Гальярд хотел было отказать, но устыдился и согласно поблагодарил. Он сердился на себя самого за нелюбовь к брату Франсуа и дал себе зарок ничем ее в дороге ли, в деле не выказывать. Да и не было у нее причин, у нелюбви: единственной виной этого еще незнакомого брата можно счесть только то, что брат Гальярд не знал, можно ли на него положиться. Легко легатам менять инквизиторов, разбивая сработавшуюся пару, поставляя напарником - совершенно чужого человека только лишь по причине чьих-то наветов. Откуда им знать, что инквизиторы должны быть как две руки одного тела, что они должны доверять друг другу более, чем братья, потому что просчет одного немедля отзовется на другом… а в результате - и на невинных людях. Но кто же в Риме сегодня послушает жалобу инквизитора? В курии со времен святого отца Григория IX уверены, что доминиканцы только и мечтают убежать от опасной и тяжелой службы, что любая их претензия - это попытка увильнуть от работы. А люди-то боятся не легатов, которым сами рады на несправедливость инквизиторов пожаловаться: нет, доминиканцев… Считается отчего-то, что францисканцы как инквизиторы добрее… вон этот Франсуа какой масляный. На его тонзуре можно, как на сковороде, яйца жарить и масла не класть… И больные колени растирает сквозь рясу ласково, как родная мать. Так, довольно, твой брат в святом монашестве лечит твою слабую и грешную плоть, а ты за добро его же осуждаешь - нечего сказать, хорош исповедник и душепастырь…
И уж тем более не виноват брат Франсуа, что он не брат Рожер. Не первый Гальярдов напарник, Царствие ему небесное… Бог дал, Бог взял. Наказует и милует, низводит до ада и возводит. Забирает одних братьев, дарит других, и нет никого, кто избежал бы руки Его.
Кроме старших инквизиторов, в повозке ехало еще два человека - их помощников, поменьше значимостью, но почти равных по предстоящим трудам. Это был нотарий Гальярда, молодой брат Аймер из его монастыря, не так давно рукоположенный: драгоценный сын, поддержка и опора, нерушимая верность и бесконечная отвага. Плечо, на которое можно будет опереться, как бы ни пошли дела с напарником. И при отце Франсуа обретался секретарь - брат Люсьен, милый и тихий юноша ангельской внешности: ясные ягнячьи глаза, бледная кожа и совершенная худоба. Такая, что каждый узел на его францисканской веревке казался шире Люсьенова запястья. Брат Гальярд невольно гнал от себя мысль, что говорливый Франсуа выбрал этого юношу в секретари единственно за крайнюю его кротость и безответность. Истинный брат-овечка, если вспомнить францисканские предания: это именно он нынешним мокрым утром шел перед повозкой и палкой отодвигал с колеи вылезших на дорогу лягушек, чтобы их не раздавило колесами. Чудесный монах, добрый и смиренный, исполненный милосердия. Да только в инквизиционном трибунале ему делать нечего, послушайте опытного следователя. Там твердые рыцари Христовы нужны, а не братья, которые при виде людских страданий начнут и сами рыдать или падать в обморок. Потому что людских страданий секретарю инквизиции за процесс придется увидеть немало, кто бы ни был тому виной.
От епископского нотария брат Гальярд сумел-таки отказаться: лишние люди могут только повредить процессу. Епископ Тулузский Раймон дю Фога, его брат по Ордену, в этом уступил: он знал Гальярда как инквизитора уже четвертый год и научился ему доверять. Однако доверял все же не до конца, ибо знаком с ним был еще по монастырской жизни: знал, что дай Гальярду волю - тот один полезет в горы, ну, может, с Аймером; пойдет "вызывать доверие", "побуждать к покаянию", а на самом деле - искать себе, гордец несчастный, мученического венца… И вот результат: тринадцать обученных солдат, франков; и два памьерских тюремщика на всякий случай. Беда, беда деревне Мон-Марсель - едет в нее инквизиционный суд.
Слабо, но верно потянуло дымком - даже в повозке можно почуять; это знак, что жилье скоро. Брат Франсуа, закончив растирать суставы болящему, вышел размять ноги. Снаружи послышался его неожиданно недовольный голос, за что-то распекавший возницу; короткий смешок… Полупрозрачный юноша Люсьен, в присутствии почтенного начальства явно чувствовавший себя скованно (считай, при старшем за всю дорогу слова не сказал) высунул голову за хлопающий кожаный полог, с наслаждением вдохнул сырой воздух.
- Туман-то какой, братие, - со смущенной радостью повернулся к доминиканцам. - Красота у нас в горах вечером! Чудо Господне, да и только. С детства малого люблю.
- Так ты отсюда родом, брат? - радостно подхватил разговор Аймер, душа добрейшая и тоже скучавшая в дороге без дружеского внимания. Сидя в повозке, он с утра и до сих пор старался читать, несмотря на тряску: использовал время согласно уставу, предписывающему братьям в дороге занимать разум чтением или на худой конец благочестивым размышлением. Однако живая его натура, не удовлетворяясь в качестве духовной пищи зануднейшим трактатом нынешнего магистра Гумберта "О формации Проповедников", требовала и братского общения. Брата Гальярда Аймер по определенным причинам, о которых пока не время говорить, не решался беспокоить, а ровесник Люсьен сразу показался ему приятным человеком. - Ты, стало быть, местный? Тогда вы с отцом Гальярдом земляки получаетесь. Он-то сам тулузский.
- Ну, не вовсе земляки. Я в Пюилоране, в земле Фенуйедов родился, - голос у Люсьена был тихий, словно он не привык говорить вслух. - У нас горы чуть-чуть другие… Тут все ярусами, как… книги в хранилище, а там камень будто складками лежит, и лес повыше, и сосны есть. Но туман такой же, воздух… самый наш.
- Тяжело тебе, брат, в Памьере-то долинном? - с неожиданным пониманием спросил Гальярд, стараясь не улыбаться. Молодой брат ведь еще не привык к его улыбке.
- Слава Богу, в Памьере хорошо, отче. Дай Бог всякому. Но… горам сердце радуется! Помню, у нас близ святого Лаврентия семейство жило - из Лиму переселенцы - так они на горный воздух жаловались, на туман особенно, болели они от него… Мы, признаться, детьми глупы были, их долинниками дразнили. Детишки-то их еще ничего, а старшие вовсе не умели по горам ходить, горы и винили - будто они виноваты, а не людские долинные кости… Туман, опять же, ругали…
- Туман проклятущий спускается, - брат Франсуа с брезгливым выражением лица вскарабкался в повозку. - Вот же дьявольская штука, прости Господи, здешние вечера! Воздух мокрый, о дорогу все ноги собьешь: Сабартес, одно слово! - и в это одно слово трудно было бы вложить больше презрения.
Аймер тихо хмыкнул. Брат же Гальярд невозмутимо утешил страждущего словами, что до Мон-Марселя осталось потерпеть всего ничего, до темноты непременно уложимся, вот и собачий лай уже слышен, и дымом запахло…
Не желая заодно с Франсуа заслужить в глазах молодежи прозвища долинника, он умолчал о своих суставах, которым тоже вовсе не нравился сырой горный воздух. Все-таки Сабартес середины октября - не самое подходящее место для его сокрушенных костей…
Никаких ворот со стеной у деревни не было, росла она уступами, как древесные грибы, взбираясь от ступеньки к ступеньке до плато самого замка - светло-серого сооружения местного камня, в камень вросшего и отчасти в нем вырубленного. Однако торная дорога, ветвившаяся и поднимавшаяся, считай, от самого Фуа, упиралась в нечто вроде естественных ворот - в горный портал, еще суженный с обеих сторон вплотную прилегавшими к скале домами. Их глухие стены и выложенные из камней ограды походили на колонии мидий, облепивших морской валун. Крыши - не красные, как у долинных домов, но крытые потемневшей деревянной черепицей - гонтом. Деревушка в камне, из растительности в ней - только редкие кустики самшита да поздние горные цветы, пучками торчащие из трещин в скале, почти такие же жесткие, как самшит. Лес обрамлял ее с трех сторон, покрывая скалы длинным мехом, подступая, как море к малому островку: настоящий сабартесский лес, совершенно непроходимый из-за колючего бурелома. Шпиль церкви, опять-таки в отличие от долинных поселений, виднелся не посреди деревни, а слегка на отшибе, по другую сторону невысокого замка. Единственная широкая улица вела от портала к замку, потом опять спускалась до храма: крылья бы кому, как у голубя - тот увидел бы с высоты, что улочки Мон-Марселя не разбегаются лучеобразно от единого центра, но то вьются спиралью, то вовсе текут как попало, огибая выступы скалы. Дома то и дело - смежные друг с другом, мало какой отличается двориком или, скажем, молотильной площадкой, только у дома байля краснеет плодами невысокий садик. И над людским муравейником - огромное горное небо, еще серо-золотистое сквозь пасмурную мглу от садящегося солнца; небо, полное сладкого тумана, столь любимого братом Люсьеном.
Мон-Марсель, уже предупрежденный, уже достаточно встревоженный, загодя встречал инквизиционную колымагу со всей возможной торжественностью. Будь у деревни ворота - их бы торжественно распахнули под звуки труб. Но ворот не нашлось - что же, человек тридцать "лучших людей" выстроились по обе стороны портала живыми "вратами", да еще кого-то подсуетились послать в церковь, позвонить в колокол ради великого дела и двери на всякий случай открыть. Пешие франки болтали по-своему, то и дело обмениваясь смешками; их командир, краснорожий конник с героическим именем Ролан, прикрикнул было - и тут же сам отпустил шутку про смотр тутошних невест. Да такую, что брат Франсуа, хорошо понимавший по-франкски, немедля заставил Ролана просить прощения "за подобные подлые слова в присутствии клириков".
Повозка, дрогнув всем своим большим телом, остановилась, не доезжая до портала. Голодные кони, чуя вкусный запах жилья, перебирали ногами и тянули шеи. Брат Гальярд первым выкарабкался на Мон-Марсельскую землю, страшно стыдясь громадины-повозки. Первый взгляд на лица, первая встреча с будущей паствой. Паствой недели на две, может, немногим долее - но все равно: доверенной ему Господом. Брат Рожер, впервые входя в новый городок, помнится, всякий раз приветствовал его молитвой и кратким чтением: "Вышел сеятель сеять…"
- Господь с вами, - поздоровался брат Гальярд, внимательно глядя на лица передних. - И мир домам вашим.
- Et cum spiritu tuo, Господин, Domine, - вразнобой отозвался Мон-Марсель. - Все уж готово для вас… Ждали вас, ждали, отцы вы наши…
- Помещеньице для вас приготовили какое следует, - вылез вперед полноватый бородач, которому не шибко подходила такая суетливость. Его оттеснил другой важный человек - бритый, хотя и не слишком хорошо; этот принарядился в красное, на грудь навесил золотую цепь.
- Приветствую вас, святые отцы, - склонил голову и так простоял слишком долго, вперив очи в сандалии брата Гальярда. Или в грязноватые его ноги в сандалиях. - Я, с вашего позволения, управитель замка Мон-Марсель, дворянин Арнаут де Тиньяк. Хотел бы от всей души предложить вам гостеприимство в замке, находящемся под моей опекой.
- Смею вас предупредить, что замок довольно холоден, - перебил дородный: в этих двоих и без следовательского опыта угадывались давние соперники во власти. - Как местный байль, следящий здесь за правосудием, я вам, отцы мои, предлагаю поселиться у меня в доме. Слава Иисусу Христу, хозяйство у меня крепкое, смогу принять гостей как подобает, и лазать каждый день в гору вам не придется, и…
- Благодарю вас, любезный…
- Пейре во святом крещении, Пейре по прозвищу Каваэр…
- …Любезный Пейре, особенных удобств нам и не надобно, ведь мы - нищенствующие монахи. Остановимся, пожалуй, в замке.
Брат Гальярд спиной почувствовал разочарование своего францисканского спутника и нехорошо порадовался. Нечего, нечего. Если хочешь, чтобы каждое твое слово было известно всей деревне - непременно следует поселиться в уютном доме байля. Наверняка полном родни, наверняка стоящем посреди самого плато, на пересечении всех дорожек.
Торжествующий Арнаут де Тиньяк, при резких движениях щеголявший дырой под мышкой красной котты, повел кавалькаду в замок. По пути он выкладывал все новые козыри в свою пользу, боясь упустить почтенных гостей: мол, и темница в замке есть надежная, на случай кого запереть… И лишних ушей там нету, не то что в деревенском доме, где все сквозь стены слышно… И баб, опять же, не водится, чтобы слухи разносить да монахов смущать… Проигравший на этот раз байль вился неподалеку от брата Франсуа, осторожно выясняя, не надо ли отцам чего - корма для лошадей подобающего, еды какой, матраса волосяного?
- Понимаете ли, господин рыцарь Арнаут живет одиноко, - ядовито пояснял он, - так может приличной постели в замке-то и не найти для гостей. Опять же если женщин надобно прислать постирать или сготовить чего - я мигом отыщу по деревне, да у меня самого три родные дочери…
- Благодарю вас, не требуется. Мы обойдемся простой пищей, что подадут - тем и сыты, разве что сена для коней приняли бы в пожертвование. Опять же никаких матрасов, наш устав запрещает их использовать, - снова разочаровал байля незваный брат Гальярд. - Вот только охране, пятнадцати сержантам, на время нашего пребывания понадобится пища - простая, но регулярная. Было бы с вашей стороны огромной любезностью доставлять ее в замок. Надеюсь, мы быстро закончим здесь свои дела и не успеем вас особенно объесть…
Аймер в повозке неслышно вздохнул о матрасах: по уставу-то если предложат удобную постель в гостях, так соглашаться разрешалось, только самому просить нельзя… Но наставник прав, прав, несомненно и как всегда. Принеси теперь Аймеру волосяной матрас хоть ангелы Божьи - он бы отказался безо всяких сомнений. Он учился быть настоящим монахом. И настоящим инквизитором. Согласно кивал, изображая причастность, словам наставника снаружи - словам о том, что более всего хотелось бы поговорить со здешним кюре. Что завтра, в воскресенье, как рассветет, в храме будет торжественная служба, а после - проповедь, на которой следовало бы, если возможно, присутствовать всем жителям деревни. Что сегодня инквизиторам, опять-таки если возможно, стоит просмотреть приходские книги и сеньориальные реестры за этот год и за пару прошедших…
Пару раз повозка - роскошная идея брата Франсуа - застревала в слишком узкой улочке. Ее приходилось вытаскивать - не без ругани, однако сдержанной в присутствии важных инквизиторов - и какое-то время толкать назад, чтобы выбраться на обходной путь. Франсуа уже вовсю толковал с байлем; за ним по улице мог бы остаться масляный след, таким он сделался мироточивым и улыбчивым. Аймер, беря пример со старшего, смотрел на людские лица. Вернее, на то, как смотрит на лица его наставник. Старался составить о них какое-нибудь мнение, чтобы было чем поделиться с братом Гальярдом, чтобы научиться наблюдательности и мудрости житейской. Вот, к примеру, рыцарь Арнаут. Рыцарь-бедняк, вечно спорит из-за доходов с сеньориальных угодий с богатым вилланом-байлем. Бедняк смиренный, но старающийся быть гордым. Как есть холостяк: бархатная котта с проплешинами. Даже на сапоге заплатка. И одна шпора без колесика. Задирает свой длинный нос, будто всех презирает, а на деле боится, как бы его самого не презрели. Хороший человек, только ненадежный, слишком уж о себе думает.
А вот байль. Противный тип. Наверняка поддерживает еретиков - не по умыслу, так по привычке быть со всеми в ладу, решил Аймер. Такие люди любят предлагать инквизиторам и даже секретарям взятки. Пускай только попробует.
Красивый русобородый парень - наверное, сын байля. Покрикивает на других, видно, привык командовать - но не свысока, а как-то по-братски. Ничего, приятный, только простоват.
Седой, с иудейским носом старик в суконном платье. Этот точно торговец. Иначе быть не может. И любопытен притом, как сорока: весь извертелся, даже в повозку уже раза три заглянуть умудрился безо всякого повода.
Но эти взгляды, взгляды… которые брат Аймер ловил на себе, чувствовал кожей, как укусы насекомых… Взгляды от мон-марсельского "эскорта", миновавшие ради белого доминиканского хабита даже франкские рожи охраны. И из окон, и с крохотных двориков, и от встречных-поперечных, которых что-то подозрительно много попадалось на улицах для такого часа. Взгляды были недобрыми. Выжидающими. Причем стоило Аймеру встретиться с кем-нибудь глазами, как навстречу тотчас же вспыхивала улыбка: щербатая ли, белозубая, или вовсе кокетливая, как у молодой девицы. Уста их мягче масла, а в сердце их вражда, вспомнилось невольно… По дороге до замка Аймер, прямая душа, успел решить, что ему эти люди не нравятся. Кроме разве что рыцаря Арнаута, смутно напоминавшего одного прежнего, еще мирского друга, тоже происходившего из бедного деревенского рыцарства. Хорошо, что именно у него, у Арнаута, Аймеру придется жить.
У Арнаутова замка - вернее, замка, управляемого Арнаутом - их облаял крупный белый пес тутошней пастушьей породы. Пес, бродивший по замковому двору безо всякой привязи, встал на пороге и рокотал рыком, пока смущенный управляющий не подошел отвесить ему пинка. Пес отбежал с дороги и замолчал, только смотрел все так же подозрительно. Брат Аймер, любивший собак, тихонько посвистел ему, и тот неуверенно хлестнул себя хвостом по крутому боку. Привыкший всем нравиться Аймер мысленно засчитал себе первую победу.
Франки заносили вещи - какие-то свои тюки, тяжелый мешок брата Франсуа, сундучок с надобными вещами и писчими принадлежностями для процесса. Замок, считай, состоял из одного донжона; к зубчатой стене местного камня там и тут притулились какие-то уродливые сараюшки, крытые соломой хижинки не то для жилья, не то хозяйственного назначения. Кто-то из франков, распрягая лошадей, споткнулся о грязно-белую курицу, путавшуюся под ногами; и сам упал, и ее до полусмерти придавил. Худую курицу - первого жителя Мон-Марселя, пострадавшего от инквизиции - хозяин тотчас же предложил на ужин гостям. Слуг, похоже, имелось в наличии всего двое - пожилые супруги, исполнявшие разом все обязанности: конюхов, поваров, сторожей и уборщиков. Кругом царила, так сказать, "мерзость запустения". Аймер с удовольствием заметил, что его наставника это искренне радует.
В особенный восторг пришел брат Гальярд, когда увидел предназначенные для них комнаты. Их нашлось целых две: одна для францисканцев, а другая - угловая, с большим окном - для "самого главного гостя", тулузского инквизитора со спутником. Комнаты были холодные, окна закрывались ставнями, но не стеклом и даже не пузырем. Имелась в помещении и широкая дощатая кровать с проемами между досками, вроде щербин во рту драчуна. Снова решительно отрекшись от матрасов, брат Гальярд присыпал ложе соломой из принесенного снизу мешка. Порадовался тонкости хозяйского одеяла. Повесил на стену маленький деревянный крест, на табурет положил бревиарий, прочие необходимые книги. Ну вот, доминиканский уют и готов. Аймер давно не видел наставника таким довольным.