Приятно было видеть, как капитаны (некоторые сущие дьяволы на борту, многие привыкли к свисту ядер, и все способны взять на себя огромную ответственность), дурачатся перед хорошенькой женщиной.
- Следовало бы написать толстенную книгу о мужском красовании перед женщинами во всем его нелепом разнообразии, - заметил доктор Мэтьюрин. - Хотя это лишь жалкое подобие полной церемонии. Здесь мы не видим ни жестокого соперничества, ни сильного рвения, ни реальных надежд, - он бросил пронзительный взгляд на своего друга Обри, - и, в любом случае, дама не свободна.
Миссис Филдинг, конечно, была не свободна в том смысле, как понимал это Мэтьюрин, но всё же приятно было видеть, насколько свободно она внимала их открытому, хотя и почтительному восхищению, любезным шуткам и остроумию - ни капли жеманства, смущения, самодовольства или излишней самоуверенности: она выбрала нужную меру дружелюбия, и Мэтьюрин с восхищением наблюдал за ней.
Ранее Мэтьюрин отметил, что миссис Филдинг, имея дело с военными в прошлом, проигнорировала падение перебравшего вина Пелхэма, а сейчас стал свидетелем, как она мгновенного оправилась от шока при виде лица Пуллингса, когда Джек Обри вывел его из-за тени беседки, и особую теплоту, когда пожелала ему удачи в продвижении по службе и пригласила на прием этим вечером - для очень узкого круга людей - просто на репетицию квартета. Мэтьюрин также заметил ее детский восторг, когда челенк предстал перед ней во всей своей красе, и то, как она любовалась большими камнями на верхушке, когда украшение попало к ней в руки.
Он наблюдал за ней под влиянием чего-то большего, чем просто любопытство.
С одной стороны, эта женщина сильно напоминала ему первую любовь: так же хорошо сложена, достаточно миниатюрная, но стройная и прямая, как тростинка, те же темно-рыжие волосы, и крайне необычным совпадением стало то, что она тоже собирала их наверх так, что взгляду открывалась трогательно изящная шея, а возле уха оставалась завивающаяся прядь.
С другой стороны, миссис Филдинг оказывала ему особое внимание. Лишь насекомые все еще могли перехитрить Мэтьюрина и пробить его шкуру, женщинам же это стало крайне сложно.
Он знал, что никто не будет восхищаться его внешностью, не питал никаких иллюзий по поводу своего обаяния или умения поддержать непринужденный разговор, и, хотя знал, что его книги "Замечания о дронте-отшельнике" и "Скромные предложения по сохранению здоровья на флоте" получили признание, но не верил, что они могут заставить женскую грудь взволнованно вздыматься.
Даже его жена не смогла осилить более пары страниц, несмотря на искренние попытки.
Его положение на флоте оставалось весьма скромным - даже не полноценный офицер, нет ни протекции, ни влияния. Да и богат он не был.
Значит, дружелюбие миссис Филдинг и её приглашение имеют какую-то иную основу (хотя и неясную), чем любезность или выгода: в чем дело он сказать не мог, если только, конечно, это не связано с разведкой.
А если так, то, очевидно, его долг - проявить податливость. Нет иного способа разобраться в этом, нет другого пути, которым он мог бы либо выявить её связи, либо заставить Лауру их раскрыть, или использовать девушку, чтобы вбросить дезинформацию.
Может он полностью заблуждается - спустя какое-то время агент разведки, как правило, видит шпионов повсюду, прямо как некоторые сумасшедшие видят обращения к себе в каждой газете, но так это или нет, он намерен сыграть роль в этой гипотетической игре.
А поскольку ему нравилось общество миссис Филдинг, её музыкальные вечера, и Стивен был убежден, что может управлять любыми несвоевременными эмоциями, что могли возникнуть в его сердце, то легко убедил себя, что это правильное решение.
Именно ради миссис Филдинг он надел белые чулки (ибо ни звание, ни склонности не требовали его присутствия на приеме), ради нее он теперь приблизился, снял шляпу, сделал весьма изысканный поклон и воскликнул:
- Доброго вам дня, мэм. Надеюсь, у вас все хорошо?
- Увидев вас, я сразу почувствовала себя лучше, сэр, - сказала она, улыбнувшись и подавая ему руку. - Дорогой доктор, вы не могли бы убедить капитана Обри заняться итальянским? Ему нужно только запомнить временные придаточные предложения.
- Увы, он моряк, а вы знаете их преданность часам и ударам колокола.
По лицу Лауры Филдинг скользнула тень: её единственные разногласия с супругом как раз касались пунктуальности.
- Просто временные придаточные? Не более десяти минут, - с немного наигранной бодростью продолжила она.
- Посмотрите, - сказал Стивен, указывая на часы на Аптекарской башне. Все обернулись, а наблюдатели в башне еще раз невольно отшатнулись. - Десять минут потребуются этим прекрасным джентльменам, чтобы величаво дойти до губернатора: они не должны мчаться по крутому склону, сминая аккуратно повязанные шейные платки, теряя пудру для волос и задыхаясь от зноя, и прибыть туда багровыми от усилий. Лучше сядьте рядом со мной, выпейте в тени стакан охлажденного коровьего молока - козье я бы не рекомендовал.
- Не могу, - сказала она, когда капитаны удалились (шествуя в порядке старшинства), - я не должна опоздать к мисс Ламли. Капитан Обри, - позвала она, - если я случайно задержусь к началу вечерней репетиции, прошу вас занять моё место и показать капитану Пуллингсу лимонное дерево. Его сегодня уже поливали! Джованна сегодня уедет в Нотабиле , но дверь останется незапертой.
- Буду рад показать капитану Пуллингсу лимонное дерево, - ответил Джек, и при этих словах капитан Пуллингс снова громко расхохотался, - это лучшее лимонное дерево, что я знаю. Скажите, мэм, Понто тоже отправится в Нотабиле?
- Нет. Последний раз он убил парочку коз и детей. Но морскую форму он знает. И ничего не сделает вам, если только вы не станете трогать лимоны.
- Ваш план, кажется, работает, сэр, - произнес Джузеппе, наблюдая как офицеры и Грэхэм начали взбираться по ступенькам в направлении дворца, а Стивен и миссис Филдинг продолжали поглощать кофе с мороженым. Они пришли к мнению, что мисс Ламли это не морской офицер, и, следовательно, не может обладать столь же безупречным чувством времени.
- Я полагаю, это может отлично сработать, - согласился Лесюер. - Я обнаружил, что чем уродливее человек, тем сильнее его тщеславие.
- А теперь, сэр, - произнесла Лаура Филдинг, облизывая ложечку, - поскольку вы были так любезны, а я отправила Джованну в Нотабиле, прошу вас оказать еще большую любезность и проводить меня до святого Публия: около Королевских ворот всегда много мерзких солдат, а без собаки...
Доктор Мэтьюрин заявил, что будет счастлив выступить в роли заместителя столь благородного существа, он и в самом деле выглядел необычайно польщенным и оживленным, когда они покинули дворик, и он провел даму через пьяцца Регина, забитую солдатами и двумя стадами коз, но к тому времени, когда они шли мимо Оберж-де-Кастиль, его мысли унеслись далеко, обратно к причинам дурного настроения.
Другая часть разума была занята насущным, однако его молчание было в какой-то степени преднамеренным. Долго оно не продлилось, но, как он и предвидел, это обеспокоило Лауру Филдинг.
В его спутнице ощущалось внутреннее напряжение, которое он воспринимал все четче и четче, и как ее голос, так и улыбка оказались несколько вымученными, когда она спросила:
- А вы любите собак?
- Собак? - переспросил он, искоса глянув на нее и улыбнувшись. - Что ж, сейчас, будь вы обычной любезной болтушкой, я бы, ухмыльнувшись, произнес "Господи, мэм, я их обожаю" наряду с самым изящным поклоном, каким только мог изобразить. Но поскольку вы - это вы, я лишь замечу, что я воспринимаю ваши слова как пожелание завязать беседу. Вы с тем же успехом могли спросить, нравятся ли мне мужчины или женщины, или даже кошки, змеи или летучие мыши.
- Нет, только не летучие мыши, - вскричала миссис Филдинг.
- Определенно летучие мыши, - сказал доктор Мэтьюрин. - Среди них существует такое же разнообразие, как и среди других тварей: я знавал как очень резвых, веселых особей, так и угрюмых, коварных, упорных и мрачных. То же самое относится и к собакам: их разнообразие представлено от беспородных, виляющих хвостом трусливых дворняжек до героического Понто.
- О, милый Понто, - сказала миссис Филдинг. - Для меня он утешение, но мне хотелось бы, чтобы он был чуточку умнее. Мой отец владел маремма-абруцкой овчаркой, которая умела умножать и делить.
- Тем не менее, - ответил Мэтьюрин, пытаясь продолжить свою мысль, - должен признаться, у собак есть качество, которое редко встретишь, это привязанность. Я не имею в виду принудительную собственническую любовь и стремление к защите хозяина, а скорее ненавязчивая, постоянная привязанность к друзьям, которую можно наблюдать среди лучших пород собак. Задумайтесь только над редкостью чистой и искренней привязанности среди людей, когда мы достигаем зрелых лет. Только подумайте, как ярко она окрашивает нашу повседневную жизнь, красит прошлое и будущее, так что можно беспечно глядеть как назад, так и вперед - вот отчего и приятно найти это качество в создании неразумном.
Недостаток привязанности не испытывали и коммандеры - Том Пуллингс определенно её источал, пока Джек Обри подводил Тома к губернатору и его гостю. Встречу с Рэем Джек отнюдь не находил приятной, однако, поскольку отказ мог рассматриваться как низость, Джек порадовался, что этикет требовал от него представить своего бывшего лейтенанта. Необходимая формальность могла немного снять неловкость.
Окинув взглядом строй гостей, Джек подметил, что встреча не обещает быть настолько уж тягостной. Рэй почти не изменился - высокий, симпатичный, оживленный, обходительный человек в черном сюртуке с парой иностранных орденов. Он прекрасно знал о присутствии Джека - их взгляды встретились незадолго до этого - но смеялся с сэром Хильдебрандом и багроволиким гражданским, и внешне оставался спокойным, словно не имел ни малейших причин скрытничать или испытывать душевное беспокойство.
Вереница гостей продвигалась вперед. Настала их очередь. Джек представился губернатору, который слегка кивнул в ответ с безразличным видом и пробормотал "Рад знакомству". Затем Джек вытолкал вперед Пуллингса и объявил:
- Сэр, позвольте представить капитана Пуллингса. Капитан Пуллингс, секретарь Рэй.
- Рад видеть вас, капитан Пуллингс, - произнес Рэй, протянув руку, - от всего сердца поздравляю вас за вклад в блистательную победу "Сюрприза". Стоило мне прочесть письмо капитана Обри, - тут он поклонился Джеку, - и его пылкий отчет о ваших несравненных заслугах, как я сказал себе, что мистер Пуллингс достоин повышения. Некие господа возражали, что во время захвата "Торгуд" не находился на службе у султана, и повышение выйдет неправомерным и создаст нежелательный прецедент. Однако я настоял, что нам следует внять рекомендации капитана Обри, и, скажу вам по секрету, - тут он понизил голос и благодушно улыбнулся Джеку, - я настаивал на этом сильней, поскольку когда-то капитан Обри несправедливо со мной обошелся, а повысив его лейтенанта, я мог, как бы выразились моряки, заткнуть его за пояс. Едва ли что-то доставило мне большее удовольствие, чем добиться этого назначения, и мне лишь жаль, что победа досталась вам ценой столь ужасного ранения.
- Мистер Рэй, полковник Маннэрс из 43-го, - сообщил сэр Хильдебранд, решив, что разговор слишком затянулся.
Джек с Пуллингсом откланялись и уступили место полковнику. До Джека донеслись слова губернатора:
- Это был Обри, захвативший Маргу.
- Что? - последовал почти мгновенный ответ армейского, - помнится мне, её враг удерживал?
Но разум Джека находился в смятении. Возможно ли, что он недооценивал Рэя? Мог ли тот, будучи неискренним, вести себя так дерзко? Рэй определенно мог наложить запрет на повышение; на то имелась отличная отговорка, что "Торгуд" - мятежный корабль.
Джек попытался припомнить детали того злосчастного, гневного вечера в Портсмуте. Как развернулись события? Много ли он выпил? Кто еще сидел за столом? Но с того времени Джек прошел через более ожесточенные события, и уже не мог припомнить все причины своей тогдашней уверенности.
В том, что тогда мошенничали, причем на крупные суммы, Джек не сомневался. Но за столом сидело несколько игроков, не только Эндрю Рэй.
Джек уловил, что Пуллингс с всё большим воодушевлением говорит о втором секретаре - "такое великодушие, такое великодушие, вы ведь понимаете, о чем я, сэр, - доброжелательность, великолепное образование, в том никаких сомнений - он определенно достоин быть первым секретарем, если не первым лордом" - и заметил, что стоят они у столика, заставленного бутылками, графинами и бокалами.
- Так выпьем же за него адмиральский коктейль, - вскричал Пуллингс, вложив Джеку в руку холодный как лед серебряный кубок.
- Адмиральский коктейль в это время дня? - произнес Джек, задумчиво рассматривая круглое, счастливое лицо капитана Пуллингса, на котором багровел свежий рубец. Лицо человека, успевшего выпить пинту марсалы и переполненного счастьем, лицо обычно сдержанного человека, который сейчас находился не в том состоянии, чтобы пить шампанское, смешанное в равных пропорциях с бренди.
- А кружка светлого эля не подойдет? Отлично идет этот светлый индийский эль.
- Да будет вам, сэр, - с упреком молвил Пуллингс. - Я ведь не каждый день обмываю швабру.
- Что верно, то верно, - ответил Джек, вспомнив, как впервые нацепил эполет коммандера - в те времена лишь один - и свое безмерное счастье. - Истинная правда. Так выпьем за здоровье господина секретаря. Да сопутствует ему удача во всех его начинаниях.
Адмиральский коктейль добил беднягу Пуллингса еще быстрей, чем Джек ожидал. Их разделил наплыв испытывающих жажду офицеров, многие из которых поздравили Пуллингса с повышением, и не успел Джек поговорить со своим старым приятелем Дандасом и пяти минут, как заметил, что двое уже ведут или почти несут Пуллингса из комнаты. Он последовал за ними и обнаружил, что Тома уложили на кресло в тихом уголке сада, где тот почти заснул - бледный, но по-прежнему улыбающийся.
- Ты в порядке, Том? - спросил Джек.
- Да, сэр, - вышел из забвения Пуллингс. - Там слегка душновато было. Как в трюме работорговца, - тут он добавил, что думает о миссис Пуллингс, капитанше Пуллингс и о том, что она скажет на доход в шестнадцать гиней в месяц. Шестнадцать славных гиней в месяц!
"Точнее, что она скажет о твоей бедной физиономии", - подумал Джек, созерцая теперь уже безмолвного и бесчувственного коммандера. Да, рана и в самом деле была ужасна; уродливей ему редко доводилось видеть. Но Стивен Мэтьюрин заверил, что огромный рубец затянется, глаз вне опасности, а Джек никогда не видел, чтобы Стивен ошибался в медицинских делах. Внезапно в голове у него прозвучал тревожный звонок - о собственной встрече.
- А миссис Филдинг - все-таки красотка, - сказал Джек самому себе и вернулся в резиденцию, где быстро протиснулся сквозь толпу, вышел на передний двор и выкрикнул:
- "Сюрприз".
Его возглас сразу подхватили находившиеся поблизости матросы и морские пехотинцы, и через секунду появился его старшина-рулевой, вытирая рот - довольно-таки изысканно выглядящий рулевой, поскольку по таким случаям любой мало-мальски достойный корабль, уважающий своего капитана, делал все возможное, чтобы баркас и его команда выглядели представительно. Бонден сошел на берег в высокой круглой шляпе с надписью "Сюрприз", светло-голубом сюртуке с вельветовым воротом, атласных бриджах и туфлях с серебряными пряжками, все это (кроме обуви, снятой с мертвого изменника) - творение его собственный рук или рук его друзей.
- Бонден, - сказал Джек, - капитан Пуллингс немного ослаб.
- Мертвецки пьян, сэр? - буднично уточнил Бонден.
- Не то чтобы мертвецки, - ответил Джек, но так, чтобы было понятно - это не более чем способ ответить благопристойно.
И Бонден сказал, что позаимствует носилки, они всегда во множестве наготове в караульном помещении на случай, когда губернатор устраивает приемы. Он выберет парочку сильных, надежных матросов из команды баркаса и пройдет в обход к садовой калитке, "чтобы избежать скандала, сэр", и не вызвать смех красномундирников.
- Сделай так, Бонден, сделай так - садовая калитка через пять минут, - согласился Джек.
Через десять минут он уже находился на полпути вниз по похожей на лестницу улице, ведущей к гостинице. Шел рядом с носилками, которые спереди несли на уровне плеч два крепыша из команды баркаса, а сзади на уровне колена тащил могучий старшина-рулевой, так что носилки оставались почти горизонтальными. Коммандера же примотали на семь оборотов, как в гамаке.
Скандальный факт, что морской офицер оказался не сдержан в выпивке вроде бы никого не удивил, а теперь и дворцовый караул красномундирников остался позади, и Джека заботился только о том, чтобы сохранить шляпу в целости.
Дома по обе стороны были утыканы закрытыми ставнями балконами, и каждые двадцать ярдов или около того, где уклон улицы делал балкон весьма низким, рука из-под жалюзи устремлялась к его голове, в сопровождении смеха, серебристого или гулкого пивного, в зависимости от случая, и приглашения зайти.
С офицерами уровня пост-капитана редко так обращались, по крайней мере, в дневное время, но сегодня праздновали день святого Симеона Столпника, и многое позволялось. В любом случае, шляпу Джека (которую он из любви к лорду Нельсону и воспоминаниям юности, носил поперек, а не вдоль) хватали в бесчисленных портах еще до того, как он начал бриться, и Джек наловчился ее оберегать.
Уберег и сейчас и, добравшись до дворика гостиницы, позвал своего стюарда, стоявшего на крыше и высматривающего своего капитана не в том направлении.
- Эй, на крыше! Давай спускайся и помоги, и побыстрее.
Киллик примчался бегом.
- Вот вы где, сэр, наконец-то, - вскричал он, в забывчивости ударившись о балку и устремив глаза на шляпу Джека.
- Я высматриваю вас всю последнюю долбанную вахту и даже дольше.
Киллик был неотесанным и грубым матросом, невосприимчивым к облагораживающему влиянию кают-компании, абсолютно невежественным, самоуверенным и несведущим. Но даже он знал, что бриллиант размером с горошину стоит кучу денег и то, что челенк просто усеян бриллиантами, потому что втайне нацарапал им "Береженый Киллик ЕВК "Сюрприз" никого нет лучше" на стекле.
Два бриллианта в навершии и в самом деле были размером с сушеные горошины (каковые он ел всю жизнь, а зелеными никогда и не видел), и Киллик уверовал, что челенк не менее ценен, чем драгоценности короны, или еще дороже, поскольку даже у королевских бриллиантов не имелось часового механизма.
С тех пор, как этот дар прибыл из Константинополя, жизнь Киллика превратилась в одно непрекращающееся беспокойство, особенно сейчас, когда они жили на берегу, где повсюду царили ворюги. Он прятал "штуковину" каждую ночь в новое место, обычно оборачивая футляр в парусину и прикрывая все это грязными тряпками, - целое гнездовье, где скрыты рыболовные крючки и мышеловки, чтобы не сперли.