Да здравствуют бабы,
торговки салатом,
под стать баобабам
в четыре обхвата!Базары – пожары.
Здесь огненно, молодо
пылают загаром
не руки, а золото.В них отблески масел
и вин золотых.
Да здравствует мастер,
что выпишет их!1958
ОДА СПЛЕТНИКАМ
Я сплавлю скважины замочные.
Клевещущему – исполать.
Все репутации подмочены.
Трещи,
трёхспальная кровать!У, сплетники! У, их рассказы!
Люблю их царственные рты,
их уши,
точно унитазы,
непогрешимы и чисты.И версии урчат отчаянно
в лабораториях ушей,
что кот на даче у Ошанина
сожрал соседских голубей,
что гражданина А. в редиске
накрыли с балериной Б…Я жил тогда в Новосибирске
в блистанье сплетен о тебе.
Как пулемёты, телефоны
меня косили наповал.
И точно тенор – анемоны,
я анонимки получал.Междугородные звонили.
Их голос, пахнущий ванилью,
шептал, что ты опять дуришь,
что твой поклонник толст и рыж,
что таешь, таешь льдышкой тонкой
в пожатье пышущих ручищ…Я возвращался.
На Волхонке
лежали чёрные ручьи.И всё оказывалось шуткой,
насквозь придуманной виной,
и ты запахивала шубку
и пахла снегом и весной.Так ложь становится гарантией
твоей любви, твоей тоски…Орите, милые, горланьте!..
Да здравствуют клеветники!Смакуйте! Дёргайтесь от тика!
Но почему так страшно тихо?Тебя не судят, не винят,
и телефоны не звонят…1958
БАЛЛАДА ТОЧКИ
"Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!"
Балда!
Вы забыли о пушкинской пуле!Что ветры свистали, как в дыры кларнетов,
в пробитые головы лучших поэтов.Стрелою пронзив самодурство и свинство,
к потомкам неслась траектория свиста!
И не было точки. А было – начало.Мы в землю уходим, как в двери вокзала.
И точка тоннеля, как дуло, черна…
В бессмертье она?
Иль в безвестность она?…Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой -
вторая проекция той же прямой.В природе по смете отсутствует точка.
Мы будем бессмертны. И это – точно!1958
БАЛЛАДА РАБОТЫ
Е. Евтушенко
Пётр
Первый -
пот
первый…
не царский (от шубы,
от баньки с музыкой) -
а радостный,
грубый,
мужицкий!От плотской забавы
гудела спина,
от плотницкой бабы,
пилы, колуна.Аж в дуги сгибались
дубы топорищ!
Аж щепки вонзались
в Стамбул и Париж!А он только крякал,
упруг и упрям,
расставивши краги,
как башенный кран.А где-то в Гааге
духовный буян,
бродяга отпетый,
и нос точно клубень -
Петер?
Рубенс?!А может, не Петер?
А может, не Рубенс?
Но жил среди петель
рубинов и рубищ,
где в страшных пучинах
восстаний и путчей
неслись капуцины,
как бочки с капустой.Его обнажённые идеалы
бугрились, как стёганые одеяла.Дух жил в стройном гранде,
как бюргер
обрюзгший,
и брюхо моталось
мохнатою
брюквой.Женившись на внучке,
свихнувшись отчасти,
он уши топорщил,
как ручки от чашки.Дымясь волосами, как будто над чаном,
он думал.
И всё это было началом,
началом, рождающим Савских и Саский…Бьёт пот -
олимпийский,
торжественный,
царский!
Бьёт пот
(чтобы стать жемчугами Вирсавии).
Бьёт пот
(чтоб сверкать сквозь фонтаны Версаля).
Бьёт пот,
превращающий на века
художника – в бога, царя – в мужика!Вас эта высокая влага кропила,
чело целовала и жгла, как крапива.
Вы были как боги – рабы ремесла!..В прилипшей ковбойке
стою у стола.1958
* * *
Друг, не пой мне песню про Сталина.
Эта песенка непростая.
Непроста усов седина.
То хрустальна, а то мутна.Как плотина, усы блистали,
как присяга иным векам.
Партизаночка шла босая
к их сиянию по снегам.Кто в них верил? И кто в них сгинул,
как иголка в седой копне?
Их разглаживали при гимне.
Их мочили в красном вине.И торжественно над страною,
словно птица страшной красы,
плыли с красною бахромою
государственные усы…Друг, не пой мне песню про Сталина.
Ты у гроба его не простаивал,
провожая – аж губы в кроввь -
роковую свою любовь.1958
* * *
Кто мы – фишки или великие?
Гениальность в крови планеты.
Нету "физиков", нету "лириков" -
лилипуты или поэты!Независимо от работы
нам, как оспа, привился век.
Ошарашивающее – "Кто ты?"
нас заносит, как велотрек.Кто ты? Кто ты? А вдруг – не то?…
Как Венеру шерстит пальто!
Кукарекать стремятся скворки,
архитекторы – в стихотворцы!Ну а ты?…
Уж который месяц -
В звёзды метишь, дороги месишь…
Школу кончила, косы сбросила,
побыла продавщицей – бросила.И опять, и опять, как в салочки,
меж столешниковых афиш,
несмышлёныш,
олешка,
самочка,
запыхавшаяся стоишь!..Кто ты? Кто?! – Ты глядишь с тоскою
в книги, в окна – но где ты там? -
Припадаешь, как к телескопам,
к неподвижным мужским зрачкам…Я брожу с тобой, Верка, Вега…
Я и сам посреди лавин,
вроде снежного человека,
абсолютно неуловим.1958
BЕЧЕРИНКА
Подгулявшей гурьбою
все расселись. И вдруг -
где
двое?!
Нет
двух!Может, ветром их сдуло?
Посреди кутежа
два пустующих стула,
два лежащих ножа.Они только что пили
из бокалов своих.
Были -
сплыли.
Их нет, двоих.Водою талою -
ищи-свищи!
Сбежали, бросив к дьяволу
приличья и плащи!Сбежали, как сбегает
с фужеров гуд.
Так реки берегами,
так облака бегут.Так убегает молодость
из-под опек,
и так весною поросли
пускаются в побег!В разгаре вечеринка,
но смелость этих двух
закинутыми спинками
захватывает дух!1959
ЁЛКА
За окном кариатиды,
а в квартирах – каблуки…
Ёлок
крылья
реактивные
прошибают потолки!
Что за чуда нам пророчатся?
Какая из шарад
в этой хвойной непорочности,
в этих огненных шарах?!
Ах, девочка с мандолиной!
Одуряя и журя,
полыхает мандарином
рыжей чёлки кожура!
Расшалилась, точно школьница,
иголочки грызёт…
Что хочется,
чем колется
ей следующий год?
Века, бокалы, луны…
"Туши! Туши!"
Любовь всегда -
кануны.
В ней -
Новый год
души.
а ёлочное буйство,
как женщина впотьмах, -
вся в будущем,
как в бусах,
и иглы на губах!1959
ГОЙЯ
Я – Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое.
Я – Горе.Я – голос
войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я – Голод.
Я – горло
повешенной бабы, чьё тело, как колокол,
било над площадью голой…
Я – Гойя!О, грозди
возмездья! Взвил залпом на Запад -
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звёзды -
как гвозди.Я – Гойя.
1959
ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Судьба, как ракета, летит по параболе
обычно – во мраке, и реже – по радуге.
Жил огненно-рыжий художник Гоген,
богема, а в прошлом – торговый агент.
Чтоб в Лувр королевский попасть из Монмартра,
он дал кругаля через Яву с Суматрой!Унёсся, забыв сумасшествие денег,
кудахтанье жён и дерьмо академий.
Он преодолел тяготенье земное.Жрецы гоготали за кружкой пивною:
"Прямая – короче, парабола – круче,
не лучше ль скопировать райские кущи?"А он уносился ракетой ревущей
сквозь ветер, срывающий фалды и уши.
И в Лувр он попал не сквозь главный порог -
параболой гневно пробив потолок!Идут к своим правдам, по-разному храбро,
червяк – через щель, человек – по параболе.Жила-была девочка рядом в квартале.
Мы с нею учились, зачёты сдавали.
Куда ж я уехал! И чёрт меня нёс
меж грузных тбилисских двусмысленных звёзд!Прости мне дурацкую эту параболу.
Простывшие плечики в чёрном парадном…
О, как ты звенела во мраке Вселенной
упруго и прямо – как прутик антенны!
А я всё лечу, приземляясь по ним -
земным и озябшим твоим позывным.
Как трудно даётся нам эта парабола!..Сметая каноны, прогнозы, параграфы,
несутся искусство, любовь и история -
по параболической траектории!В Сибирь уезжает он нынешней ночью.
….
А может быть, всё же прямая – короче?1959
МАСТЕРА
Поэма
ПЕРBОЕ ПОСBЯЩЕНИЕ
Колокола, гудошники…
Звон. Звон…Вам,
художники
всех времён!Вам,
Микеланджело,
Барма, Дант!
Вас молниею заживо
испепелял талант.Ваш молот не колонны
и статуи тесал -
сбивал со лбов короны
и троны сотрясал.Художник первородный -
всегда трибун.
В нём дух переворота
и вечно – бунт.Вас в стены муровали.
Сжигали на кострах.
Монахи муравьями
плясали на костях.Искусство воскресало
из казней и из пыток
и било, как кресало,
о камни Моабитов.Кровавые мозоли.
Зола и пот.
И Музу, точно Зою,
вели на эшафот.Но нет противоядия
её святым словам -
воители,
ваятели,
слава вам!
BТОРОЕ ПОСBЯЩЕНИЕ
Москва бурлит, как варево,
под колокольный звон…Вам,
варвары
всех времён!Цари, тираны,
в тиарах яйцевидных,
в пожарищах-сутанах
и с жерлами цилиндров!Империи и кассы
страхуя от огня,
вы видели в Пегасе
троянского коня.Ваш враг – резец и кельма.
И выжженные очи,
как
клейма,
горели среди ночи.Вас моё слово судит.
Да будет – срам,
да
будет
проклятье вам!
I
Жил-был царь.
У царя был двор.
На дворе был кол.
На колу не мочало -
человека мотало!Хвор царь, хром царь,
а у самых хором ходит вор и бунтарь.
Не туга мошна,
да рука мощна!
Он деревни мутит.
Он царевне свистит.И ударил жезлом
и велел государь,
чтоб на площади главной
из цветных терракот
храм стоял семиглавый -
семиглавый дракон.Чтоб царя сторожил.
Чтоб народ страшил.
II
Их было смелых – семеро,
их было сильных – семеро,
наверно, с моря синего
или откуда с севера,где Ладога, луга,
где радуга-дуга.Они ложили кладку
вдоль белых берегов,
чтобы взвились, точно радуга,
семь разных городов.Как флаги корабельные,
как песни коробейные.Один – червонный, башенный,
разбойный, бесшабашный.
Другой – чтобы, как девица,
был белогруд, высок.
А третий – точно деревце,
зелёный городок!Узорные, кирпичные,
цветите по холмам…
Их привели опричники,
чтобы построить храм.
III
Кудри – стружки,
руки – на рубанки.
Яростные, русские,
красные рубахи.Очи – ой, отчаянны!
При подобной силе -
как бы вы нечаянно
царство не спалили!..Бросьте, дети бисовы,
кельмы и резцы.
Не мечите бисером
изразцы.
IV
Не памяти юродивой
вы возводили храм,
а богу плодородия,
его земных дарам.Здесь купола – кокосы,
и тыквы – купола.
И бирюза кокошников
окошки оплела.Сквозь кожуру мишурную
глядело с завитков,
что чудилось Мичурину
шестнадцатых веков.Диковины кочанные,
их буйные листы,
кочевников колчаны
и кочетов хвосты.И башенки буравами
взвивались по бокам,
и купола булавами
грозили облакам!И москвичи молились
столь дерзкому труду -
арбузу и маису
в чудовищном саду.
V
Взглянув на главы-шлемы,
боярин рёк:
– У, шельмы,
в бараний рог!
Сплошные перламутры -
сойдёшь с ума.
Уж больно баламутны
их сурик и сурьма.
Купец галантный,
куль голландский,
шипел: – Ишь, надругательство,
хула и украшательство.
Нашёл уж царь работничков -
смутьянов и разбойничков!
У них не кисти,
а кистени.
Семь городов, антихристы,
задумали они.
Им наша жизнь – кабальная,
им Русь – не мать!…А младший у кабатчика
всё похвалялся, тать,
как в ночь перед заутреней,
охальник и бахвал,
царевне
целомудренной
он груди целовал…И дьяки присные,
как крысы по углам,
в ладони прыснули:
– Не храм, а срам!..…А храм пылал вполнеба,
как лозунг к мятежам,
как пламя гнева -
крамольный храм!От страха дьякон пятился,
в сундук купчишко прятался.
А немец, как козёл,
скакал, задрав камзол.
Уж как ты зол,
храм антихристовый!..А мужик стоял да подсвистывал,
всё посвистывал, да поглядывал,
да топор
рукой всё поглаживал…
VI
Холод, хохот, конский топот да собачий звонкий
лай.
Мы, как дьяволы, работали, а сегодня – пей,
гуляй!
Гуляй!
Девкам юбки заголяй!Эх, на синих, на глазурных да на огненных
санях…
Купола горят глазуньями на распахнутых
снегах.
Ах! -
Только губы на губах!Мимо ярмарок, где ярки яйца, кружки, караси.
По соборной, по собольей, по оборванной
Руси -
эх, еси -
только ноги уноси!Завтра новый день рабочий грянет в тысячу
ладов.
Ой, вы, плотнички, пилите тёс для новых
городов.Го-ро-дов?
Может, лучше – для гробов?…
VII
Тюремные стены.
И нем рассвет.
А где поэма?
Поэмы нет.Была в семь глав она -
как храм в семь глав.
А нынче безгласна -
как лик без глаз.Она у плахи.
Стоит в ночи.
…
И руки о рубахи
отёрли палачи.
РЕКBИЕМ
Вам сваи не бить, не гулять по лугам.
Не быть, не быть, не быть городам!Узорчатым башням в тумане не плыть.
Ни солнцу, ни пашням, ни соснам – не быть!Ни белым, ни синим – не быть, не бывать.
И выйдет насильник губить-убивать.И женщины будут в оврагах рожать,
и кони без всадников – мчаться и ржать.Сквозь белый фундамент трава прорастёт.
И мрак, словно мамонт, на землю сойдёт.Растерзанным бабам на площади выть.
Ни белым, ни синим, ни прочим – не быть!
Ни в снах, ни воочию – нигде, никогда…
Врёте,
сволочи,
будут города!Над ширью вселенской
в лесах золотых
я,
Вознесенский,
воздвигну их!Я – парень с Калужской,
я явно не промах.
В фуфайке колючей,
с хрустящим дипломом.Я той же артели,
что семь мастеров.
Бушуйте в артериях,
двадцать веков!Я тысячерукий -
руками вашими,
я тысячеокий -
очами вашими.Я осуществляю в стекле
и металле,
о чём вы мечтали,
о чём – не мечтали…Я со скамьи студенческой
мечтаю, чтобы зданья
ракетой
стоступенчатой
взвивались
в мирозданье!И завтра ночью блядскою
в 0.45
я еду
Братскую
осуществлять!…А вслед мне из ночи
окон и бойниц
уставились очи
безглазых глазниц.1959
ОСЕНЬ
С. Щипачёву
Утиных крыльев переплеск.
И на тропинках заповедных
последних паутинок блеск,
последних спиц велосипедных.И ты примеру их последуй,
стучись проститься в дом последний.
В том доме женщина живёт
и мужа к ужину не ждёт.Она откинет мне щеколду,
к тужурке припадёт щекою,
она, смеясь, протянет рот.
И вдруг, погаснув, всё поймёт -
поймёт осенний зов полей,
полёт семян, распад семей…Озябшая и молодая,
она подумает о том,
что яблонька и та – с плодами,
бурёнушка и та – с телком.Что бродит жизнь в дубовых дуплах,
в полях, в домах, в лесах продутых,
им – колоситься, токовать.
Ей – голосить и тосковать.Как эти губы жарко шепчут:
"Зачем мне руки, груди, плечи?
К чему мне жить, и печь топить,
и на работу выходить?"Её я за плечи возьму -
я сам не знаю что к чему…А за окошком в юном инее
лежат поля из алюминия.
По ним – черны, по ним – седы,
до железнодорожной линии
протянутся мои следы.1959
ТУМАННАЯ УЛИЦА
Туманный пригород как турман.
Как поплавки – милиционеры.
Туман.
Который век? Которой эры?Всё – по частям, подобно бреду.
Людей как будто развинтили…
Бреду.
Верней – барахтаюсь в ватине.Носы. Подфарники. Околыши.
Они, как в фодисе, двоятся.
Калоши?
Как бы башкой не обменяться!Так женщина – от губ едва,
двоясь и что-то воскрешая,
уж не любимая – вдова,
ещё твоя, уже – чужая…О тумбы, о прохожих трусь я…
Венера? Продавец мороженого!..Друзья?
Ох, эти яго доморощенные!Я спотыкаюсь, бьюсь, живу,
туман, туман – не разберёшься,
о чью щеку в тумаке трёшься?…
Ау!Туман, туман – не дозовёшься…
1959
ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Мальчики с финками, девочки с фиксами.
Две контролёрши заснувшими сфинксами.Я еду в этом тамбуре,
спасаясь от жары.
Кругом гудят, как в таборе,
гитары и воры.И как-то получилось,
что я читал стихи
между теней плечистых,
окурков, шелухи.У них свои ремёсла.
А я читаю им,
как девочка примёрзла
к окошкам ледяным.На чёрта им девчонка
и рифм ассортимент?
Таким, как эта, – с чёлкой
и пудрой в сантиметр?!Стоишь – черты спитые,
на блузке видит взгляд
всю дактилоскопию
малаховских ребят.