стражи ирия.
Чудеса кишели и на самой реке. Вся она пестрела кораблями и лодками. Одни взлетали в небеса, превращаясь в птиц, другие кружились по воде, распустив крылья-паруса, расписанные зверями, орлами, рыбами и страшными чудовищами. Чудовищ княжич теперь совсем не боялся. И все эти звери и чудовища весело охотились друг за другом, перескакивали с паруса на парус, с полотна на полотно и ныряли быстрее своих теней в воду, ничуть не тревожа ее и не поднимая брызг.
И все чудеса, что видел княжич, трепетали и рассыпались, как с воза отцовской добычи, и сверкали в пряном звоне, висевшем радугой между берегами неподвижной, как и стражи ирия, реки.
А потом потянулась по правому берегу великая стена-тын такой вышины, что сколько не громозди друг на друга деревянных тынов Большого Дыма, все равно до верху не хватило бы. А в каждой исполинской веже запросто уместились бы все вежи Турова града вместе с гулявшим между ними ветром и переплетенными в небесах над градом дорогами птичьих стай.
Тот великий тын был сложен из обтесанных камней, таких больших, что сложить их могли не люди, а только те белокожие стражники-пастухи ирия, что замерли в дозоре на пределах ромейского града. И тянулся тын так долго, что княжич, не выдержав своего столь же долгого изумления, снова нестерпимо захотел спать.
Хозяин корабля щелкнул княжича большим пальцем по подбородку, и тот, очнувшись от испуга, клацнул зубами.
- Рыба заскочит, - сказал навклер на своем языке, хрипло посмеиваясь, будто беззлобно рыча.
Берега вдруг опять стали расходиться, и княжич оробел, подумав, что хозяин корабля обманул его и до ирия придется переплывать еще одно море. Но человек, у которого зубы или плясали в улыбке, или, при гневе, строились во рту, как войско, шумно вздохнул, мощно напрягся всем телом, до самого неба вскинул свою темную руку и схватил весь корабль каким-то одним властным словом.
Тут же мощно напрягся и весь корабль. Вздулись мышцы и узлы жил на руках кормчего, и тупой комель руля двинулся вбок. За кораблем раздался гул воды, и тень мачты шагнула от кормы к носу. Корабль заворачивал вправо, к земле, откуда доносился плеск волн, теперь совсем похожий на тот шум, который слышал княжич в глубине раковины, уже забытой морем.
Все громче и оживленнее становились голоса людей на корабле. Все разом принялись ходить по нему, весело толкались и широко разводили руки, уже не боясь мешать друг другу. Княжич поддался общему движению, но не знал, куда деваться. Все радовались, и княжичу хотелось радоваться вместе со всеми. Он даже распустил свой аланский пояс и стал взмахивать им так же, как все взмахивали своими поясами перед тем, как подвязать ими новые, праздничные одежды.
Уже не хватало глаз, чтобы объять весь чудесный берег, приближавшийся и уже заполонивший собой все утро и все улыбки тех, кто вернулся на свою родную землю.
Княжич догадался, что на берегу придется проститься разом со всеми и все разойдутся в разные стороны, как веселые бродники. Вот-вот рассыпется на берегу корабельный род, и он тогда опять останется один. Но в общей радости он пока не знал, куда девать свою тревогу, она нигде не умещалась - ни в душе, ни в дорожной мешке, ни, тем более, в маленьком поясном кошельке.
Наконец с радостным грохотом съехали на твердую землю сходни.
Княжич заглянул через борт и затаил дыхание. Настоящей земли внизу не было, а был лед - очень белый, ровный и гладкий. Стимар не испугался. Он сразу подумал, что в ирии лед, такой красивый и чистый, не тает и летом, а зимой в ирии, среди снегов, наверно, цветут луга, распускаются листья на деревьях и круглый год зреют яблоки. По льду теперь и придется идти до каменной крепостной стены, до самых ворот.
Только Стимар подумал, как ворота стали отворяться, и на пристань двумя вереницами вступили воины в белоснежных одеждах и таких же ослепительно белых, высоких шапках. Каждый воин высоко в руке держал золотую секиру, и у каждого на груди, извиваясь по-змеиному, сверкала золотая цепь. Между вереницами воинов, чуть позади них, из ворот появился человек, очень напоминавший ромея Агатона.
Княжич так и подумал с облегчением: ромей Агатон добрался до своего ирия и теперь встречает его на берегу. Борода у него, правда, стала покороче, а одежда побогаче, чем у живого Агатона, и выглядел он помоложе покойника, но так оно у ромеев и должно быть.
Корабельная стража, торопливо загремев по сходням, выстроилась на льду. Хозяин корабля, чинно и смешно приседая, спустился на ледяной берег и, пройдя между своими стражами, поклонился ромею, будто холоп перед самим князем - как никогда не склонял голову перед живым Агатоном. Таков, видно, был закон в ромейском ирии, где все живые ходили в холопах у мертвых.
На богатых одеждах ромея сверкнули звезды, не гаснувшие при сиянии Солнца. Он поднял руку. Тогда хозяин корабля выпрямился и подойдя к господину ближе, повернулся и твердо указал перстом на княжича. Ромей поднял взгляд на корабль, и Стимар снова затаил дыхание, видя, что этот Агатон совсем не так добр, как тот, что переплывал море. Он подумал, что мертвому тоже нелегко сразу признать живого, даже если оба прожили вместе на земле всю жизнь.
Двое белоснежных воинов покинули свои места в вереницах и, мягкими шагами поднявшись по сходням, подступили прямо к Стимару. Настала пора сходить на берег, и княжич наконец испугался по-настоящему, всем сердцем и всем своим умом.
Он соскучился по широкой земле, но вдруг стал страшиться ее, слишком привыкнув жить на маленьком месте, среди двух маленьких деревянных стен, ограждавших его от бескрайних вод.
Когда наклон сходней кончился, Стимар весь сжался и с опаской ступил на лед.
Ромейский лед оказался совсем не скользким и к тому же теплым. Княжичу очень понравилось идти по такому чудесному льду. Он очень хотел присеть на корточки и потрогать лед рукой, но не решился задерживать красивых белых стражей, легко и стремительно шествовавших с двух сторон от него.
Чем ближе становился властный ромей, тем меньше он напоминал княжичу старого Агатона, хотя все веселее и добродушнее щурился. Точно так же, как, бывало, делал Агатон в пути, он положил руку на голову Стимара, когда тот подошел вплотную. Княжич вспомнил, что хотел ему поклониться, но теперь было уже поздно.
Рука ромея была такой же мягкой, но более тяжелой и теплой, чем у Агатона, и княжич решил, что все же ошибся: этот ромей тоже был живым, как и он сам. Он стал разглядывать диковинные шестиконечные звезды, сверкавшие на синем парчовой небосклоне, а ромей заговорил с хозяином корабля. Его мерный голос слабым гулом передавался через его руку прямо в темя княжича, успокаивая и усыпляя его, а ровный лед у него под ногами стал медленно покачиваться из стороны в сторону.
Раз-другой княжич услышал имя Агатона, и через властную руку ему передавалась несильная тревога. Как только рука поднялась, все сразу изменилось вокруг: звезды исчезли, живые стражи ирия широко разошлись, и посреди легкого, весело сиявшего под Солнцем простора, по которому можно было вдоволь набегаться, Стимар увидел распахнутые для него ворота.
На один миг их загородило бронзовое лицо хозяина корабля. В его улыбке сверкнули белые вереницы зубов, а его рука последний раз стиснула плечо Стимара.
Он исчез - и снова распахнулась тайна ворот, маня княжича разноцветными чудесами сада.
Сделав пара шагов, княжич невольно оглянулся и заметил через щель между белыми стражниками, как навклер вновь поднимается на свой корабль, с которого, кроме него и охранников, никто не ступал на берег ногой.
Так сына северского князя-воеводы оставили одного на особой дворцовой пристани, в порту Вуколеонта, между рядами церемониальной императорской гвардии кандидатов.
Вместе с ними, с потоком белизны, золотых цепей и секир княжич попал прямо в ворота и вновь, как в тот миг, когда распахнулись берега, едва не потерял себя от великого изумления. Множество ледяных и каменных градов громоздилось друг на друга, образуя чудесную гору. Множество ледяных, алых и голубых троп разбегалось во все стороны, в глубины рощ-садов.
- Княжич Стимар! - вдруг донесся сверху строгий глас.
Стимар повернулся, поднял глаза - и закричал от ужаса.
Огромный, весь пронизанный неживой белизною, с белыми, без зрачков глазами человек, стоял совсем рядом, возвышаясь над княжичем и протягивая к его голове нестерпимо неподвижную руку.
В тот же миг княжич бросился от него со всех ног. Веселые крики, смех понеслись ему вдогонку.
Малой бежал, далеко опережая свой страх и зная, что теперь будет бежать во весь дух, пока не спасется - хоть до того самого места, где теперь стоит его отец, князь-воевода Хорог, до отцовской руки. И пусть тогда рука отца сделает с ним все что угодно, только бы спастись от бескровного ужаса, только бы забыть навсегда страшную неподвижность чужой неживой руки и белое лицо с большими глазами, затянутыми такой же гладкой белизной, как омут льдом.
Так началось еще одно долгое, но стремительное путешествие княжича, полное мимолетно вспыхивавших чудес.
Княжич выбрал белую дорожку, доверяя свою жизнь уже знакомому и доброму льду ирия. Густо-алая тропа казалась липкой бычьей кровью, а в темно-синей можно было утонуть, как в реке или в море.
Он помчался что было духу по белой.
Слева то надвигались, то пропадали углы сияющих гладких стен, а справа - мелькали густые купы кустов и деревьев.
Дорожка поднималась все выше, ведя княжича на ту спасительную высоту, откуда можно было бы заглянуть далеко за окоем земли, за пределы Поля - и разглядеть там Большой Дым, и отца, стоящего на веже. Теперь княжич знал: до того, что на земле можно увидеть глазами, всегда рукой подать.
У него хватило бы сил взбежать как угодно высоко, но красивая ледяная дорожка обманула, ибо в ромейском царстве обманывает человека многое, что на вид красиво и спасительно. Она завернула за угол и легла прямо под огромную дверь, вспученную золотыми мордами львов. Лвов княжич еще ни разу в жизни не видел. Свирепым рычанием зверей, злобным блеском их порфировых глаз встретила княжича дверь Монофир. Она подчинялась только самому василевсу и то лишь тогда, когда василевс выходил из Дворца на Форум, главную площадь Царьграда, чтобы проверить, жив или уже давно вымер весь его народ.
Княжич кинулся было назад, прочь от страшных оскаленных морд. Но снизу уже поднимался шум медлительной, но мощной, как грозовая туча, погони. И еще кто-то в алых одеждах, махая руками, торопился к дорожке из глубины сада, наполненной золотыми шарами невиданных плодов.
Там же в саду, за кустами, показался еще один неподвижный бледный страж.
Тогда княжич спрыгнул с дорожки и нырнул под свод прозрачных, гулких теней. Так он очутился в звонкой пустоте самого Дворца, пронизанной тропами солнечного света.
Кто-то шагнул из теней на одну такую тропку, пересекая княжичу путь и грозно крикнул. Княжич на миг замер от испуга. Крик ударился в стены, в пол, в вогнутую высоту свода, и эхо чудесно разверзлось, стремительно наполняясь ломким литьем безмолвия. Княжич очнулся, помотал головой, вытряхивая из ушей назойливый ромейский звон и побежал, кроша ногами священную дворцовую тишину, теперь уже прочь от света, прочь от всяких тропинок и рушников - к приманкам темных проемов и галерей.
Княжич бежал, с изумлением вдыхая разряженный эфир мраморных пустот. У нового проема, между двумя висячими коврами, кто-то очень высокий и темный, в коротких сапогах и остроконечном шишаке, упиравшемся в свод каменных дворцовых небес, шагнул навстречу и выставил вперед прямизну длинного меча так, что княжичу оставалось, никуда больше не сворачивая, взбежать прямо по лезвию, потом по толстой, как дерево, руке на плечо стражника и спрыгнуть с него, как с обрыва.
Стимар не стал доверять этой прямой тропе, манившей в высоту. Он отскочил и, юркнув клубком под край висячего ковра, ударился в бронзовую дверь. Она сердито загудела и приотворилась.
Страж дворцовых дверей, спафарий, всколыхнул ковер мощной волной, и пригнулся, нечаянно проткнув его острием шишака. Его ручища загребла пустое место.
А Стимара уже приняла новая, еще более просторная пустота, вся пронизанная вереницами солнечных лучей. Там, где они касались пола, сверкали маленькие разноцветные черепки, оживавшие узорами из птиц и цветов.
Княжич замер, очарованный их красотой. Все былые страхи потерялись позади, за бронзовой дверью. Загреб их там рукою спафарий и стал недоуменно разглядывать пятна сажи на своей ладони.
Новый страх княжича был легким и светлым. Стимар удивлялся: как же и куда бежать ему по этим прекрасным цветам и птицам…
Но дверь позади вновь загудела - от приближения ног и голосов, - а впереди через рассеченный светом сумрак двинулись на княжича стражи-великаны, ничем не отличавшиеся от того, который остался обманутым за дверью.
Как только Стимар увидел их ноги-колонны, властно ступавшие по хрупким узорам, так сразу ринулся под вереницы лучей, в сумрак, густевший у самой стены.
Все преследователи были сильными и грозными, но очень медлительными. Их удивленные возгласы долетали до Стимара со всех сторон, отскакивали от стен и без толку терялись в пустотах Дворца.
Княжич ловко и стремительно проскальзывал между сильных рук и широких мечей. Он на одном вздохе пересек звенящий простор Триклиния Магнавры, в котором легко уместился бы почти весь Туров град.
Бескрайними волнами колыхалась вокруг него душистая тяжесть занавесей, скользя по рукам, по лицу - то обжигая свистящей гладью шелков, то оглушая шорохом мелкого ворса. То пряча княжича в извивающихся складках, то бросая его в водовороты таинственных щелей. А сверху беспрерывно доносилось тонкое, напряженное пение крепко натянутых серебряных струн.
Стимар быстро научился скользить по ромейскому полу, как по настоящему льду, то припадая на бок, то - на колени, то даже опрокидываясь на спину. Кому было под силу поймать его!
Еще раз прошмыгнув под шелковые узоры, он ударился о самую нижнюю ступеньку, взлетел по лестнице и, легко избежав еще дюжину ловцов в белом и голубом, с мечами и без мечей, помчался дальше - мимо дверей Большого Консистория и дворцового храма Господа - в пути и галереи, связывавшие нижний Дворец, Халкей, с верхним, Дафнеем. Неисчислимое множество солнц промелькнуло мимо него в череде невесомых арок. Извивы виноградной лозы вились перед ним по полу, тянулись волшебной тропой, пока не оборвались у лестницы, которая повлекла беглеца вниз.
Княжич доверился ей - и вдруг утонул в ароматах испеченных хлебов, горячего мяса, корицы, тмина и кориандра. Непреодолимая теснота человеческих тел окружила Стимара, но никто не ловил его, не растопыривал толстых пальцев, не угрожал мечами. Все расступались, как только успевали. "Смерды! Смерды!"- догадался княжич.