– Что слышу я, Врана?! – картинно развёл руками Святослав. – Ты меня всё дураком кличешь, и отца моего не жалуешь, а я, между тем, только что под корень извёл всю хазарскую силу, одна последняя крепь от них осталась. Кто дурак после этого?
– Ой! – закатил глаза ромей. – Трудно с тобой, катархонт! "Когти" наше войско тогда повергли, "когти"! Разве ты про них от меня впервые слышишь?! Уж я про то чаще говорил, чем про невеликий твой ум, разве нет?! Не послушаешь меня, все твои победы обернутся горечью поражения. Видишь белую башню над жёлтыми стенами? Там она – сила, с которой тебе не совладать! Там они, "когти"!
Длинный тонкий палец указал на крепость.
– В тот раз наш стратиг и подумать не мог, что хазарам хватит наглости воспользоваться ими…
– Стратиг и подумать не мог, а дурак всё же я? – Святослав еле сдерживал смех. Что касается засевших в кустах дружинников, то они веселились от души.
Ромей гневливо плюнул в землю и отвернулся. Некоторое время молчал, затем, всё же, возобновил разговор:
– Знай же, ни кто иной, как мой предок Петрона Каматир построил Аспрон Оспитион. Но не для защиты от русских набегов, как ты самонадеянно решил, а для другой нужды. Для защиты окрестных народов от древнего колдовства, что таится в этой земле!
– От колдовства-а?! – дурашливо выпучил глаза Святослав. – Тебе ли его страшиться?
– Позволь, о мудрейший, указать на скрытую от твоего просвещённого ума разницу между наукой, которую я праздную, а ты не разумеешь, и колдовством, которого страшимся мы оба, – язвительно парировал Врана. – Древнее искусство аль-кимиа, позволившее создать "греческий огонь", а равно другое искусство – аль-джебр, при помощи которого мы наводим на цель наши дальнобойные пирокболосы – не колдовство, ибо есть лишь выгодное использование данных Господом законов. Настоящее колдовство – ни что иное, как прямое нарушение этих законов. "Греческий огонь" – наука, а "когти" – колдовство! Вижу, в твоих глазах начинает рождаться понимание, а потому – слушай дальше. Род Каматиров очень древний – такой же древний, как Римская империя. С незапамятных времён нашему роду заповедано хранить это злое место. Дружба с каганатом казалась нерушимой, поэтому хазар наняли для охраны проклятого места, и Петрона возвёл Аспрон Оспитион. Да-да, хазарам мы в те годы доверяли больше, чем собственным соплеменникам. К сожалению, дружба была предана ради колдовства…
– Кал! – презрительно сплюнул Святослав. – Глаза б мои колдовства не видывали, и руки не касались!
– Ещё бы! Ты слово давал, что не подойдёшь к "когтям". Или забыл уже, Свендослабос? – строго вопросил Врана.
– Я наш с тобой завет помню, и блюсти буду, покуда жив! – важно вздёрнул подбородок князь. – Но твои чаяния, Врана, мне стали понятны только сейчас. Почему раньше всего не сказывал?
– А ты бы поверил? Да затей я сказ о колдовстве до того, как по моему наущению было разбито каганово войско и взят Итиль, разве не стал бы ты искать подвох в словах?
Врана Каматир взял князя за локоть и искательно потряс его.
– Защитников в клисуре мало, они не ведают, что мы здесь. Я зажгу "греческим огнём" белую башню, где "когти" хранятся – пламя целый час, а то и побольше, не позволит беку подступиться туда. За это время твои люди смогут ворваться в клисуру. "Баран" и "черепаха" готовы, памфилос и усиако ждут моего приказа на занятие позиций. Начинай штурм, Свендослабос, время дорого!
– Быть посему! – князь руссов, не долго думая, грянул оземь кольчужную рукавицу. – Излагай, Врана, как крепь сию имати. Твой предок её возвёл, чую, тебе точно ведомо, как лучше низвести.
В зарослях ракитника Гостомысл ткнул в бок приятеля.
– А что, может, ромеи не такие изверги, как нам думается? – спросил он шёпотом. – Сей, вроде, нарочит…
– Эк тебя разобрало, истынь! – ухмыльнулся Путша. – Глядишь, так и веру ромейскую скоро примешь.
– Ну, всё, хватит зевать, – сердито буркнул в ответ Гостомысл. – Князюшка наш на дело зело скор: поспешим же, пора готовить воев к брани.
Как в воду глядел воевода – Святослав Игоревич недолго собирался, и вот уже из-за дальнего мыса показались чёрные корабли – боевые ромейские дромоны. Чудовищный памфилос первым бросил якорь у бревна, притопленного в заранее высчитанном месте. Два усиако подошли к предназначенным для них вешкам чуть позже, но всё равно с похвальной поспешностью – гарнизон Саркела заметил чужие суда только в тот момент, когда установленные на них катапульты с натужным скрипом метнули ввысь свои снаряды – бочки, наполненные "греческим огнём".
Недаром ромейские минсураторы весь прошедший день занимались расчётами – первый и второй снаряды угодили прямиком в белую башню, на которую Врана Каматир указывал как на хранилище таинственных "когтей". Ярче поднявшегося над краем земли солнца вспыхнула башня – пламя брызнуло во все стороны. Третья бочка, пролетев мимо цели, учинила пожар где-то в крепости – ничего не попишешь, аль-джебр допускает промахи – поелику искусство, а не колдовство. К тому же, руки наводчиков катапульты – не самый точный из инструментов. Зато эти руки обладают другим важным достоинством – сноровкой. И четверти часа не прошло, а катапульты уже делают второй выстрел.
Гостомысл сотоварищи творимых огнём разрушений не видят – вся киевская дружина набилась внутрь тяжёлой осадной "черепахи" и, обливаясь потом, катит её к воротам Саркела.
Крепостной ров – невелика помеха, всё учёл хитроумный ромей Врана: из "черепахи" высовывается гать – бревенчатый настил, который перекидывается на другую сторону рва. Трещит гать, прогибается, но "черепаху" выдерживает, и вот уж нет никакого удержу – впереди ворота хазарской крепи. Градом сыплются сверху стрелы, но не пробить им обильно смоченные водой слои бычьих шкур, из коих сложен панцирь "черепахи". Внутри неё, благодаря шкурам, одуряюще разит падалью, но русские вои – не красны девицы: дух смерти для них – дело привычное, от того духа только ноздри раздуваются в предвкушении боя. Когда с надвратной башни льют кипящую смолу, вонь внутри "черепахи" становится поистине адской, отчего младший Путшин брат Башило не выдерживает и заходится в приступе кашля. Дружинники надсмехаются, но вскоре ещё кто-то начинает кашлять, затем ещё один, и ещё. На счастье, ворота уже рядом, "черепаха" останавливается от них в паре-другой локтей и в дело вступает "баран" – огромное, тяжеленное бревно с бронзовой насадкой в виде бараньей головы. Бревно это подвешено к стропилам, на которых лежит крыша "черепахи". Десятки рук хватают "барана", раскачивают и пускают вперёд. С оглушительным грохотом бронзовая голова врезается в ворота. Отворяй, вражье племя, гости пожаловали! Удар настолько силён, что "черепаха" откатывается назад. Тут же её возвращают на место, и следует новый удар – сильнее первого. Крепки ворота, но и баран упрям – знай себе, бьёт без роздыху.
Между тем, обороняющиеся сообразили, наконец, чем можно пронять диковинного "зверя" – с крепостных стен вниз летят тяжёлые каменные глыбы. Одна пробивает крышу "черепахи" и калечит дружинников, вторая – разбивает в щепы правое переднее колесо. От этого осадная машина оседает набок, но "баран" всё продолжает начатое дело, и уж трещат врата Саркела. Ещё с десяток ударов, и им – конец.
От дурных предчувствий защитники теряют выдержку и, решившись на вылазку, густой толпой прут в ворота. Такой исход князь Святослав предвидел загодя, и воям своим наказал, что надо делать. Киевская дружина, покинув "черепаху", завязывает бой в воротах. Летят сверху тучи стрел, наседают со всех боков вражьи сонмища, но русы не дают захлопнуть врата, стоят насмерть.
А от ближнего леска им на подмогу вихрем несётся варяжская конная рать. И впереди, сверкая златокованой чешуёй – князь Святослав. В отчаянии кричат хазары – теперь они понимают, сколь неразумной оказалась вылазка, русы того только и дожидались: Гостомысла-то теперь не выгнать за ворота – застрял он в них как кость в горле. Мелькают мечи харалужные, трещат щиты червлёные, кипит брань жаркая – не жить на белом свете вместе русу с хазарином!
Налетевший Святослав берёт хазар в копья и на их плечах врывается в Саркел. Там всё пылает – видно, многих защитников поглотил огонь, ибо сопротивляться почти некому: так, не больше сотни мечников, да с башен по-прежнему летят стрелы. Одна поражает в зрак варяжского витязя Роалда. Подумать только, в таких лютых сечах витязю прежде побывать довелось, и не сгинул, а тут вдруг – стрела в зрак! Навь – она всегда в заботе, дабы никто её предрешить не посмел. Пошатнулся в седле Роалд, уронил с руки тяжёлый щит, да и уложил буйну голову на шею коню, словно то – мягкая, набитая сеном подушка.
Варяжские побратимы молча спешились, перестав внимать происходящему окрест. Альдан с Инегельдом подхватили мёртвого Роалда, а Асмольд и Хроар замерли рядом, опустив оружие. Вдруг Хроар тронул за плечо убитого и заговорил с ним на своём северном наречии, будто с живым.
Молчит уснувший навсегда Роалд, а Хроар распаляется всё пуще и пуще, кричит, пеной исходит… Вдруг как заревёт медведюшкой! Да, пожалуй, что и полютее зверя… Настоящий косолапый, услышь он подобный рёв, ушёл бы подальше в чащу. Отбросив щит и копьё, Хроар тянет притороченный к седлу боевой топор на длинной, окованной железом рукояти. Оказавшись в руках, топор оживает: лезвие впитывает в себя свет пожарища и бросает на лицо хозяина багровый блик. Мотнув головой, Хроар сбрасывает с головы шелом, ветер немедленно подхватывает и начинает полоскать длинные светлые волосы варяга. Взревев громче прежнего, тот бросается в гущу сражения. Там варяжская и киевская дружины, бок о бок, бьются с ворогом, но тот покуда ещё стоит, не уступает. Случайно оглянувшись, Гостомысл замечает приближающегося гиганта с топором, и громовым голосом успевает предостеречь своих людей:
– Сторонись! Хроара ярь побрала!!!
Ну, кто же после таких слов на месте останется? Русы бросаются врассыпную, на пути у пылающего яростью Хроара, замешкавшись, торчит один лишь простодушный Башило. Воевода дёргает молодого воя, кидает в сторону, а сам открывается под хазарский удар и получает буздыганом по голове.
Ух, хорош удар! Шелом трескается, из глаз летят искры, и Гостомысл летит на землю. Будто во сне, мимо медленно проплывает великан Хроар. Приблизившись к хазарам, он лениво срубает своим страшным топором наконечники выставленных навстречу копий, превращая последние в безобидные палки – в лапту играть можно, биться – никак. Хроар прыгает вперёд и вот уже не копья порублены, а тела: руки-ноги-головы летят, словно щепки. Вслед за Хроаром в ряды врагов врубается Асмольд, из спины его торчат две стрелы, но варяг того будто не замечает – знай себе, машет налево-направо гигантской палицей.
Веки Гостомысла тяжелеют, и он погружается в тошнотворную круговерть, в ушах стоит грохот – такое чувство, будто с сильного похмелья в кузницу забрёл. Когда же он открывает глаза, то нет уже ни хазар, ни варягов, ни киевлян. В окружении щитоносцев-телохранителей мимо шествует Врана Каматир. Лицо ромея бесстрашно и безмятежно, будто разверзнувшаяся вокруг огненная бездна – не его рук дело.
И вновь проваливается в забытье воевода, а когда приходит в себя, то видит рядом Святослава. Князь стоит, уперев руки в боки, и ухмыляется:
– Ты, буй-тур добрый молодец, чего разлёгся?!
– По голове крепко приложили, княже, в себя прийти не могу, – с трудом выдавил Гостомысл.
– А почто? – изумился князь. – Голова мягкая стала или ты перед боем перепутал добрый шелом с деревянной кадушкой, и её надел? Мы тут уже за стол сели, победу праздновать и по павшим товарищам тризну справлять, глядь, а Гостомысла-то и нету! Спрашиваю: где он – убит или язвен? А в ответ: спит с устатку, храпит на всю округу! Так чего, допытываюсь, не разбудили? Зело грозен, говорят, наш воевода спросонья. Хорошо, решил я, отправлюсь-ка сам разбужу. Пошёл на храп, и вот я, твой князь, перед тобой. Ужель не уважишь?
Кряхтя и постанывая, воевода поднялся. Каждое движение отозвалось в голове нестерпимой болью.
– Пойдём, а то в горле пересохло! – подначил Святослав.
И Гостомысл побрёл за князем, качаясь из стороны в сторону. Пожар стихал. Огонь уничтожил южную часть крепости, где находилась белая башня, в остальных же местах, большинство построек уцелело.
Стол был накрыт в богатом купеческом доме. Хозяин, видимо, большой любитель пиршеств, выстроил себе гигантский зал для застолий, все старшие русские дружинники в нём поместились, а это, как-никак, три сотни человек. Сам купец тоже присутствовал здесь – повезло человеку: и сам с семейством жив остался, и кров его уцелел.
Гости выпили и за победу, и за павших, и за погибель врагов. И яств отведали вволю.
От зелена вина в голове у Гостомысла немного прояснилось, и начал он выяснять, что же происходило, пока он отдыхал от ратных трудов. Оказывается, впавшие в ярь побратимы вломились в одну из угловых башен и перебили всех, кто там находился. Изрубленные и искалеченные тела сыпались вниз, словно перезревшие шишки с сосны, когда медведь чешет об ствол блохастый бок. Оставшиеся защитники крепости, увидав участь товарищей, пришли в такое уныние, что сразу же сдались, а кто не видел, тем повезло меньше – почти всех перебили русы с варягами. Десятку-другому удалось удрать.
– А что же бек? – спросил Гостомысл.
Тут уж сам князь ответил:
– Сгорел сей вражина. Врана его нашёл. По всему выходит, бек, как нас завидел, так за "когтями" в башню кинулся. Там его "греческим огнём" и накрыло.
– А "когти"? – поинтересовался Путша. – Вот бы взглянуть на диковину…
Глаза князя на миг вспыхнули и сразу же погасли.
– То не наше дело, а ромейское, – сказал он угрюмо и замолчал. Дальше сидел, нахохлившись словно сыч – думал о своём и пил вино. Через некоторое время пихнул Гостомысла локтем:
– Душно тут, айда, прогуляемся…
Вышли наружу. Оказалось, что не за свежим воздухом князь позвал воеводу – за другой надобностью. Немного пошатываясь спьяну, Святослав двинулся туда, где простиралось учинённое ромейскими снарядами пепелище. Обугленные остовы домов напоминали гнилые зубы во рту у юродивого; почерневшие туши скота лежали вперемешку с людскими трупами. Воняло так, что Гостомысла, в чьей голове по-прежнему неустанно стучали молотки похмельной кузницы, вырвало.
Среди чёрных руин, недавно ещё бывших белой башней, во множестве сновали ромеи. Подобно рабочим муравьям, они занимались неким важным общественным делом. Одни таскали глину с реки, другие – камни, третьи занимались гашением извести, четвёртые смешивали все эти части с водой. Большинство же трудилось где-то внутри башни.
Врана Каматир появился перед руссами, как всегда, внезапно.
– Приветствую тебя, Свендослабос! – сказал он с настороженностью в голосе.
– И тебе привет, здатель! – поклонился князь. – Вот, иду с приглашением на победный пир и тризну. Уважь нас, живых и мёртвых, сядь со мной за стол.
– Не за тем ты пришёл, – сузил глаза ромей.
– Тебя не проведёшь, – развёл руками князь. – Покажи бековы "когти", Врана, зело на диковину взглянуть охота.
– А как же наш с тобой завет?! – приподнял бровь ромей. – А как же твоё слово и неприязнь к колдовству?!
– Хоть одним глазком дай взглянуть, – с хмельной настойчивостью в голосе потребовал Святослав и, явно напоказ, погладил рукоять меча.
– Слово, катархонт! – строго напомнил Врана. – Нарушишь единожды – пожалеешь стократ!
– И то правда! – вздохнул Святослав. – Проживу я без твоих проклятых "когтей", но без слова своего княжьего – никак! А ещё правда вот в чём: с тобой у нас завет и дружба, но с одноплеменниками твоими нет дружбы. Коль захочу, пойти на Царьград, пойду!
– Иди, если с умом, а не с умом – побьют тебя, – без улыбки сказал ромей.
– Я запомню твою науку, – так же серьёзно ответил князь. – Но хватит о том. Пойдём с нами за стол!
– Ты же знаешь, у нас другие обычаи, – мягко улыбнулся Каматир. – Я как раз собирался вознести благодарственную молитву Господу за дарованную победу. Может, вы с лохагом ко мне присоединитесь?
– Никак не можем, – поспешно вымолвил князь. – Нас ждут вои, пойдём мы…
Русы двинулись восвояси. Глядя им вслед, Врана Каматир произнёс по-гречески:
– Врёшь, что мою науку усвоил. До неё ещё дорасти нужно, а вы, русы, взрослеть отказываетесь. За то будут вас бить, ох, как будут… Ну, ничего – за одного битого двух небитых дают.
Когда Святослав с Гостомыслом вернулись к пирующим, те разом заорали:
– Князь, молви слово!!!
Святослав схватил кубок, и в зале сразу стало тихо.
– Слово моё таково: не быть на свете боле хазарскому Саркелу, и ромейскому Аспрон Аспитион тоже не быть! Отныне и довеку месту сему имя – Белая Вежа. Воеводой здесь сажу Гостомысла, доверенного моего дружинника.
Он грохнул о стол кулаком и до дна осушил кубок, наполненный вином победы.
Тут же вскочил Путша и весело заорал:
– А что, Гостомыслушка-посадник, не иначе, ты теперь каган стал… Сам над хазарами сидеть думаешь, или меня в беки возьмёшь?
Дружина встретила эти слова дружным хохотом, и громче всех смеялся князь Святослав Игоревич. Буйное гоститво русов продолжалось и, казалось, несть ему конца.