Из тёмных углов стали выходить пленники – бабы и ребятишки. Они, не отрываясь, смотрели на голову людоеда. Одна прыткая девка с разметавшейся белёсой косой, подскочив, что есть мочи, пнула её. Голова перелетела через всё помещение и там, став добычей другой пленницы, снова взвилась в воздух. Кто-то заплакал, плач подхватили, и вот уже все спасённые включились в действо: ревут белугой и швыряют друг другу летающую голову, которая, потеряв первоначальный цвет, от крови и налипшей с пола муки, стала розовой.
- А ну, прекратить! – вскричал Крыжановский, стряхнув оторопь от небывалого зрелища. – Христиане вы или дикие? Прекратить, я сказал!
Освобождённые пленники выполнили приказ, но немедленно полезли к полковнику целовать руки.
- О раненых лучше позаботьтесь, они за вас жизни не жалели! – кое-как сумел отвязаться от поцелуев Максим. – А я желаю знать вот что: чья это голова, не Томбы ли Лузиньяна?
- Его самого, батюшка-заступник! Его, ненасытного! – поспешили заверить обретшие свободу люди.
Тут Максим совершенно перестал интересоваться мёртвым людоедом, потому что услышал слова Виорела Акима, отвечающего на вопрос Толстого:
- Плешка знает, где она!
Полковник прикрыл глаза и мысленно поблагодарил небеса: "Наконец-то!"
Бой на хуторе завершился. Лишь только Крыжановский, вслед за Толстым и цыганами покинул мельницу, как к нему устремился Александр Жерве. Зашагал рядом и принялся докладывать:
- У нас дюжина – насмерть, и тридцать – в раненых. Ополченцев пока не считали. А неприятеля почти всего под корень: человек пять, не более, ушло лесом. Полагаю, местные партизаны поправят дело, изловив красавцев.
- Ежели твоё предположение оправдается, Александр Карлович, и партизаны действительно повстречают недобитых дикарей, то фольклор жителей Смоленской губернии определённо обогатится новой красочной легендой, – коньяк, бродивший в крови, по-прежнему придавал Максиму необыкновенную глубину мысли.
- Да, совсем забыл, – оживился Жерве, – тут наши ребята людоедскую кухню обнаружили. Не желаешь ли взглянуть?
- Слуга покорный! И так без ужина, а ты ещё хочешь, чтоб я и с обедом распростился. Нет уж, уволь! – решительно отказался Максим, не спуская глаз с юного Плешки, коего граф с Акимом уже вводили в ближайшую избёнку. Отдав батальонному командиру нужные распоряжения, Крыжановский поспешил принять участие в расспросах цыганского дитяти.
Внутри избы вповалку лежали исколотые штыками трупы "чёрных пионеров". Пришлось вызывать солдат, чтоб очистили помещение. К тому времени, как те закончили, полковник извёлся от нетерпения. То же состояние читалось и на лицах Фёдора с Виорелом. Наконец расселись за столом, и баро стал на цыганском языке задавать мальчику вопросы, а затем переводить сказанное остальным…
…Когда посланцы Ордена напали на табор, юркий мальчонка сумел незамеченным улизнуть в кусты. Оттуда он видел всё происходящее. Видел, как убивали соплеменников. Видел, как от руки бледного человека пал, до-последнего защищавший сундук с Книгой, Лех Мруз. Видел, как вскочила на коня и попыталась уйти Елена. Увы, её захлестнули арканом и стянули на землю. Когда всё окончилось и нападавшие скрылись, Плешка вышел из укрытия, собрал немного еды и, поймав одну из лошадей, отправился следом. В течение долгого времени ему доставало сноровки не попадаться на глаза убийцам. Но однажды, кто-то из людей Ордена заметил его и выстрелил. Пуля убила коня. К счастью, в тот день выпал первый снег, что позволило не потерять след – как любой цыган, Плешка прекрасно умел читать письмена, что оставляют на снежном покрове разные живые твари. Два дня он брёл за похитителями. Пища к тому времени уже кончилась, и питаться пришлось лишь ягодами калины да орехами из зимних запасов бурундука. Эти орехи нашлись в дупле большого дуба, куда мальчик забрался для ночлега. А потом, совершенно измождённый, он вышел, наконец, к замку. Высоченные стены из красного кирпича – таким увидел его Плешка. А ещё приметил, как по дороге, ведущей к мосту, медленно тащится вереница гружёных саней. Цыганёнку повезло – то везли в замок провизию, и ему удалось стянуть с последних розвальней краюху хлеба. Подкрепившись, Плешка отправился прямо по дороге в том направлении, откуда везли провиант, и пришёл в город. Там он быстро освоился – ночевал на каком-то чердаке, питался ворованным. А днями пропадал у замка: бродил вокруг, пытаясь отыскать лазейку, ведущую внутрь. Но всё оказалось тщетно – стены слишком высокие и слишком гладкие. На башнях – часовые. Вход – только через главные ворота. В один прекрасный день мальчик понял, что без посторонней помощи ничего не добиться, и пустился в обратный путь…
…Когда Плешка закончил рассказ, Толстой вынул из кармана картуз и потребовал ответа – зачем цыганёнок его украл?
Тот пожал плечами и, одарив графа гордой улыбкой, ответил если и не совсем по-русски, то, по крайней мере, понятно:
- Мне Вайда сказал – смотри, Плешка, какая красивая тряба. Зачем она такому простовано?
Граф умолк, поражённый. Максим тоже хранил молчание: "Неужели покойный Мруз сумел предугадать абсолютно всё? Хочешь-не хочешь, но оставалось признать – именно старый знахарь посоветовал Акиму надеть шапку, а мальчику украсть табакерку, благодаря чему оба цыгана до сих пор живы".
- Скажи, вождь, – нарушил тишину Толстой, – как так вышло, что тысячи лет ваш народ успешно прятал Книгу Судьбы от Ордена, всякий раз надирая нос этой весьма искушённой организации. А нынче, стоило нам с полковником оставить табор без присмотра буквально на пару дней, как вас взяли тёпленькими. А его безголовое мудрейшество – предусмотрительный мертвец – никоим образом этому не помешал, хотя мог, чему получены бесспорные доказательства. У меня сложилось стойкое ощущение, что он это нарочно сделал – позволил забрать Книгу и Елену. Мог ведь приказать что-нибудь этакое: вот тебе, внученька, сундучок, сядь на лошадку и езжай прямиком в Калугу. Поживи там с недельку у добрых людей…
Виорел Аким вскочил с лавки и нервно прошёлся из угла в угол. Видимо хотел успокоиться, чтоб не нагрубить графу.
- Всё, что Вайда делал и что говорил – неспроста, барин! Ой, неспроста! Моей головы не хватит, чтоб понять его мудрость…
- Так на то у тебя вторая есть, каковую у Томбы позаимствовал! Жрец остался вовсе без головы, а у тебя – две, неужто этого мало? – зло процедил Толстой. Его злость Максиму была вполне понятна. Ещё бы, ведь в деле, которое цыгане обстряпали с картузом, графу оказалась отведена роль болвана.
- И десяти голов для Вайды не хватит, – спокойно ответил Аким. – Но я могу пояснить остальное, о чём ты спрашивал.
Цыган прошёл в угол к полке с посудой и, ловко зацепив пальцами три совершенно одинаковые глиняные кружки, выставил их вверх дном на стол.
- Вот эта кружка – мой табор, эта – табор Гоца, а эта – Зурало. Что хочешь, прячь – никто не найдёт, – порывшись у себя в сумке, Аким дополнил натюрморт небольшой варёной картофелиной, затем накрыл её одной из кружек, и вдруг, коротким неуловимым движением, поменял сосуды местами. – Покажь пальчиком, барин, в каком таборе спрятано сокровище.
Толстой презрительно оттопырил губу и мизинцем указал на среднюю кружку. Максим мог бы поклясться, что граф не ошибся, он и сам сделал бы в точности такой же выбор.
Цыган поднял среднюю, но картофелины под ней не оказалось. Оную скрывал левый сосуд.
- Смотри, барин, ещё раз, – баро снова совершил неуловимое движение руками, и снова Американец не распознал нужную кружку. Максим выразил желание тоже принять участие в угадывании, но Аким покачал головой и объяснил:
- Ничего не выйдет, баре. Всякий раз будет казаться, что вот-вот отгадаешь, но…
- Ты бы со своими фокусами на ярмарку отправлялся, Вождь, – перебил Толстой. – Там мог бы хорошие деньги зарабатывать, околпачивая дураков.
- Напрасно, барин, всё время смеёшься над цыганской мудростью. Это не фокус! Это по-русски будет называться…э…"правильный лабиринт". Так говорил Вайда Мруз. А его мудрость не от людей, ой, не от людей, барин! – для придания сказанному значительности Виорел даже выпучил глаза. – Ты сейчас видел лишь часть "лабиринта", не весь. Тысячи лет он позволял нам хранить сокровище. "Правильный лабиринт" – он очень сильный, барин! И только война – сильнее.
Аким схватил одну из кружек и швырнул о стену – осколки брызнули во все стороны.
- Вот что война сделала с табором Зурало!
Вторая кружка разделила судьбу первой.
- И с табором Гоца!
На столе оставалась последняя кружка.
- В моём таборе было много людей! Что за люди, барин! Шесть десятков мужчин, настоящих мужчин – сам чёрт им не брат! Женщин и детей – не счесть. Два раза мы отбивались от Марти! Два раза он уходил ни с чем, барин! Наши лучшие воины положили за это жизни. Под конец дюжина мужчин всего была, ты сам видел! И Мартя пришёл в третий раз! – цыган схватил со стола кружку, размахнулся,… но кружка осталась цела. Баро, удивлённо воззрился на стол: картофелина исчезла.
Американец показал из-под стола руки – оказалось, что корнеплод находится у него. За время чувственного монолога цыгана сокровище уже успело лишиться кожуры, теперь же оно не замедлило отправиться прямиком в рот их сиятельства.
Пока граф жевал, Максим обратился к цыгану:
- Война, говоришь? А где твой табор обретался до нашествия Бонапарте?
- Раньше кочевали по Бесарабии, барин, но там неспокойно. То турки, то русские. Власти нет, а, коли нет власти – никто не защитит бедных цыган. Это, почитай, та же война. Я тогда ещё совсем молодой был, немногим старше Плешки, – баро подошёл и погладил мальчика по спутанным грязным волосам. – Но хорошо помню переполох в таборе, когда дошли слухи о появлении в округе людей Ордена. Мы сразу ушли в земли мадьяров, оттуда в Богемию, немного там пожили и подались в Россию. Вайда сказал, что Император будет бояться идти на вас войной, а ежели пойдёт, тут ему и конец. Семь лет спокойной жизни было, барин! Я семью хотел завести,… эх, да что там говорить! Теперь от табора только мы с Плешкой и остались, – Виорел Аким тоскливо уставился на оставшуюся от богатого натюрморта сиротливую кружку. Война, баре!
Тут цыганёнок подскочил мячиком, обнял Виорела за шею и что-то зашептал на ухо. Лицо баро просияло, и он вскричал:
- Плешка сказал, тот город, где находится Красный замок, называется Мир! Мир, баре! Теперь мы точно найдём Елену и Книгу! – цыган чуть ли не плясал трепака от радости. – Ай, баре! Дозвольте же спеть песню? Несчастный Аким думал, что уже никогда не сможет петь, но, к счастью, ошибся! Дозвольте, баре? Это будет очень хорошая песня, только немного грустная!
Как тут было не разрешить, и вскоре два голоса, низкий и высокий мальчишеский, красиво затянули а капелла:
Родав дило! Родав дило!
Жяв бутяте! Жяв кэтана!
Дав мангэ чюгни ви зэн!
Дав пханрруно гад, ханрро!
Ме хаимаско, мамо!
Ме хаимаско, мамо!
Дав мангэ сыго граста,
Катуна, вурдон ви ватра!
Ме камавэ нума:
Ишто харкуно,
Пхераве дежа!
Кай ту, мурро войа!
Кай ба мурро дур дром?!
Кай ба мурро дур дром?!
Глава 3
О горячих порывах, необычайной хитрости и превосходной прозорливости
7 (19) ноября 1812 г.
Главная квартира русской армии в г. Красном Смоленской губернии.
Фельдмаршал Голенищев-Кутузов не терпел ранних пробуждений. Когда позволяла военная обстановка, он любил понежиться в постели часов эдак до девяти, а то и до десяти. Тут сказывалось и длительное пребывание светлейшего князя в Турции, где поздний сон у вельмож в обычае, но, пуще того – виной была бессонница, каковая полководца изводила постоянно, даруя покой и свободу от дум о судьбах Отечества, лишь глубоко за полночь, а в иных случаях – так и под утро. Привычки главнокомандующего в армии знали все, и старались без крайней необходимости ему спозаранку не докучать.
То-то удивился многоопытный адъютант, когда около семи часов поутру в приёмную Главной квартиры при полном параде пожаловал командир лейб-гвардии Финляндского полка Максим Крыжановский.
В намерения Максима совсем не входило раньше времени будить Кутузова. Однако полковник стремился стать непременно первым на дню посетителем, чтоб его дело главнокомандующий выслушал на свежую голову, не занятую чем-либо иным.
Дело, которое привело сюда Крыжановского, касалось Ордена Башни. Расчёт был прост: рассказать всё без утайки, а дальше – как Бог рассудит. Бонапарте крепко бит, он Отечеству более не угроза, Орден Башни куда как опаснее. Кутузов – человек мудрый и верящий в предначертания. Почему бы ему не направить малую часть войск на штурм Красного замка? А если не поверит? Тогда, скорее всего, велит удалиться из армии ввиду крайнего умственного расстройства. Такой исход тоже устраивал влюблённого офицера, потому что позволял незамедлительно отправиться спасать Елену.
Решение поставить на кон военную карьеру далось Максиму непросто, но стало окончательным и бесповоротным.
Главная квартира расположилась в небольшом особняке, чьи безвестные хозяева явно не отличались изысканным вкусом. Об этом свидетельствовала нарочито роскошная мебель, с каковой совершенно не гармонировали красные, дешёвой ткани, портьеры. Особенно возмутительно выглядел бездарно расписанный голубой потолок, где целились друг в друга из луков жирные златокудрые амуры, а другие амуры, надув до невероятных размеров щёки, дудели в трубы.
"Бордель здесь, что ли, располагался? – прохаживаясь по приёмной, с досадой подумал Максим, но развивать сие умозаключение в гипотезу не стал, а вернулся к более важному предмету: Как бы ловчее всё изложить светлейшему? Так, чтоб складно и без сумбуру?"
Увы, самодовольные обитатели потолка не пожелали помочь в поисках верного решения. Вздохнув, Максим в который раз принялся выстраивать в уме предстоящий разговор. Удивительно, но аргументы, казавшиеся накануне вечером вескими и убедительными, ныне представлялись совершенно мизерными. Он сел в кресло и попытался сосредоточиться, глядя на угли, тлеющие в камине, слишком огромном для такого маленького помещения. Но и неподвижность никоим образом не помогла работе мысли. Пожалуй, тут мог бы поспособствовать коньяк, но не станешь же идти с визитом к самому Кутузову, распространяя вокруг себя винный дух. Максим вскочил и снова принялся мерить шагами приёмную.
Из княжеской опочивальни донёсся тихий звон колокольчика. Тут же адъютант взвился в воздух. Да не он один. Оказалось, что на развёрнутой к стене кушетке, незамеченный ранее, спал дородный, с богатыми седыми бакенбардами, денщик. Звонок и его сорвал с места, заставив метнуться в заднюю дверь.
- Самовар! Быстрее самовар, Нечипор! – крикнул вслед денщику адъютант, а затем, одёрнув мундир, вошёл в покои фельдмаршала.
Денщик Нечипор оказался весьма проворным, и вскоре проследовал мимо Максима на полусогнутых ногах, лелея на блюдце чашку тонкого белого фарфора. В ней исходил паром чай цвета тёмного янтаря.
Полковник предположил, что и его сейчас пригласят внутрь, но ждать пришлось неожиданно долго. Когда, наконец, на пороге появился невозмутимый адъютант и молча поклонился, Максим с нетерпеливой поспешностью проследовал к Кутузову.
Фельдмаршал благодушествовал подле затянутого морозными узорами окна. Покончив с чаепитием, он читал какую-то бумагу и улыбался. Услыхав щелчок каблуков, повернулся к Крыжановскому и кивнул благосклонно:
- С чем пожаловал, человек сердешный? Знаю, второго дня ты как следует задал неприятелю перцу?
- Имею честь передать вашему высокопревосходительству повелительный жезл маршала Давуста, добытый в бою солдатами моего полка, – коротко доложил Крыжановский.
Кутузов поднёс жезл к свету.
- Хороша вещица, но важнее не вид, а символ, что в ней содержится: нам – почёт и слава, а неприятелю – унижение. Думаю, Государь Александр Павлович воздаст тебе по заслугам, когда получит сей знаменательный трофей.
Полковник просиял лицом и поклонился.
- Пользуясь случаем, хочу также доложить о разгроме и последующем уничтожении банды дикарей-каннибалов. У означенной банды отбито до тридцати человек пленных, предназначенных на заклание, – далее Максим красочно живописал всё произошедшее на хуторе.
Кутузов слушал молча, лишь иногда благосклонно кивая головой. Когда полковник замолчал, главнокомандующий испытующе глянул на него и весело объявил:
- Можно считать – ты меня задобрил: маршальский жезл и спасение от ужасной участи православного люда производят должное впечатление. Но хватит уж ходить вокруг да около – изволь перейти к делу, с коим пришёл.
Максим недоуменно вытаращился на Кутузова. Тот хитро улыбнулся и пояснил:
- Ведь меня твои шаги в приёмной сегодня разбудили. Вначале лежал я и злился, сколько можно – скрип-скрип, туда-сюда! А потом смекнул – раз человек прохаживается в столь сильном волнении, следовательно, у него дело первостепенной важности. Я скоренько поднялся, оделся и приготовился слушать. Так что – уважь старика, Максим Константинович, не заставляй ждать. Сам понимаешь, в пожилые годы у человека остаётся немного радостей. Из них наипервейшая – сон, коего я нынче из-за тебя лишён.
Максим сделался пунцовым от смущения. Всякие варианты разговора перебирал он в уме, только не такой. Сбиваясь, растягивая слова и часто прибегая к междометиям, стал рассказывать. И про дуэль с Толстым, и про московские похождения, и про Орден. Когда дошёл до богоборческого ритуала в усадьбе Трубецких, фельдмаршал сорвался с места и большой хищной птицей заметался по комнате.
- Я предполагал нечто подобное! Ведь доходили, ей-ей, доходили слухи, что стоит за Бонапарте некая тайная сила! Думал – якобинцы, но где там! Сей Орден Башни – пуще якобинской заразы! Давай же, рассказывай дальше, полковник, не томи!
Воодушевлённый столь значительным интересом высокопоставленного собеседника, Максим изложил практически всё. Умолчал лишь о двух вещах: о своей страстной любви к цыганке и о том физическом состоянии, в коем пребывал во время последнего разговора Лех Мруз. Но и без того повествование породило у Кутузова массу вопросов. Последний из них касался графа Фёдора Толстого: