Оба - и Стимар, и Брога - узнали в чужаках радимичей из рода Лучина. Были чужаки волосом и глазами посветлее и жиже северцев из-за сумрака и сырости их лесов, и ресницы у них всегда сверкали инеем. Ходили они в поршнях с широкими ушками, не дававшими им тонуть в болотах, а больше всего хвалились перед иными племенами своими шейными гривнами, которые гнули из маленьких лесных ужей и заговаривали под медь или под бронзу, а князья своим княжьим словом - даже под серебро. Такая серебряная гривна держала кольцом шею у сына радимического князя, и этот молодший, ростом и возрастом под стать Стимару, стал верховодить в Велесовой Роще.
- Мир тебе, княжич Туров! - сказал он Стимару, когда сошлись чужаки перед северцем с двух рук-сторон и сам их вожак замкнул собой ряд.
Он пришепетывал, как и все радимичи, потому что в самой древней своей древности они берегли слова, заворачивая каждое из них летом в свежее сено, а зимой в сухую солому.
- Хорош твой мир… - процедил сквозь зубы княжич Туров, в уме прикидывая, как вернее, уважительней положить ему на землю старого Богита - головой обязательно на запад Солнца, - а потом разогнуться непраздно, то есть сразу воткнуть радимичу под ребра свой охотничий нож, пока еще прятавшийся в дорожной суме.
Кровяная дорожка, протянувшаяся из ока Богита, уже добежала до его плеча и стала отдыхать там лужицей. Стимару казалось, будто ему на плечо села теплая птица.
Княжич Лучинов побледнел. Иней сорвался с его дрогнувших ресниц и осел-замер на губах. Заговоренный уж на его шее вывернул головку и стал неотрывно глядеть на Стимара серебряными зрачками.
- Плох ли, скажешь? - зло спросил молодой радимич. - Ты не ведаешь, а мы ведаем. Мы все узрели. Твой жрец хотел убить тебя, как убивают изгоя. Только того, кто принес в род порчу. Вот его чернь-камень. Тебе ли не знать, для чего такой. Ты уже мертв, княжич Туров. Однако ныне стою здесь - и вот ты живой.
Стимар глянул через плечо старого жреца на землю и увидел на ней черный камень. Камень быстро обрастал бледными и золотистыми лишайниками падавших на него человечьих слов.
Стимар вспомнил, что рассказывал ему старший брат, Коломир, о самом первом северском броднике, и вот кровь старого жреца его на плече стала быстро холодеть и превращаться в пятно Велесова лишайника.
- А коли не поверю тебе, Лучинов? - неуверенно проговорил княжич, размышляя кстати о том, был бы уж теперь мертвым на костяной крыше Велесова дома или нет.
Радимич от этих слов покрылся красными пятнами, и иней растаял на его губах.
- Вот клятва! - крикнул он на всю Рощу, и крик его провалился за спиной Стимара в яму, не отдав никакого эха.
Он сдернул петлю с запястья и, обнажив руку, коротко полоснул около кисти поясным ножом.
- Возьми, княжич Туров! - Еще одна кровь приблизилась к Стимару, запахла духом чужого рода и обильно закапала на Велесову землю. - Коли лгу, пусть войдет в меня огневица! Пусть войдет в меня червь. Возьми, княжич Туров. Я не берегусь.
- Не нужно мне твоей крови, Лучинов. Ты - чужой… Кабы подтвердил кто из северцев… - Только словом еще мог отступить княжич Стимар, уже начиная верить чужаку-радимичу и уже начиная прощать старому жрецу его замысел.
Глас Даждьбожий ведал только одну дорогу, на какой можно было очистить оборотня и смирить князя-воеводу, когда тот вернется из гона. Не за что было его отныне винить.
Тело Богита становилось все тяжелее и холоднее в его руках, а лицо старца темнело, будто он сам превращался в чернь-камень.
- Брога от Слободы подтверждает слово Лучинова! - вдруг раздалось из кустов.
Ветки едва шелохнулись - и на поляну вышел в полный свой рост, больше не таясь, побратим княжича Турова. Он выступил из укрытия, разведя руки широко в стороны. Лук висел у него за плечом.
Одиннадцать радимических стрел, нацеленных на слобожанина, стыдливо дрогнули, и тетивы ослабли.
- Брога потверждает чужое слово, княжич! - Подходя ближе, он неотрывно смотрел прямо в глаза своему побратиму и оттого не видел по сторонам никаких чужаков; для него в Велесовой Роще в этот час пролегла своя дорога. - Я видел. Глас Даждьбожий хотел ударить тебя чернь-камнем. Не ведаю, хотел ли убить тебя, княжич Туров, однако ведаю - он поднял руку.
Стимар отвел взгляд от Броги и увидел, что на протянутой к нему руке радимича повисла капля крови и не упала, а стала застывать и чернеть. У Стимара пересохло во рту, и он с трудом сглотнул.
- Помоги мне, Брога, - сказал он.
Вдвоем со слободским он бережно уложил старого Богита на землю, головой на закат, чтобы его тень легла, как положено, от головы к ногам и, тем самым, зима и лето не поменялись местами и не случилось по этой причине неурожая. Ведь издревле так повелось, что первые три дня тень покойника тянется по земле так, будто он продолжает стоять и ходить, но всегда - от головы к ногам. И если положить мертвеца головой на восток, то и тень станет расти от него к исходу дня с востока на запад, навстречу Солнцу, чего быть не должно.
Не разгибаясь, Стимар снял с плеча дорожную суму и положил ее рядом со старцем. Его рука на миг задержалась у горловины сумы. Прозорливый радимич сразу отступил на шаг.
Брога же достал из своей сумы несколько листьев подорожника, сунул их в рот и принялся жевать. А тем временем осторожно взялся правой рукой за стрелу у самого оперения, неторопливо пропустил всю ее через пальцы и, надавив левой ладонью на лоб жреца, выдернул стрелу из ока. Черную глазницу он заткнул разжеванной мякотью, а стрелу протянул радимичу со словами:
- Ломай здесь, за межами, княжич Лучинов.
Ни говоря ни слова, радимич кивнул, как молодший или даже холоп, принял у Броги свою стрелу и, сломав ее пополам, бросил через левое плечо.
- Ты чужой. Когда вернется мой отец, князь-воевода Хорог, наступит большое розмирье, - сказал Стимар радимичу, оставив сумку и вместе с ней замысел выпустить из чужака душу так же скоро, как тот выпустил ее из самого старого Турова северца.
Лучинов улыбнулся так, что один его глаз, левый, блеснул колкой льдинкой, а другой, правый, полыхнул горячим угольком.
- Будет розмирье или нет, того никто не ведает. Твой отец, князь-воевода, мыслил одно, а твой жрец Даждьбожий мыслил иное. То мы ведаем ныне не хуже твоего, княжич, а может и лучше твоего. Тебя долго не было на своей земле, а молва ходила с нашими ветрами. Род не принял тебя. Признал волкодлаком. Кто из твоих видел волкодлака, кто не горланил попусту, по своему или кого иного умыслу, тот пусть теперь даст клятву, как ныне даю здесь я. Вот Брога от Слободы пусть скажет, видел ли он волкодлака.
- Подтверждаю вновь, княжич, как твой тайный побратим, - сказал тот, радуя Лучинова. - Я, Брога от Собачьей Слободы, не видел волкодлака и могу дать в том клятву на крови.
- Что теперь скажешь, княжич Туров? - вопросил радимич, прищуриваясь, а серебряный уж у него на шее вновь закусил кончик своего хвоста и замер мертвым кольцом.
Стимар поднял с Велесовой земли верного бегуна, испуганно притулившегося к его ноге и, отвернувшись от радимичей, бросил его в яму. Все видели, как вспыхнул бегун падающей звездой и сгорел-растаял, не долетев пяди до крыши подземного дома.
- Видишь, Лучинов, моя дорога по клятве роду кончилась здесь, где стою, - сказал княжич. - Отсюда путь - по моей воле.
Радимич искоса глянул на Брогу, и двое его воинов сразу подвинулись на полшага к слобожанину.
- Я уберег твою жизнь, княжич Туров, - сказал он. - Здесь, за межами.
- Я тебя не просил о том, княжич Лучинов, - ответил Стимар, предчувствуя, что ему опять хотят запереть дорогу. - Благодарить не стану, а виру за Богита платить придется тебе самому и твоему роду.
- Мой отец, князь Лучин, даст ту виру, какую положит на наш род твой отец, князь Хорог, - твердо обещал радимич. - И даст вдвойне сверх того. Мое слово верно. Мой отец моими устами ныне просит тебя, княжич Туров, прийти на нашу землю, в наш град. Мы примем тебя без заговоров и оберегов. Мы ведаем твою силу, княжич Туров.
- Отныне мой путь - на полдень, - встал на своем Стимар. - А твой град стоит на полуночной стороне наших межей. Мне будет не по пути.
Лицо радимича снова стало бледнеть. Рука его потянулась по поясу к мечу, но он сдержал свою силу, и пальцы добела стиснули пряжку.
- Я уберег твою жизнь, - хрипло повторил он.
- Чего ты хочешь от меня, радимич? - сдерживая и свой гнев рукой на бронзовой пряжке пояса, вопросил Стимар. - Не прячь иглу в мешке - тебя же и уколет она.
- Ты таишь свою силу, а не я, - отвечал радимич. - Ты говоришь о своей воле. Все племена ведают издавна, что тебе суждено обрести счастье. Все ведают, что тебе суждено править многими родами и самим царством ромеев. Так говорил твой отец, князь-воевода Хорог.
"Вымыслил то мой отец в свое оправдание!"- признался было княжич, но осекся перед чужим, и сильные, но не изреченные им слова отступили от него в левую сторону коротким вихрем, поднявшим с земли палую листву и уснувших лесных ос.
- Тебе, третьему княжичу Турову, суждено обрести великое богатство, - продолжал радимич. - Того и страшился жрец Даждьбожий Туров. Он никогда не преступал межи рода. Он страшился, что ты опередишь силой своего старшего брата, Коломира. Он страшился, что твою силу признают иные боги. Вот почему он изгонял тебя за межи и признал волкодлаком.
- Сам измыслил ты или сказал тебе кто, княжич Лучинов? - изумился таким мудрым словам Стимар, не находя среди своих слов таких, какими можно было бы покрыть навсегда чужие, как покрывают ладонью рот, когда зевают, чтобы ненароком не вылетела вон душа
- Говорил мой отец, князь Лучинов, - гордо сказал радимич. - А я передаю тебе, как было сказано отцом. Мы же не страшимся твоей силы и иных богов. Мы примем тебя на свою землю. Мы ведаем, что твои потомки, княжич Туров, запашут старые межи и протянут новые. На самом окоеме земель. Мы ведаем тайную силу твоей крови. И твоего семени. И примем твою силу.
Наконец постиг княжич, чего хотят от него радимичи, зачем следили за ним и оберегли в Велесовой Роще его жизнь. Постиг и то, на какое счастье они позарились.
"Ты, отец, заварил густую кашу, теперь она полезла через край горшка! Всем не только языки, но и ноги пообварит!" - горько подумал Стимар, опять не зная, как держать себя - то ли вправду страшиться ему великого розмирья, то ли потешиться ему сначала над великим замыслом радимичей.
Он плюнул на ладонь, быстро растер, будто из плевка захотел по-древнему вызвать огонь, и, когда поднялся с ладони едва заметный лоскуток пара, сдул его через край Велесовой ямы. Красные листья осин посыпались сверху вниз по дуновению Велесова ветра и повисли радугой-тропой над той ямою.
- Нет мне пути на полночь, как только через яму, - сказал он радимичам, стараясь не рассмеяться. - Пойду вниз - наверху не дождетесь. Княжич Лучинов, перекинь через яму мост своим крепким словом - тогда пойду.
- Не ведаю такого слова, - смутился чужак.
- Сходи в свою землю, позови на это место отца, - предложил Стимар. - Может, он знает. Мы подождем, хоть и слова не дадим. Между межами слова не дают.
У него за спиной не выдержал догадливый Брога и то ли засмеялся, то ли весело залаял по-собачьи.
Княжич Лучинов наконец смекнул, какова корысть северца и крикнул по-соколиному. Не успел Стимар отскочить от ловцов, как радимичи, перепрыгнув через мертвого Богита и замочив ноги в его тени, крепко ухватили Стимара за обе руки и своей силой приковали к месту, а их, радимичский, княжич наступил ногой на горловину дорожной сумы северца.
Хватило ловцов и на слобожанина. Дотянуться до рукоятки ножа он успел, а показать жало ему не дали - свалили на землю, вывернули руки, придавили коленями хребет.
- Твоему отцу на виру овец не хватит, - прохрипел снизу Брога, раздувая в стороны сухие травинки, защекотавшие ему ноздри. - Слобода за меня много запросит… Двух розмирьев от двух родов твоему отцу не потянуть - и пояс у него треснет, и пуп развяжется.
- Не будет розмирья, - твердо сказал радимический княжич и повелел приподнять Брогу.
Едва подняли того на две пяди, как радимич вынул свой меч и, взяв у корня лезвия, стукнул слободского рукояткой по затылку. Брога обвис. Радимичи живо стреножили его веревками, а их княжич, достав засапожный нож Броги, отбежал на два десятка шагов и воткнул его в одну из осин на высоте роста так, чтобы тот, когда очнется, заметил не сразу и до первого пота устал бы прыгать по-воробьиному.
Воины, тем временем, оттаскивали Брогу на другой край поляны и укладывали под кустами.
- Не будет розмирья, - повторил радимич, вернувшись.
Стимар не стал сопротивляться, а только сказал:
- Кровь Гласа Даждьбожьего на вас. Пожалеете не по-доброму.
- Ныне же отнесем Гласа Даждьбожьего в лодье с дарами к вашим межам. Ныне же принесем жертву, княжич Туров, - ответил князь, отвесив земной поклон своему пленнику. - И ты, княжич Туров, пожалеешь о том, что был принят родом Лучиновым не по своей воле. Говорю тебе: не по-злому пожалеешь, а по-доброму. И на полночь ты не пройдешь ни на шаг, как того и хотел. То будет уже наша, а не твоя, забота.
Хитро задумал Лучинов княжич: одни радимичи продолжали крепко держать Стимара за руки, другие так же крепко взяли его за щиколотки и оторвали от земли. Так они и понесли Турова княжича в свой град, будто он был не живым человеком, а бревном.
Как только радимичи покинули Велесову Рощу, сразу опали в ней с осин все листья, и ветер, свившись вихрем, собрал листву в Велесовой яме и вокруг нее на четыре шага.
Три дня искали радимичи в Велесовой Роще тело жреца Турова, но так и не нашли. Они нашли только целую и невредимую стрелу, пронзившую сто сорок семь красных осиновых листьев, если считать от оперения к острию, и сто сорок восемь, если считать от острия к оперению, которое тоже стало красным и похожим на обмакнутое в кровь крыло. Можно было подумать, что кто-то из радимичей выстрелил в Велесову Рощу из лука наугад в час самого сильного листопада. Сто сорок восьмой лист оказался черным, он был холоднее других и весил не меньше мертворожденного младенца. Его бросили в Велесову яму, и лист сразу провалился на самое дно, проломил одну из древних коровьих лопаток и остановился там, куда не дотянуться ни рукой, ни словом.
С тех пор радимичи стали окрашивать оперения своих стрел в осенний закат, и с тех же пор все их стрелы попадали всякой добыче - птице, зверю или инородцу - точно в левый глаз, а если промахивались, то обязательно убивали птицу-зарянку.
На месте Велесовой ямы на другой год образовалось круглое лесное озеро, никогда не мутневшее и не зараставшее тиной. Когда в него заглядывали, то видели внизу только пробитый стрелою глаз, зрачок которого сделался дном. Смотреть в него было страшно, но зато тот, кто осмеливался заглянуть, до конца жизни спал спокойно и совсем не помнил плохих снов.
Посох, с которым старый Богит ходил по земле за пределами святилища, как люди ходят с длинным шестом по болотам, проверяя, где топкие места, - тот чудесный посох тоже пропал из Велесовой Рощи. Через три года после его пропажи стали говорить, что посох сам вернулся в святилище, спустился на дно священного озера и пустил там корни.
Когда верный бегун, уводивший Турова княжича на полночь, сгорал падающей звездой в Велесовой яме, в Хазарском царстве вдруг наступила ночь, потому что каган, повелитель хазар, играл со своим визирем в шахматы и переставил самую сильную фигуру с белой клетки на черную.
Когда он размышлял, не торопясь делать свой ход, хазарский голубь, выпущенный Филиппом Феором, все еще кружил по границам-межам царства, дожидаясь сумрака.
И вот когда наконец все царство обернулось черным цветом вместе с клеткой на привезенной из Индии доске, что была сделана из белых тигровых и черных волчьих зубов, и над доской стала падать, рассыпаясь искрами, красная звезда, голубь ринулся вслед за ней и разбился об крышу дворца, как случалось всегда со всеми хазарскими вестовыми голубями.
Каган первым услышал удар над головой, похожий на хруст схваченной собакой кости. Он повелел погасить все светильники, отправил на крышу старшего вестового и закрыл глаза, проверяя, так ли совершенна созданная им тьма, чтобы прочесть послание ромеев. Он не любил покрывать для такого чтения веки широкой повязкой из телячьей кожи.
Вестовой поднялся на крышу, а вышел из дворцового подвала, где только и сумел отыскать ромейские слова, доставленные голубем. От Двери посланников он уверенно прошел в полной тьме девять шагов на полночь - такова была древняя дорога всех хазарских вестовых, - опустился на колени и протянул кагану то, что нашел.
- Что это? - удивленно спросил каган, ощупав предмет, в котором глубоко увязли когти голубя с его ножками, отсеченными старшим вестовым по середину голеней.
- По моему нынешнему разумению, повелитель, это коровья лопатка, - ответил вестовой, успевший ощупать ее по дороге из подвала и перебрать в уме все предметы, похожие на нее, от простой деревянной колотилки для белья до чешуи грифона стоимостью в тысячу золотых денаров.
- С какой стороны летел голубь?
- Судя по оставшейся золе, он летел от смоковницы. Той, что пустила корни в стену твоего сада, повелитель.
- Той, чьи корни ушли от меня наружу?
- Именно той, повелитель.
- Пусть ее срубят, - велел каган и вздохнул, втянув ноздрями половину всей тьмы, наполнявшей дворец.
Вестовой поклонился и быстро вышел, пользуясь кратковременным рассветом.
- Коровью лопатку можно было ожидать со стороны Драконьей башни, от уйгуров… Но никак не от ромеев, - прошептал визирь мысли кагана, в чем и заключалась его служба, кроме постоянной игры в шахматы.
Каган повертел плоскую кость в руках и на обратной от голубиных когтей стороне увидел мерцающую россыпь слов, что стали проноситься перед ним падающими звездами.
"Великому кагану хазар Чистые Помыслы желают вечной твердыни.
Плод падает недозревшим.
По договору, великий каган, твои - руки, чтобы подхватить плод и, если понадобятся, дороги, воины, кони, мечи и стрелы. Наше - золото."
Каган отложил коровью лопатку, открыл глаза и сказал визирю:
- Твой ход.
- Я уже сделал его, повелитель, - в некотором смятении признался визирь, - пока вестовой ходил за голубем.