Судья шагал дальше через мост. Подбежавший мальчик глянул вниз, на воду, по-прежнему сжимая в руке монету. На противоположном берегу стоял вандименец, в одной руке пиписька, в другой - револьвер. Дым от выстрелов относило вниз по течению, и в запруде уже ничего не было.
Где-то к вечеру Глэнтон проснулся и умудрился освободиться от пут. Они узнали об этом, когда он срезал ножом мексиканский флаг перед самой казармой и привязал к хвосту мула. Потом взгромоздился на этого мула и погнал через площадь, волоча за собой в грязи священный bandera .
Сделав круг по улицам, он, яростно колотя животное по бокам, появился перед казармой снова. Не успел он вывернуть на площадь, как прозвучал выстрел, и мул свалился под ним замертво с мушкетной пулей в мозгу. Глэнтон откатился в сторону, вскочил на ноги и открыл бешеную стрельбу. Какая-то старуха беззвучно сползла на камни. Из заведения Фрэнка Кэрролла, задыхаясь, прибежали судья, Тобин и Док Ирвинг, они встали на одно колено в тени какой-то стены и принялись палить по верхним окнам. Ещё полдюжины американцев появились из-за угла на другой стороне площади; двое упали под шквальным огнём. Куски свинца с визгом отскакивали от булыжников, и во влажном воздухе над улицами повис пороховой дым. Пробравшись вдоль стен к навесу за posada , где стояли лошади, Глэнтон и Джон Ганн начали их выводить. Во двор бегом ворвались ещё трое из отряда и принялись вытаскивать из дома снаряжение и седлать лошадей. На улице не прекращалась стрельба, двое американцев уже были мертвы, другие лежали, взывая о помощи. Когда тридцать минут спустя отряд стал выезжать, с обеих сторон обрушились одиночные выстрелы из мушкетов, камни и бутылки, и они потеряли ещё шестерых.
Через час их догнали Кэрролл и ещё один американец по имени Сэнфорд, живший в городе. Бар горожане сожгли. Раненых американцев причастил священник, потом он отошёл, и их прикончили выстрелами в голову.
Ещё засветло отряд встретил на западном склоне горы с трудом поднимавшийся вверх conducta из ста двадцати двух мулов, гружённых бутылями ртути для шахт. Было слышно, как далеко внизу на поворотах тропы щёлкают кнуты и кричат arrieros , и было видно, что животные еле карабкаются, как козлы, у самого края голой каменной стены. Не повезло. Двадцать шесть дней пути от моря и меньше двух часов ходу до шахт. Мулы лезли по осыпям и хрипели, их подгоняли погонщики в цветастых костюмах, от которых остались одни лохмотья. Когда первый погонщик поднял глаза и увидел наверху всадников, он привстал на стременах и оглянулся. Колонна мулов растянулась вниз по тропе на полмили или больше, далеко внизу они сбивались в кучу и останавливались, и было видно, что на поворотах тропы караван разделился на части по восемь-десять мулов, мордами туда и сюда. Хвосты животных были начисто, как кости, общипаны шедшими сзади собратьями, а в бутылях из гуттаперчи тяжело волновалась ртуть, словно каждый мул вёз по паре неизвестных зверей, которые шевелились в этих раздувшихся сумах и тяжело дышали. Снова повернувшись, погонщик бросил взгляд вверх по тропе. К нему уже подъезжал Глэнтон. Погонщик дружелюбно приветствовал американца. Глэнтон проехал мимо, не сказав ни слова, он держался внутренней стороны каменистого проезда и опасно потеснил на подвижных сланцах мула погонщика. Погонщик помрачнел и, обернувшись, что-то крикнул тем, что остались ниже на тропе. Мимо него уже протискивались остальные всадники. На чёрных, как у кочегаров, измазанных пороховой сажей лицах выделялись прищуренные глаза. Сойдя с мула, погонщик вытащил из-под тебенька ружьё. Тут с ним поравнялся Дэвид Браун с пистолетом в руке. Перенеся пистолет через луку седла, он выстрелил погонщику прямо в грудь. Тот тяжело осел, а после ещё одного выстрела Брауна скатился по камням вниз в пропасть.
Никто из отряда даже не повернулся посмотреть, что случилось. Все уже в упор расстреливали погонщиков. Те падали и оставались лежать на земле или соскальзывали с уступа и исчезали. Ниже по тропе погонщики поворачивали лошадей и пытались спастись бегством, а гружёные мулы с побелевшими безумными глазами карабкались, точно огромные крысы, на сплошную каменную стену утёса. Всадники протискивались между ними и скалой, методично сталкивая животных с утёса, и те падали без единого звука, словно мученики, спокойно переворачиваясь в воздухе и разлетаясь внизу на камнях жуткими всплесками крови и серебра, ёмкости разрывались, ртуть, подрагивая, взлетала в воздух огромными пластами, дольками и маленькими трепещущими спутниками, потом эти формы сливались внизу воедино и устремлялись по каменным руслам, точно вырвавшееся из неизвестности высшее достижение алхимика, декокт из мрачных тайн сердца земли, не дающийся никому олень древних, ускользающий по горному склону. Сверкающие потоки ртути проворно пробирались вниз по высохшему ложу грозовых стоков, принимали формы углублений в камне и стремились быстрее перескочить с одного выступа на другой, мерцающие и ловкие, как угри.
Погонщики выскочили на изгиб тропы, где по склону уже почти можно было проехать, и с суматошными криками ринулись, падая, вниз через сосёнки и невысокие заросли можжевельника, а всадники, направив вслед за ними отставших мулов, продолжили бешеную скачку вниз по каменной тропе, словно им самим грозило нечто ужасное. Подотставшие от отряда Кэрролл и Сэнфорд доехали до места, где исчезли последние arrieros , и, натянув поводья, бросили взгляд назад. Тропа была пуста, если не считать трупов караванщиков. С обрыва было сброшено с полсотни мулов, и на изгибе утёса виднелись разбросанные по камням фигуры разбившихся животных и сверкающие в вечернем свете озерца ртути. Лошади топали копытами и выгибали вверх шеи. Отведя глаза от этой гибельной бездны, всадники переглянулись - говорить было не о чем, - повернули лошадей и, дав им шпоры, поскакали вниз с горы.
Остальных они нагнали в сумерках. Те уже спешились на другом берегу речки, и малец с одним из делаваров отгонял от воды взмыленных лошадей. Кэрролл и Сэнфорд подъехали к броду и стали переходить реку. Вода плескалась под самым брюхом лошадей, которые шли, переступая через камни и диким глазом косясь вверх по течению, где из темнеющего леса в клокочущее озерцо, покрытое клочьями пены, с грохотом обрушивался большой водопад. Когда они выбрались с брода, к ним вышел судья и ухватил лошадь Кэрролла за челюсть.
Где черномазый? спросил он.
Кэрролл смотрел на судью. Их глаза были почти на одном уровне, хотя Кэрролл сидел верхом. Не знаю.
Судья глянул в сторону Глэнтона. Тот сплюнул.
Сколько человек ты видел на площади?
Когда мне было их пересчитывать? Насколько я понимаю, застрелили трёх-четырёх.
Черномазого среди них не было?
Не видел я его.
Не было там никаких черномазых, добавил подъехавший Сэнфорд. Я видел, кого они положили. Все были белые, как ты и я.
Отпустив лошадь Кэрролла, судья пошёл за своей. От отряда отделились двое делаваров. Когда они выехали вверх по тропе, было уже почти темно, и отряд отошёл в лес, выставив у брода конных часовых и не разводя огня.
Всадники на тропе не появлялись. Ночь вначале была тёмной, но при первой смене караула у брода стало проясняться, над каньоном поднялась луна, и глазам часовых предстал бредущий по другому берегу реки медведь. Он остановился, потянул носом воздух и повернул обратно. Перед рассветом вернулся судья с делаварами. С ними ехал негр. Он кутался в одеяло, и больше на нём ничего не было. Не было даже сапог. Он сидел на вьючном муле с общипанным хвостом из conducta и дрожал от холода. Из всех вещей у него остался лишь пистолет, и он держал его на груди под одеялом, потому что больше пристроить его было негде.
Спускаясь по дороге к западному морю, они ехали через зелёные ущелья, густо заросшие виноградной лозой, где на них искоса посматривали и хрипло кричали длиннохвостые попугаи и ярко раскрашенные ара. Тропа шла вдоль реки, вода в ней была высокая и мутная, по дороге попадалось множество бродов, и приходилось постоянно пересекать эту реку туда и обратно. С отвесной каменной стены над их головами свисали бледные водопады, которые разлетались в разные стороны с высоких гладких скал облаками водяного пара. За восемь дней они не встретили ни одного верхового. На девятый заметили внизу какого-то старика, который пытался убраться с тропы, загоняя двух ослов палкой в лес. Поравнявшись с этим местом, отряд остановился, и Глэнтон повернул в лес, где из-под ног его коня разлетались мокрые листья. Старик сидел в кустах, одинокий, как гном. Ослы подняли головы, попрядали ушами и продолжали щипать траву. Старик смотрел на него во все глаза.
Porqué se esconde? спросил Глэнтон.
Старик не ответил.
De dónde viene?
Старику, похоже, была противна сама мысль о диалоге. Он примостился на корточках среди листьев, сложив руки. Глэнтон наклонился и сплюнул. Потом мотнул подбородком в сторону ослов.
Qué tiene allá?
Hierbas , пожал плечами старик.
Глэнтон посмотрел на ослов, потом на старика. И повернул коня к тропе, чтобы вернуться к отряду.
Porqué me busca? крикнул ему вслед старик.
Отряд двинулся дальше. В долине им встречались орлы и другие птицы, там водилось множество оленей, попадались дикие орхидеи и заросли бамбука. Река здесь стала уже довольно полноводной, она текла мимо огромных камней, и из-за высокого полога густых джунглей то и дело пробивались водопады. Судья взял за правило ехать впереди с одним из делаваров, у него была винтовка, из которой он стрелял по птицам маленькими твёрдыми семенами опунции. По вечерам он умело препарировал подстреленных птиц с красочным оперением, натирал шкурки порохом, набивал жгутами сухой травы и упаковывал к себе в сумки. Он перекладывал между страницами записной книжки листья деревьев и растений, подкрадывался на цыпочках к горным бабочкам с рубашкой в руках, что-то при этом нашёптывая. Он и сам был прелюбопытным предметом для изучения. Когда он делал очередные записи в своём кондуите, повернув его к свету костра, наблюдавший за ним Тоудвайн спросил, с какой целью он всё это делает.
Перо судьи перестало скрипеть. Он поднял глаза на Тоудвайна. И принялся писать дальше.
Тоудвайн сплюнул в костёр.
Дописав, судья захлопнул записную книжку, положил её рядом с собой, сомкнул ладони, провёл ими у носа и рта и положил ладони на колени. Всё сущее, начал он. Всё сущее в творении, о чём я не знаю, существует без моего на то согласия.
Он оглядел тёмный лес, где они остановились на ночлег, и кивнул на собранные образцы. Может показаться, что эти безвестные создания мало что или вообще ничего собой не представляют в этом мире. Однако самая малая кроха может пожрать нас. Любое крохотное существо вон под тем камнем, о котором человек ничего не знает. Только природа может сделать человека рабом, и только когда существование этих тварей, всех до одной, будет выявлено и они предстанут перед человеком во всей неприкрытости, он станет настоящим сюзереном земли.
Что такое "сюзерен"?
Владелец. Владелец или господин.
Почему тогда не сказать "владелец"?
Потому что он особый владелец. Сюзерен правит даже там, где есть другие правители. Своей властью он может отменить решения любых правителей.
Тоудвайн сплюнул.
Судья положил ладони на землю. Потом взглянул на вопрошавшего. Это моё требование, заявил он. И всё же повсюду есть уголки, где жизнь течёт сама по себе. Сама по себе. А чтобы она была моей, всё на земле должно происходить только с моего произволения.
Тоудвайн сидел перед огнём, положив один сапог на другой. Ни одному человеку не дано познать всё на этой земле, проговорил он.
Судья склонил набок огромную голову. Человек, считающий, что тайны мира сокрыты навсегда, живёт в неведении и страхе. Предрассудки губят его. Всё содеянное им в жизни будет стёрто каплями дождя. Но тот, кто ставит задачу выбрать из всего этого хитросплетения нить порядка, одним лишь этим решением примет на себя управление миром и, приняв его, сможет узнать, как диктовать условия собственной судьбе.
Непонятно, при чём здесь тогда ловля птиц.
Свобода птиц оскорбляет меня. Они все будут у меня в зоопарках.
Неслабый зоопарк будет.
Ну да, улыбнулся судья. И тем не менее.
Ночью мимо прошёл караван. Головы лошадей и мулов были закутаны в пончо, их тихо вели в темноте, а всадники прикладывали пальцы к губам, призывая друг друга к осторожности. С высокого валуна, откуда просматривалась вся тропа, за ними наблюдал судья.
Утром отряд отправился дальше. Перейдя вброд мутную речку Яки, они двигались через посадки высоких, выше верхового, подсолнухов, чьи безжизненные плоские лица были обращены на запад. Местность становилась всё открытее, на склонах холмов встречались кукурузные поля и расчищенные участки, где стояли шалаши, росли апельсины и тамаринды. И ни единой человеческой души. Второго декабря тысяча восемьсот сорок девятого года они въехали в город Урес, столицу штата Сонора.
Они не проехали и половины города, как за ними уже образовалась небывалая по разномастности и омерзительности свита из всякого сброда - нищие и их "смотрящие", шлюхи и их сводники, продавцы и грязные ребятишки, целые депутации слепых, калек и попрошаек, громко канючивших " por Dios" , были и такие, что передвигались на спинах носильщиков, подгоняя их, множество людей различного возраста и состояния, и просто любопытствующих. Мимо проплывали балконы, где восседали, развалясь, женщины с репутацией домоседок; их лица, кричаще яркие, как обезьяний зад, были размалёваны индиго и almagre . Они пялились на отряд из-за вееров с каким-то пылким жеманством, как трансвеститы в сумасшедшем доме. Во главе небольшой колонны ехали, беседуя между собой, судья и Глэнтон. Лошади нервно переходили в лёгкий галоп, а когда всадники ударяли шпорами по рукам, которые иногда вцеплялись в сбрую лошадей, руки молча отдёргивались.
На ночлег отряд разместился в дешёвой гостиничке на краю города. Её владелец, немец, предоставил её в их полное распоряжение и исчез. Непонятно было, кто станет их обслуживать и кому платить. Глэнтон прошёлся по пыльным комнатам с высокими, сплетёнными из ракиты потолками и наконец встретил одну старую criada . Она сидела, съёжившись, в помещении, которое, должно быть, считалось кухней, хотя из кухонных принадлежностей там были только жаровня и несколько глиняных горшков. Он велел ей согреть воду для мытья, пихнул горсть серебряных монет и поручил приготовить какой-нибудь еды. Она, замерев, глядела на деньги, пока он не шуганул её, и как во сне пошла по коридору, держа монеты в пригоршнях, словно птицу. Поднявшись по лестнице, она исчезла из виду, что-то громко крикнула, и вскоре вокруг хлопотало множество женщин.
Вернувшись в холл, Глэнтон обнаружил там пять лошадей. Он отогнал их шляпой, подошёл к двери и выглянул наружу, где стояла молчаливая толпа зевак.
Mozos de cuadra, громко произнёс он. Venga. Pronto .
Протолкавшись вперёд, к двери приблизились двое ребят, вслед за ними подошли ещё несколько. Глэнтон жестом подозвал самого рослого, положил ему руку на голову, развернул мальца кругом и посмотрел на остальных.
Éste hombre es el jefe, объявил он. "Главный" стоял с важным видом, постреливая вокруг глазами. Глэнтон повернул его к себе и оглядел.
Те encargo todo, entiendes? Caballos, sillas, todo .
Sí. Entiendo .
Виепо. Ándale. Hay caballos en la casa .
"Главный" обернулся к толпе, выкрикнул имена полудюжины приятелей и, когда те подошли, повёл их в дом. Когда Глэнтон вошёл в холл, они уже вели лошадей - некоторые были известны тем, что убивали людей, - выговаривая им, к двери, и самый маленький пацан еле доставал до брюха лошади, за которой взялся ухаживать. Глэнтон прошёл в ту часть дома, что выходила во двор. Он искал бывшего священника, которого обычно посылал за шлюхами и выпивкой, но того нигде не было. Поразмыслив, кого выбрать, чтобы можно было надеяться на возвращение гонца, он остановился на Доке Ирвинге и Шелби, вручил им пригоршню монет и вернулся на кухню.
Когда стемнело, во дворе за гостиницей уже жарились на вертелах полдюжины козлят, и их почерневшие тушки поблёскивали в дымном свете. Судья прогуливался вокруг в своём холщовом костюме, мановением сигары раздавая указания поварам, а за ним, держась в трёх шагах позади, двигался струнный оркестр из шести музыкантов - все люди пожилые и серьёзные, которые всё время что-то наигрывали и следили за каждым его движением. На треножнике в центре двора висел бурдюк с пульке; Ирвинг уже привёл целую толпу шлюх - двадцать-тридцать дамочек самого разного возраста и габаритов; у дверей расположился обоз фургонов и повозок, за которыми присматривали импровизированные маркитанты, наперебой предлагавшие свои товары; вокруг волновалось море городских жителей, десятки приведённых на продажу полуобъезженных лошадей вставали на дыбы и тихо ржали; тут же были жалкого вида коровы, овцы, свиньи и их владельцы; и вот уже почти весь город, где Глэнтон с судьёй надеялись остаться в тени, стоял у их дверей, и начиналось что-то вроде карнавала, неизбежно связанного с праздничным настроем и растущими безобразиями. Именно этим отличались в здешних краях людские сборища. Во дворе развели огромный костёр, и с улицы казалось, что вся задняя часть гостиницы охвачена огнём, а тем временем постоянно прибывали новые торговцы с товарами, новые зеваки и группы угрюмых индейцев яки в набедренных повязках - эти надеялись получить работу.