– Не знаю, увижу ли я свой Галле… Но если попадется книга об этом городе, пришлите мне.
…Было еще темно, когда приехал Регнер. Он помог Йошке погрузить вещи в "кугельваген".
Город спал. Только на станции изредка вскрикивали паровозы да утробно гудел мукомольный завод. Когда-то тридцать тысяч жителей Славянска занимались делом: добывали поваренную соль и графит для электроплавильных тиглей, электродов, щелочных аккумуляторов и карандашей, изготовляли фарфоровую посуду, оконное стекло. Сейчас городок походил на кладбище.
Километра через полтора от города машина нырнула в сосновый бор. У обочины лежало озеро с проталинами. Его целебная соленая вода трудно поддавалась морозам. За озером белели корпуса известного до войны грязевого курорта. Теперь там размещались либо казармы, либо госпиталь. На то, что там жило много людей, указывала укатанная дорога. От заносов ее защищали щиты из ивовых прутьев. По обе стороны полотна через каждые двадцать пять метров стояли шесты с пучками сосновых веток на концах. Еще на дороге в Славянск Павел обратил внимание на то, что содержанию дорог немцы уделяли большое внимание. Конный транспорт двигался по одной стороне, машины и танки – по другой. Ночью или в метель сосновые вешки служили хорошими ориентирами. "Любят порядок, ничего не скажешь", – подумал он.
За лесом "кугельваген" уперся в шлагбаум. Регнер посигналил. Из будки-вагончика вышли двое. Старший посветил фонариком, проверил пропуск, осмотрел пассажиров и дал знак солдату поднять шлагбаум. За двумя рядами колючей проволоки на фоне синеющего неба темнели трехмоторные толстобрюхие Ю-52, а на опушке валялись покалеченные самолеты из тех, что еще два месяца назад пытались пробиться к осажденной в Сталинграде армии Паулюса, – с оторванными носами, вздыбленными крыльями, опрокинутые навзничь, они громоздились на свалке, вызывая уныние у летчиков-новичков.
Правей самолетного кладбища тянулись бараки. Около дверей топтался продрогший часовой. Регнер назвал пароль и прошел внутрь помещения. Вышел он в сопровождении очкастого офицера в наброшенной на плечи шинели, очевидно штабника. Офицер забрал документы и, не произнеся ни слова, скрылся.
Начинало светать. Теперь уже ясно различались вышки на границах аэродрома, батареи зенитного прикрытия, блиндажи со щелями на случай бомбежки. Пятнистые маскировочные сети накрывали эти сооружения, делая их невидимыми с воздуха.
Припомнился вроде бы незначительный эпизод, когда Павел был в батальоне Самвеляна. Помощник по инженерной части, отвечающий за материальное обеспечение, жаловался, что никак не может в бригаде достать маскировочные сети. "Скорее танк дадут или гаубицу. А тут сетенка, будто цепь золотая". Их распределяли в мизерных количествах, да и то они шли лишь на прикрытие командных пунктов старшего начсостава. Как наши ни пытались прятать технику, однако немецкая воздушная разведка обнаруживала ее, накрывала бомбами или артогнем, нанося урон неизмеримо больший, чем стоили злосчастные сети.
С присвистом ухнув, на дальней стоянке завелся мотор. Вскоре к нему подключились второй, третий. Техники дали им поработать на малых оборотах, затем стали гонять на всех режимах. То переходя на глухой рев, то натужно взвывая, побушевали моторы над аэродромом и смолкли.
Из другого барака, очевидно столовой, откатил грузовичок "шкода" с тремя летчиками в меховых, мышиного цвета комбинезонах, в войлочных сапогах на застежках-молниях.
Показался и очкастый с высоким молодым офицером в брезентовом летном шлеме и кожаной куртке. Белесые глаза с деланным равнодушием скользнули по Нине, Павлу, Йошке.
– Это ваши пассажиры, – сказал очкастый.
Летчик кивнул и залез на переднее сиденье "кугельвагена". Очкастый отдал Павлу документы, проговорил с сожалением:
– Вам будет холодно…
– Как-нибудь перебьемся.
Регнер успокоил:
– Могу предложить шубу, русские называют ее "тулуп".
– К семнадцатой! – скомандовал летчик.
Вездеходик помчался по накатанному полю, обогнул стоянку и затормозил у "юнкерса" с номером "17" на гофрированном боку.
Вслед за офицером по металлической лесенке поднялись Нина и Павел, вскоре забрался и Йошка. Под тулупом он держал небольшой сверток, переданный ему фельджандармом в последний момент.
Просторная утроба самолета была забита какими-то ящиками и тюками явно не военного происхождения. Кое-что переставив и передвинув, Йошка оборудовал посадочные места. Овчинным тулупом прикрыли ноги.
Из кабины вышел, судя по белым птичкам на комбинезоне, бортмеханик. Он втянул лесенку, гулко хлопнул дверью, накинул на ручку резиновый держатель, с какой-то затаенной неприязнью проговорил:
– Летаем, извините, без комфорта.
– Где вы будете совершать посадки? – удержал его за рукав Павел.
– Если все пойдет нормально, на дозаправку сядем в Полтаве и Брно.
Павел достал из ранца последнюю бутылку коньяка:
– От нас экипажу.
Взглянув на этикетку, механик подобрел:
– О, "Боммермюндер"! Мы и забыли, как он пахнет…
Прогретые заранее моторы завелись быстро. Прибавив обороты, "юнкерс" стронулся с места и тяжело покатился к взлетной полосе. Синяя ракета, выстреленная наклонно по курсу, указала направление взлета.
Павел отогнул рукав шинели. Фосфорные стрелки показали время. С момента, когда они въехали на аэродром, прошло всего полчаса. А казалось, неизмеримо больше. Он облегченно откинул голову на какой-то тюк и закрыл глаза.
Пока все складывалось как нельзя лучше.
Глава четвертая
На перекличке смертников
Весна и лето 1942 года
"Как бы далеко они ни проникали в глубь России и сколько бы советских армий они ни разбивали, мираж окончательной победы, дразня нацистов, все более отодвигался от них… Нацистские газеты и радио непрерывно сообщали о русских "бестиях", продолжающих "бессмысленное" сопротивление, лишенных разума и не понимающих, что они разбиты. Только "недочеловеки", причитали они, могут воевать подобно русским…"
Фредерик Экснер.
Таков враг, Бостон, 1942
1
Начальник военно-инженерного училища генерал Леш пригласил своих питомцев, Маркуса Хохмайстера и Вилли Айнбиндера, на обед в воскресенье. В этот день каждая немецкая семья в великогерманском рейхе во исполнение патриотического долга обязана была есть простую пищу из одного блюда. Сэкономленные деньги шли в фонд "винтерхильфе" – "зимней помощи". Тем не менее Леш предложил на выбор либо ветчину с бобами, либо курицу с рисом, либо филе с жареным картофелем.
Из репродуктора лился масленый тенор Вильгельма Штриенца – "Родина, твоя звезда". Специальные сообщения уже передавались реже, да и пропал к ним интерес. Не одолев Москвы, дивизии группы "Центр" теперь топтались на месте. Те, кто умел думать, уже распрощались с мыслью о скорой победе. О концентрации войск на юге России пока молчали. Однако Леш был полон оптимизма, что раздражало Хохмайстера. Выпятив жирную грудь, он разглагольствовал:
– В конце концов, победит тот, кто поставит лучшую технику. Мой друг, "отец немецких танков", Фердинанд Порше разработал такие образцы, которые дадут по зубам хваленым русским танкам – тридцатьчетверкам и КВ…
– Порше – ваш друг? – спросил Хохмайстер.
– Да. А что? – насторожился Леш.
– И Роберт Лей тоже?
– При чем тут Лей? С Леем мы вместе работали на заводе, когда были юнцами. А потом он стал рейхсарбайтсфюрером.
– Это тот Лей, кто обещал каждому немцу по "фольксвагену"?
Леш уставился на Маркуса, не понимая, чего он хочет. Хохмайстер швырнул салфетку в тарелку:
– Ваши Лей и Порше – обманщики! Айнбиндер попытался выручить друга:
– Простите, господин генерал. Маркус после контузии и ранения еще не пришел в себя.
Леш беззвучно открывал и закрывал рот, побагровев от гнева. Но Хохмайстера понесло:
– Ты, Вилли, разве не слышал, как словчил этот профсоюзный фюрер Роберт Лей?!
– Маркус, прошу тебя – остановись!
– Нет уж, позволь рассказать. Для танковой программы нужно было много денег. Тогда Лей решил надуть собственный народ. В тридцать восьмом он объявил: через три года каждый немецкий рабочий станет владельцем автомобиля. Он назвал его "фольксваген" – "народный автомобиль". За это из недельного заработка удерживали пять марок. Как только у будущего владельца накапливалось около тысячи, ему вручали жетон на право получения малолитражки по мере ее изготовления. И что же ты думаешь?! Собрав несколько сот миллионов, Лей передал их на "благо народа ради войны". На эти деньги для Порше построили огромный танковый завод. Теперь вся лучшая сталь идет ему, а мне на свой "фауст" не дают даже крох!
– Он делает "тигры". Это не то что ваша игрушечная пушчонка! – Леш наконец обрел дар речи.
– Почему вы все время суете мне палки в колеса?!
– Я не верю в ваш проект! Вы занимаете экспериментальную лабораторию училища! Пользуетесь моей добротой!
– Мы вам признательны, господин генерал… Ручаемся, через два-три месяца вы измените свое мнение, – опять вмешался Айнбиндер.
Леш выпил вина, успокаиваясь. Ссориться с сосунком, которому потворствует Ширах, он не хотел, но и на примирение идти считал ниже своего достоинства…
– Старая скотина, неуч, фанфарон! – ругался Хохмайстер по дороге в лабораторию.
– Ты устал, издергался, – успокаивал Айнбиндер. – Ну, зачем связываться с этим ослом? Еще шепнет в гестапо. Как же! Оскорбил самого рейхсарбайтсфюрера!
– Не шепнет.
…С тех пор как Хохмайстер и Айнбиндер вернулись с Восточного фронта, потеряв в Подмосковье своего друга Иоганна Радлова, неудачи сыпались одна за другой.
Казалось бы, что может быть проще артиллерийского боеприпаса? Гильза с порохом, собственно снаряд, представляющий собой металлический заостренный цилиндр со взрывчаткой, взрывателем и так называемыми средствами воспламенения: либо капсульной втулкой, либо капсулем-воспламенителем, либо "пистоном". Самый мудрый элемент – взрыватель – состоит из пятидесяти деталей. Однако по противоречивости требований, предъявляемых к снарядам, они вряд ли уступят сложнейшему механизму. В момент выстрела на детали снаряда действует сила до трех тысяч атмосфер. В этот миг снаряду, взрывчатке, взрывателю надо быть "бесчувственными". Но после того как снаряд вылетел из ствола, он должен взрываться от малейшего касания, даже от попадания в лист дерева.
Таково жесткое условие!
Много сил положили конструкторы артиллерийских боеприпасов, прежде чем нашли способ преодоления этих противоречий.
Кумулятивная противотанковая граната, которую хотел приспособить к ружью Маркус, не поддавалась никаким перегрузкам. Она взрывалась при выстреле. Патрон разрывал ствол.
Чрезвычайно чуткий механизм взрывателя надо было заменить менее чувствительным. Но тогда взрыв происходил или с большим запозданием, или вообще его не было.
Хохмайстер вооружился большой лупой и стал разглядывать пороховую шашку. При сильном увеличении на сером фоне разбегались микроскопические трещинки.
– Вилли! Кажется, я нашел разгадку, – не очень уверенно проговорил он. – Смотри! Эти трещины быстро разваливают шашку, резко увеличивают площадь горения. Возникает непропорционально большое количество газов – и ствол не выдерживает давления.
Айнбиндер предложил использовать бездымный пироксилиновый порох, похожий на макароны. Но ровного и постоянного горения не получилось.
"Надо создавать новый порох", – подумал Маркус, хотя эта мысль звучала парадоксально.
Засели за книги по взрывчатым веществам. Теоретические построения проверяли опытами. Ходили с потемневшими от растворов, с обожженными кислотами руками. После многих экспериментов остановились на патроне из бездымного пироксилинового пороха на нелетучем растворителе. Патрон представлял собой коричневую цилиндрическую болванку со сквозным отверстием в центре. Горел он устойчиво, равномерно увеличивая давление на днище выстреливаемой гранаты.
Но когда снова испытали "фауст", граната пролетела всего тридцать метров. Любой пехотинец мог бы обойтись и без ствола. Он попросту метал бы гранату рукой, и нечего было огород городить.
К тому же граната неустойчиво вела себя в полете. Пробовали увеличить размеры стабилизатора – результат получался неутешительный. Попытались придать гранате вращательное движение. Для этой цели просверлили несколько отверстий в корпусе патрона. Часть пороховых газов прорывалась через них, реактивная сила заставляла гранату проворачиваться вокруг продольной оси, способствуя лучшей стабилизации и дальности.
На устранение всяких неполадок уходило время.
Если все использованные на полигоне гранаты применить на фронте, они бы выбили у противника не меньше сотни танков. Справедливости ради, надо заметить, что генерал Леш безропотно подписывал многочисленные счета, хотя сам не верил в "фаустпатрон" – больно уж хрупкой, ненадежной, действительно игрушечной казалась ему эта хлопушка.
Впрочем, не только Леш, но и чины из отдела вооружений вермахта скептически смотрели на работу Хохмайстера. "Фаустпатрон" как бы выпадал из системы гигантомании, господствующей в рейхе, выглядел маленьким гадким утенком. Скульпторы ваяли многотонные статуи мускулистых кроманьонцев – предков арийской расы. Архитекторы воздвигали дворцы и спортпаласы, украшенные огромными символами нацизма. Художники писали многометровые полотна в духе глянцевитых картин Саломона Рейсдала, которого считали предтечей фашистского реализма. Оружейники ломали головы над сверхмощными артиллерийскими орудиями типа "дора". Авиаконструкторы разрабатывали проекты летающих супергигантов, способных бомбить Нью-Йорк и Сингапур. Тот же Фердинанд Порше воплощал замысел сверхтанка "Маус" с 350-миллиметровой броней и весом чуть ли не в двести тонн.
Пристрастие ко всему огромному, тяжелому, похожему на чудо, способному сразу изменить ход войны, бесило Хохмайстера. Проекты, один нелепее другого, неизменно находили поддержку, несмотря на то, что они не отвечали ни боевой эффективности, ни производственным возможностям заводов.
Выводили его из себя и знакомцы со времен учебы в инженерном училище: историк Вебер – Библейский Вор и культурфюрер Шмуц – Собака. То ли их приставил для слежки за Маркусом Леш, то ли по собственной инициативе они приняли на себя обязанности по политическому воспитанию молодых оружейников. Не проходило дня, чтобы кто-то из них не появлялся в лаборатории. Издавая фальшивые вопли о жертвенности, о героизме, эти политические жулики чувствовали себя как лягушки в болоте. Они считали, что с победой нацизма наступило их время. Они не понимали, чем были заняты Хохмайстер и Айнбиндер. По их мнению – пустяками. Однако со своими трескучими тирадами носились, точно курица, снесшая золотое яйцо.
Просмотрев последний выпуск "Дойче вохеншау" о приезде Муссолини в Берлин, Вебер разразился панегириком в его честь. В полковничьем мундире, висевшем на нем, как на огородном чучеле, в высоких сапогах с ремешками на икрах, Библейский Вор расхаживал по лаборатории, махал костлявыми руками и произносил речь, словно находился на митинге:
– Диктатор всегда любим, когда массы боятся его. Фашистское государство – это воля к власти и господству. Ах, как точно выразился дуче! Империя требует дисциплины, координации всех усилий, чувства долга и способности идти на жертвы – здесь объяснение многих практических мероприятий режима, необходимых строгостей!..
Но если Библейский Вор, отбарабанив свой "политчас", удалялся с величественным видом и в этот день уже не показывался, то Собака – Шмуц облюбовал лабораторию и приходил в нее точно в родной дом. Он прокрадывался в любое время дня и ночи, как бы задавшись целью намеренно мешать работе Хохмайстера и Айнбиндера. Он заглядывал в записи, рылся в столах, проверял, закрыты ли сейфы, соблюдается ли секретность в разговорах.
Поначалу Хохмайстер просил Леша избавить лабораторию от этой опеки. Но генерал развел руками. Мол, не в его власти запретить Веберу и Шмуцу бескорыстно выполнять свой патриотический долг. Позже Хохмайстер, Айнбиндер с младшими помощниками – механиками и фенрихами, проходившими в лаборатории практику, стали смотреть на Библейского Вора и Собаку как на тягостное, но неизбежное зло.
И все же самой большой из всех забот была техническая. Здесь стояла главная проблема: где найти прочный металл для ствола? Нужная марка стали считалась важным стратегическим материалом. Ее не хватало не только для экспериментального оружия, но и для изготовления давно запущенных в серию авиа– и танковых моторов, шарикоподшипников, реактивных двигателей, которые делались на заводах Юнкерса и в БМВ. Даже если бы "фаустпатрон" приняли на вооружение, то производство его в больших количествах как раз захлебнулось бы из-за недостатка этого ценного сырья…
Хохмайстер решил встретиться с дядей Карлом Беккером. Генерал работает в отделе вооружений вермахта и должен понять идею "фауста". После фронта Маркус несколько раз звонил ему на квартиру, но фрау Ута отвечала: "В командировке".
– Я поеду без предупреждения, – сказал Маркус Айнбиндеру.
– Может, мы ищем не там, где надо? – В голосе Айнбиндера звучало сомнение.
– Там. – Тяжелым кулаком Хохмайстер придавил стол, на котором лежали чертежи и расчеты. – Судьба новой истины такова: в начале своего существования она всегда кажется ересью… Так и наш "фауст".
Он вызвал дежурную машину, отметил в журнале цель и время выезда, но по дороге остановился у штаба. После столкновения с Лешем за обедом на душе было мутно. Надо восстанавливать отношения. Что бы он делал без Леша?
– Входите, генерал свободен, – проговорил адъютант таким тоном, будто ждал этого визита.
С преувеличенным старанием Хохмайстер доложил о прибытии, по-уставному держа фуражку на локте левой руки. Леш походил на обиженного толстого мальчика.
– Мой генерал, извините меня за резкость на обеде. Я не могу спокойно работать, если знаю, что несправедливо обидел вас. – Фраза получилась вымученной, но прозвучала вполне искренне.
– Куда вы собрались?
– Хочу встретиться с дядей.
– Он все еще печется о "Длинном Густаве"?
В вопросе прозвучала насмешка над вышестоящим начальником, на какую раньше Леш не осмелился бы. Это насторожило Хохмайстера.
Кое о чем Маркус, правда, догадывался. Начало этой истории совпало с "воздушной войной" против Англии за год до русской кампании.