Прислонившись спиной к одному из вавилонских кумиров, от чего тот, не будучи прикреплённым к постаменту, зашатался, Толстой изрёк:
- На любимой вами латыни эта ситуация называется – anus, а по-русски…
Договорить он не успел – противник выкинул свой козырь: послышались металлические щелчки и прежде, чем кто-либо из компаньонов понял, что это заводится старинный колесцовый замок, шпага эзотерика выстрелила.
Рванувшемуся навстречу Фёдору будто кто-то накинул сзади петлю на шею – голову резко откинуло, ноги взвились в воздух, и граф, как подкошенный, повалился на пол.
Страшный звук падения заставил Максима горестно вскрикнуть, но в следующий миг он прыгнул наперерез устремившемуся к спасительному проёму убийце.
Тот, однако, принял смерть не от руки Крыжановского: вначале на алую мантию пала тяжёлая чёрная тень, а затем и сам каменный истукан. Кости хрустнули, и человек умер тараканьей смертью.
Лицо Американца заливала кровь. Он стоял на четвереньках, слепо шарил по полу руками и, жутко хрипя, силился что-то сказать.
Максим упал на колени, в волнении приобнял друга и приблизил ухо к его губам.
- Помоги мне…х, – прошептал Толстой. – Помоги…х…с-сыскать…
- Не умирай, Фёдор! – взмолился Максим.
Американец сильно закашлялся, а затем отчётливо произнёс:
- Святой Спиридон спас…х…второй раз уже…, не собираюсь я помирать…, и перестань лапать – я ведь не баба!
Поражённый Максим отстранился, а Американец поднялся на ноги, несколько раз сглотнул и пояснил:
- Цепочкой от иконки за статую зацепился,…х…, горло чуть не порвало…, а пуля по черепу скользнула,…чёрт, голова раскалывается! – способность говорить постепенно возвращалась к Фёдору, сипя и отхаркиваясь, он снова продолжил шарить по полу.
- Иконка Спиридона Тримифунтского – небесного покровителя рода Толстых! Не поверишь, на острове Калошей во сне привиделся мне сей Старец и остановил на краю пропасти. На следующий день я действительно чуть не свалился с обрыва, в последний момент поосторожничал…, а так всё – не стоял бы перед тобой чёрт цыганский. Была и другая пропасть, в которую чуть не шагнул. Калоши, прознав из этих татуировок о моём королевском достоинстве, на полном серьёзе предложили сделаться их вождём. И я ведь, грешным делом, чуть не согласился… Кабы не сон, принял бы язычество…, а так сладкой жизни вождя предпочёл тяжкий путь на родину через Камчатку и Сибирь без гроша за душой…
И вот сейчас – снова! Кабы не зацепился…, да где же она, наконец?!
Максим первым увидал реликвию Фёдора, поднял и подал ему со словами:
- Представь, Теодорус, святой, коего ты полагаешь покровителем своего рода, также является и моим покровителем.
- Как так?
- Святитель Спиридон – официальный покровитель Финляндского полка, следовательно, и мой, поелику полковой праздник – двенадцатое декабря – приходится на день памяти Спиридона Тримифунтского. В этот же день родился и наш Государь Александр Павлович.
- Вот уж не думал…, весьма занятное совпадение, – граф сглотнул и поморщился, видимо, гортани его действительно досталось изрядно.
- А, знаешь ли, чем более всего прославился Святитель Спиридон? – продолжил Максим.
- Страждущим помогал, одной матери – дитя воскресил, – неуверенно ответил Американец.
- Нет в православии более ревностного ниспровергателя языческих идолищ! – победным тоном закончил просвещать компаньона Максим.
- Врёшь! – изумился Толстой.
- Истинная правда! – пожал плечами Крыжановский.
- Крепка иконка-то, коль выдюжила против этакой махины, – граф кивнул в сторону поваленной статуи. – За что она хоть зацепилась?
- Не помню, как на латыни, но по-арабски это будет – "зуб", а по-русски…, – Максим указал клинком на выступающую часть статуи, однако закончить мысль не успел – Американец разразился истеричным смехом, который, несомненно, диктовался только что пережитым потрясением.
Смех перешёл в приступ кашля, Толстой раздражённо топнул ногой, а затем отыскал коварную стреляющую шпагу.
- Полюбуйся, Максимус!
Крыжановский слышал о подобном, мастеров таких игрушек обычно не называли.
- Как-то у меня завёлся интересный экземпляр – кинжальчик, скрещенный с пистолетом, – продолжил Американец. – В карты выиграл, а через месяц проиграл с тем же успехом. Но давешнему кинжалу до этого изобретения – дальше, чем от Камчатки до столицы. Забрать бы трофей да таскаться неохота!
Граф отбросил шпагу и подошёл к раздавленному статуей. Носком сапога сбил с эзотерика маску.
- Так я и думал – это не кто иной, как господин лекарь, он же Ментор, он же Гроссмейстер! – Фёдор криво ухмыльнулся. – Весьма дешёвый трюк – выставил вместо себя чучело в эллинском шлеме, чтоб иметь большую свободу действий…
- Погоди, может, это и не Гроссмейстер вовсе, – усомнился полковник.
- Он самый и есть! Голос бестии мне ещё с Москвы запомнился. Нынче же, когда мы с тобой разошлись в шахтах, я забрался в пустую запертую комнату и только занялся замком, чтоб выбраться в коридор, как тут – шаги, бряцанье шпор и голоса. Думаю, хорошо, что не успел сломать замок…, прислушался и что ты думаешь? Целая полемика в коридоре развернулась на тему – убивать или не убивать Елену. Знакомый голос, – граф указал на мёртвого эзотерика, – кричит: "Она или Орден!" А другой голос, видно того, бледного, возражает. Честно скажу – я здорово растерялся и пожалел, что тебя рядом нет: вдвоём был бы шанс отбить девчонку, а так… Между тем¸ за дверью началась потасовка, потом шум удалился и я вышел наружу. Дальше – стрельба, я за колонной спрятался и тихой сапой двоих сзади подстрелил, А этот, в маске, всю дорогу командовал, да своих подзадоривал на улан кидаться. Ежели б не он, не было бы сражения.
Только граф закончил, придавленный идолом эзотерик открыл глаза.
- Ба, и этот ожил! – в весёлом удивлении воскликнул Толстой.
- Вы разрушили то, на что потрачено столько сил, над чем трудились величайшие умы человечества! – отчётливо произнёс алый. – Так пусть же ваша варварская страна станет преемницей революционного духа. Не просвещённая Франция, но дикая Россия послужит местом, где взойдёт заря свободы. Бавель восстанет, чужак! И снова Башня возвысится над землей рабов! Таково моё последнее слово! Слово Гроссмейстера Ордена Башни!
Толстой поднял шпагу, чтоб приколоть мракобеса, но тот пустил ртом кровавые пузыри и помер сам, без посторонней помощи.
- Подозреваю, они сговорились! Что Лех Мруз, что его заклятый враг – Гроссмейстер, – возмутился Толстой. – Будто нельзя молча отойти в мир иной – обязательно надо битый час нести околесицу! Ежели ещё заговорит голова того негодяя, коего ты, mon ami, порубил, словно Святой Стефан прокудливую берёзу, я не вынесу и тронусь умом…
- Однако же, пора в путь, – остановил готового и дальше разглагольствовать компаньона Максим. – Отдохнули, и будет.
Поцеловав спасительную иконку, Американец зажёг свечной огарок и первым устремился через открытый проём в подземелье.
Быстро спускаться по ступеням не выходило – всякий раз, как ускоряли темп движения, гасла свечка. Неуклюжие попытки Американца рукой защитить крошечный огонёк от сквозняка не приводили к успеху. Наконец, достигли подземного коридора. Оказалось, что ходов не два, как было в прошлый раз, а четыре. Между тем, свечной огарок доживал последние минуты, грозя оставить компаньонов в кромешной тьме, кишащей ловушками и тварями, наподобие милейшего господина Прозектора.
Стоило лишь о нём вспомнить, как Простой Батист поспешил немедленно напомнить о своём присутствии: ужасающий рёв, пронзивший тьму подземелья не оставлял и тени сомнения в том, чья глотка его исторгла.
Максим поёжился, а Толстой, наоборот, радостно возопил:
- Прекрасный ориентир! Нам налево, mon colonel, доберёмся до прозекторской, а там рукой подать до кельи Ленуара. Только смотри под ноги и не забывай про ловушки.
Свеча вскоре погасла, но компаньонов безошибочно вёл вперёд громкий голос Отто Шнорра:
- Ехидна! Последний раз спрашиваю: зачем задушил пытуемого? Пожалел братца или же решил помешать ему выдать нечто важное? Отвечай!
Вскоре стал виден свет, исходящий из распахнутой двери, а также слышен голос Франсуа Белье, исступлённо лепечущего:
- Учитель, вы не можете поднимать руку на человека благородной крови! Остановитесь, учитель!
- Врёшь, ничтожный! Не бывает никакой благородной крови. У всех кровь одинаковая: одного цвета, вкуса и запаха! – продолжал бушевать Прозектор. – Мне ли не знать?!
- Слушай, брат Теодорус, – тихо прошептал Крыжановский, – Давай задержимся и прикончим Батиста, а то не по себе становится, когда вокруг темно, а где-то там бродит этакое чудовище.
- Трудно спорить, – ухмыльнулся Толстой.
Прозекторская встретила невыносимой вонью. В воздушных шахтах она почти не ощущалась, здесь же – аж глаза слезились. Сам ли хозяин помещения источал сей запах или так пахли останки его многочисленных жертв, выяснять не хотелось.
В углу, в жалкой позе, скрючился Франсуа Белье, а над ним угрожающе навис кошмарный учитель с плёткой в руке.
Простой Батист был слишком занят, чтобы заметить гостей, зато это не преминул сделать его нерадивый ученик. Глаза Франсуа округлились, а челюсть отвисла.
Максим приветливо улыбнулся французу, а Толстой даже сделал ручкой, после чего для привлечения внимания хлопнул дверью.
Отто-Бомбаст-Батист Шнорр медленно повернулся на звук.
- Привет тебе, о, зловонная туша! – поприветствовал палача Фёдор. – Стали доходить слухи, что ты интересовался нами, вот мы и решили зайти…
- Это те самые лазутчики из Москвы! – взвизгнул Франсуа.
В мутных глазах Прозектора мелькнула искра понимания.
- Сами пришли! – пророкотал он радостно. – Ехидны мои дорогие, сами пришли!
Чудовище сделало шаг к компаньонам, но из жилы под коленом вдруг вылупился ржавый наконечник одного из пыточных инструментов – Франсуа Белье не простил наставнику плёточных ударов. Прозектор зарычал, грохнул ладонью в место, где только что стоял ученик, но тот выказал невиданное проворство – удар не попал в цель, а пришёлся по гробоподобному приспособлению. Простой Батист не успел убрать ладонь – на неё упал пресс и в хруст костей ввинтился скрип рычага "божественной машинки". Франсуа отскочил в сторону и захохотал.
- Я шёл в Орден ради свободы, за которую заплатил всем, что имел в жизни. Но вместо свободы нашёл только тебя, Батист!
Даже не пытаясь вынуть руку из ловушки, Отто Шнорр повёл могучими плечами и со скрежетом сорвал "божественную машинку" с креплений. Волоча её по полу за собой, свободной рукой он выхватил из очага здоровенную кочергу с раскалённым концом и двинулся на Фёдора с Максимом.
- Ваша праща, Давид! – сказал Крыжановский за спиной графа.
- Благодарю! – отозвался Американец, принимая тяжёлый Ле-Паж.
Грянул выстрел, пол икнул облаком пыли и из свалившейся туши вырвались звуки еще более мерзкие, чем ранее услышанный рев. Расколотый череп растерял все мозги, а желудок, следуя этому примеру, поспешил избавиться от ужина: не замечающий утрат Прозектор сучил ногами и, казалось, пытался подняться.
- Отрезать ему голову? – ровно спросил Толстой. – А то ещё вздумает ожить?
Ни слова не говоря, Максим Крыжановский подошёл к заискивающе улыбающемуся Франсуа и впечатал кулак ему в челюсть.
Последний из братьев Белье закатил глаза и грохнулся рядом с учителем.
- Полноценного эзотерика из него не вышло, пусть живёт, – лизнув разбитую костяшку на пальце, пояснил Максим, – но и оставлять такую сволочь безнаказанной – выше всяких сил.
Глава 10
Разрушение Башни
13 (24) ноября 1812 г.
Красный замок близ города Мир Гродненской губернии.
Келья мосье Александра встретила тревожной пустотой – оставленные здесь члены отряда исчезли. Только верхняя одежда Максима и Фёдора лежала на узкой койке. Одевшись и коротко посовещавшись, компаньоны решили вдвоём преследовать Радзивилла, благо, в пыточной удалось разжиться фонарём и связкой факелов.
- Эх, как не хватает всезнающего Ленуара. Без него, того и гляди, попадёшь в ловушку, – досадовал Толстой, медленно продвигаясь по коридору, ведущему на нижние ярусы. Он пробовал ногой каждую подозрительную плиту прежде, чем наступить на неё.
Пол круто уходил вниз, пахло могилой. Дважды попадались боковые ходы, но никаких следов человека.
- Допускаю, что уланы с эзотериками следовали другим коридором – из тех, что мы видели перед визитом к Бомбасту, поэтому их следы и не попадаются. Но наши-то люди куда подевались? – недоумевал Крыжановский. – Почему не озаботились оставить какой-никакой ориентир? Видно, из кельи срочная нужда погнала, не иначе!
Внезапно стены раздались в стороны, образуя небольшое помещение с низким потолком, из которого во все стороны вели ходы. Кругом виднелись следы побоища: полтора десятка трупов, кровь на полу и стенах – без сомнений, именно здесь эзотерики настигли улан.
- Вот, б…ь! – выругался Максим, поднимая с пола шапку, ранее украшавшую голову Курволяйнена.
- Чем тебе не ориентир, Максимус? – без выражения констатировал Толстой. – Причин для тревоги не вижу: среди мертвецов наших нет, зато врагов – изрядно поубавилось. Пожалуй, Елена цыганская похлеще Елены Троянской – посмотри, какая из-за неё война разгорелась. Ежели так пойдёт дальше – нам с тобой дел не останется, разве что друг другу глотки резать.
Максим его не слушал, изучая следы побоища. Военный опыт позволял воссоздать картину происшедшего с полной отчётливостью:
Радзивилл оставил часть солдат для отражения атаки преследователей. Уланы встали стеной, но из-за малочисленности их смяли: многих, если не всех, положили. Неожиданно сзади на эзотериков напали Леонтий с Ильёй, о чём свидетельствовали два трупа с плоскими дырами в спинах, каковые оставляет кортик, примкнутый к егерскому штуцеру. Завязался новый бой, но люди Ордена оттеснили финляндцев в боковой проход.
- За мной! – крикнул Максим, бросаясь в этот проход.
На одной стороне коридора многолетняя копоть от факелов была стерта, будто кто-то, пятясь, задевал плечом стену. Брызги крови, рисунок которых живо напомнил созвездие Большой Медведицы, испачкали противоположную стену – значит, ранен не отступающий, а тот, кто атаковал. О, так вон он лежит, в алой рясе – мертвее мёртвого. У поворота – выщерблины на стенах: пара пуль не вкусив человечины, сдохла с голоду, но большинство насытилось всласть: на полу – пятеро застреленных эзотериков.
Наступив на руку одного из убитых, Максим потерял равновесие, чуть не упал, и снова громко выматерился. Тотчас снизу донеслось радостное Ильюшкино:
- Чу, слыхали, кажись ихвысбродие жалують!
Вся четверка оказалась живёхонька и находилась в обширном зале, куда вело с десяток ступеней. К появлению полкового начальника Коренной построил денщика, старика и мальчика по ранжиру, скомандовал "смирно", а сам строевым шагом вышел вперёд и отрапортовал по всей форме:
- Вашвысбродь, осмелюсь доложить! Сидели тихо в келье при потушенных свечках, когда слышим – будто воюеть кто: крики, звон оружия, туды-сюды… Мы и подумали – никак это вы с их сиятельством противу анчихристова войска держитесь. Как было не поспешить на выручку? Обознались, однако – то супостат по своей природной злобе взялся резать друг дружку. А когда мы сзади ударили, он на нас повернул. В смысле, уланы убёгли – им до наших особ не оказалось дела, а попы анчихристовы попёрли, аки бешены собаки. Ну, я и встал в проходе насмерть. А куды деваться? Вообразил, что правая стена – это верный товарищ Поликарп Белуха, слева же представил Матвейку-Молотильню, може, вы его даже вспомните – это тот, что бит шомполами за воровство денег… Так я и сражался, держа равнение в шеренге и отходя помаленьку – ежели Поликарп не побежит, то и Леонтию не с руки, а коль я стою – Молотильня никуды не денется. Илья тоже не сплоховал – как начал палить, так от этих красных попов – пух и перья.
- Я токмо из пистолей стрелял, вашсиятельство, – отозвался Курволяйнен, – из карабина не осмелился, уж больно он лют! А потом всё по-новой зарядил, так что вы уж не серчайте, коль что не так…
- Молодцы, солдатушки! – похвалил полковник, у которого отлегло от сердца. – Но что же неприятель?
- Всех до одного положили! – скромно отозвался Коренной. – Шестерых в проходе, а ещё трое – там дальше… Оне, как нашего дедку узрели, враз воевать расхотели: ещё бы, чай, выходец с того света! Ну, Илья их как куропаток – щёлк, щёлк.
Максим нахлобучил на денщика шапку, а Американец ободряюще похлопал его по плечу и, забрав саквояж, обратился к учёному французу:
- Господин Ленуар, дорогой мой, этот ваш Орден – что за паучья яма?! Только представьте – такие заклятые его ненавистники, как мы с компаньоном, сколько ни старались, нипочём не смогли угнаться за вашими приятелями в желании проредить собственные ряды. Поборнички свободы!
- Всё из-за цыганской… девушки, господа, – вздохнул старик. – Она посеяла рознь между домами. Да будет вам известно…
- Нет уж, будет вам! – вскричал Максим, опасаясь очередной лекции Ленуара. – Ведите нас скорее самой короткой дорогой к подземному ходу. Мы ещё не добыли то, за чем пришли.
- Один вопрос, сударь, – поднял палец Ленуар, – мэтра Гроссмейстера не доводилось встречать?
- Он воссоединился со своим богом, – ответил Крыжановский.
Ленуар издал задорный смешок и, подхватив фонарь, увлёк отряд вглубь катакомб.
Путь привёл в узкую длинную галерею. Неясным изумрудным свечением переливались стены, а непонятного происхождения островки света впереди перемигивались и добавляли к зеленому янтарные и оранжевые сполохи. Воображению рисовались сказочные сокровища Гарун-аль-Рашида. Но за лубочным блеском галерея скрывала смерть. Дальше стены и потолок вдруг избавились от феерического сияния, налились цветом мутной лужи и взбухли; они прижимали к полу, хотелось пасть на брюхо и ползти, не вставая.
По краям галереи стояли виселицы.
- Свободных мест нет, – проговорил Толстой глухо.
Все виселицы действительно были заняты: высокие и низкие, они шеренгой тянулись, покуда хватало света факелов, и исчезали дальше во мраке. Обычные, грубо сколоченные из брёвен; совсем короткие испанские гарроты; длинные сборные столбы с металлическим обручем и затягивающимся винтом – каких только приспособлений тут не было!
Тление более чем коснулось тел: во многих петлях, словно бумажные рождественские снежинки, висели сухие белые костяки.
- Кто они и почему не разваливаются на части? – поинтересовался Толстой. – Думаю, это тоже некий ритуал, не так ли, господин Ленуар?
Учёный с издевкой ответил: