Бэйли принял командиров в салоне. Он был в парадном мундире с золотым шитьем, при орденах, и это как-то особенно подчеркивало важность, необычность беседы, которую вели собравшиеся. Руднев внимательно прочитал переданное ему английским капитаном уведомление Уриу, вникая в каждое слово.
- Могу сказать одно, - произнес он, возвращая письмо, - японцы поступают нечестно, скрывая от меня, что война объявлена. Ведь всем вам известно, что телеграф в Чемульпо и Сеуле находится под японским контролем. Но с двадцатого января они не пропустили ко мне ни одной депеши, хотят захватить врасплох. Та информация о войне, которую я имел честь получить от вас, является для меня совершенно неожиданной.
Дверь в салон все время открывалась, в нее входил командирский вестовой, устанавливая на столе тарелки с сандвичами и бокалы.
- Уокер, - раздраженно заметил ему Бэйли, - вы сделаете мне большое одолжение, если сразу внесете сюда сода-виски и перестанете появляться здесь до той поры, пока я не позову вас.
Подождав, когда вестовой вышел, Бэйли как будто с усилием оторвал свой взгляд от закрывшейся двери.
- Что вы намерены предпринять, господин капитан? - повернулся он к Рудневу.
- Защищаться до последнего человека.
- Здесь, на нейтральном рейде?
- Там, где на меня нападут…
В дверях вновь вынырнула фигура Уокера.
- Сэр, прошу меня простить, но пришло экстренное письмо для командира русского крейсера "Варяг". Мичман, с которым оно прибыло, просит разрешения повидать своего командира.
- Попросите господина офицера сюда, - приказал Бэйли.
Мичман, войдя в салон, быстро оглядел всех, подошел к Бэйли и взял руку под козырек. Все командиры встали, вытянулись во фронт.
- Господин капитан, - щеголяя прекрасным английским языком, произнес мичман. - Имею честь доложить вам, что я, офицер русского крейсера "Варяг", прибыл на корабль его величества короля Англии "Толбот", чтобы донести находящемуся здесь моему командиру о прибытии на его имя экстренного пакета. Прошу вас разрешить мне выполнить эту обязанность.
Четким шагом, продолжая держать руку у козырька, мичман подошел к Рудневу.
- Господин капитан первого ранга. По распоряжению старшего офицера крейсера спешно и без всяких чрезвычайных происшествий доставил вам экстренное письмо консула в Чемульпо.
Руднев торопливо вскрыл пакет и пробежал глазами препроводительное письмо консула, немного дивясь его нескладности:
"Императорский вице-консул в Чемульпо, командиру крейсера "Варяг", № 23, 27 января 1904 года. По просьбе японского консула в Чемульпо препровождаю к вашему высокоблагородию письмо японского контр-адмирала Уриу.
Вице-консул Поляновский".
Руднев нетерпеливо разорвал желтоватый конверт из плотной добротной бумаги, на которой не было написано никакого адреса. Письмо адмирала было коротким:
"ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
КОРАБЛЬ "НАНИВА".
26 января (8феврая)1904 г.
Сэр,
Ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между правительствами Японии и России, я почтительнейше прошу Вас покинуть порт Чемульпо с силами, состоящими под Вашей командой, до полдня 27 января (9 февраля) 1904 г. В противном случае я буду обязан открыть против Вас огонь в порту.
Имею честь быть Вашим покорнейшим слугой.
С. УРИУ, контр-адмирал, командующий эскадрой
Императорского Японского флота.
Старшему из русских офицеров".
Руднев прочел письмо несколько раз про себя, потом громко огласил его. Командир "Варяга" имел совсем спокойный вид, и только неожиданно забившаяся жилка на виске говорила о его волнении. Посмотрев на свои часы, он сказал:
- Сейчас половина десятого. Письмо датировано вчерашним днем. Трудно предположить, чтобы Уриу не имел возможности доставить мне свое уведомление если не вчера, то хотя бы сегодня, но значительно раньше. Вызов более чем дерзок, но я принимаю его.
- Живы славные традиции великого русского народа! - экзальтированно воскликнул Бореа, с глубокой внезапно вспыхнувшей симпатией поглядывая на Руднева и мичмана.
- Перед мужеством и бесстрашием русских моряков приходится лишь преклониться, - сверкая глазами, поддержал итальянца Сэнэс.
- Благодарю вас, милостивые государи, за сочувствие, - поклонился Руднев. - Но позвольте предупредить вас о следующем. Сконцентрированные в Чемульпо японские суда имеют около сорока минных аппаратов. Ясно, что они в первую очередь используют против меня это грозное оружие, особенно имея в виду, что у меня таких аппаратов только шесть. Чтобы предупредить минные атаки, я вынужден немедленно открыть огонь против японцев или же прошу проводить русские корабли вашими судами до выхода из нейтральных вод, тем более, что японский транспорт все еще находится на рейде.
Командиры иностранных судов ничего не ответили, вопросительно поглядывая друг на друга. Затем, пошептавшись о чем-то с французом и итальянцем, Бэйли сказал Рудневу:
- Командиры иностранных судов считают, сэр, что они должны послать контр-адмиралу Уриу свой мотивированный протест по поводу происходящего, но во имя столь строго соблюдаемого нами всеми нейтралитета обмен мнений и окончательная формулировка протеста должны произойти в секретном, без участия воюющих сторон, совещании. Вследствие изложенного, сэр, мы покидаем вас на некоторое время, по истечении которого я буду иметь честь ознакомить вас с содержанием нашего протеста.
Бэйли говорил с виноватым видом человека, ясно сознающего ненужность и нелепость совершаемого, но не имеющего мужества открыто признаться в этом.
Оставшись в салоне один, Руднев вдруг почувствовал, что он голоден, и вспомнил, что ничего не ел еще со вчерашнего обеда. Фужер сода-виски и несколько сандвичей утолили его голод и прогнали усталость. Он принялся мерить шагами каюту от стены до стены, нетерпеливо ожидая, когда выйдут командиры.
Никчемность этого совещания была ему сейчас совершенно ясна, и каждая минута казалась напрасно потерянной. Ему хотелось сейчас быть на "Варяге", он представлял себе, как, выйдя отсюда, с полным отрешением от всего личного поднимется на палубу своего корабля. Теперь в Рудневе не оставалось ничего от той мучительной напряженности мыслей, во власти которых он находился вчера и в этот день утром. Все стало ясным. Война! Нервная напряженность сменилась приливом холодной силы, упругостью тела, мускулов. Уверенно и точно работало сердце, разнося кровь, которую Руднев готовился отдать всю, до последней капли, за честь командовать "Варягом".
- Простите, сэр, мы задержались, - услышал он голос Бэйли. - Нами составлен следующий протест, соблаговолите его выслушать:
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
КОРАБЛЬ "ТОЛБОТ".
ЧЕМУЛЬПО 27 января (9 февраля) 1904 г.
Сэр,
Мы, нижеподписавшиеся, командующие тремя нейтральными военными судами Англии, Франции и Италии, узнав из полученного от Вас письма от 26 января (8 февраля) о предполагаемой Вами сегодня в 4 часа дня атаке русских военных судов, стоящих на рейде Чемульпо, имеем честь обратить Ваше внимание на следующее обстоятельство. Мы признаем, что так как на основании общепризнанных положений международного права порт Чемульпо является нейтральным, то никакая нация не имеет права атаковать суда других наций, находящихся в этом порту, и держава, которая преступает этот закон, является вполне ответственной за всякий вред, причиненный жизни или собственности в этом порту. Поэтому настоящим письмом мы энергично протестуем против такого нарушения нейтралитета и будем рады слышать Ваше мнение по этому предмету.
БЭЙЛИ, командир корабля его Величества "Толбот"
БОРЕА, командир корабля "Эльба"
СЭНЭС, командир корабля "Паскаль"
Сотокичи УРИУ, контр-адмиралу, командующему эскадрой
Императорского Японского флота.
- Как вы находите наш протест? Достаточно он энергичен?
- Вполне, сэр, - ответил Руднев, скрывая едкую иронию. - Несомненно, ваш голос дойдет до слуха адмирала Уриу, и вы услышите его мнение по этому предмету. Что же касается моего мнения, то я его передам адмиралу Уриу на языке моих пушек и буду очень рад, если в громе их утонут все возражения японцев.
Сигнал семафором о съемке с якоря "Кореец" принял от "Варяга" в одиннадцать часов двадцать минут. Над морем нависла дымка, солнце тускло просвечивало сквозь нее, как через немытое стекло, но погода обещала быть ясной. "Кореец" снялся при полном штиле.
"Варяг" выбирал якорную цепь, и "Кореец" на некоторое время опередил его. Но "Варяг" быстро управился с якорем, настиг "Корейца". Несколько минут оба корабля шли рядом мимо иностранных судов. Оркестр на "Варяге" заиграл "Преображенский марш". На палубе иностранных судов построились во фронт их командиры, офицеры, караулы и все матросы. Командир "Эльбы" приказал своему оркестру играть русский гимн. Командир "Паскаля" крикнул своим морякам:
- Салют героям, так гордо идущим на смерть!
Командир американского "Виксбурга" Маршалл, поглядывая на проплывавшего мимо "Варяга", сухо сказал судовому врачу:
- Отдаю должное и "Варягу" и "Корейцу". Команда их в полной мере демонстрирует мужество, хладнокровие, выдержку и даже настойчивость. Ведь они могли бы предпочесть сдачу. Но в конце концов все моральные свойства бессильны против техники. Японский крейсер "Асама" один имеет восемнадцать тяжелых орудий против пятнадцати орудий русских. Мораль ясна.
Проходя мимо иностранных кораблей, "Варяг" быстро обогнал "Корейца", потом уменьшил ход. Судовой штурман, находившийся на мостике, напряженно следил за курсом. Нависшая над водой сероватая дымка скоро разошлась. Спокойное море чуть переливало светлыми тонами, будто на поверхности его тут и там лежали целые поля перламутра. Изредка вдали, среди колыхания воздуха, возникало что-то вроде марева. И вдруг в этом колыхании далекого горизонта штурман уловил своим биноклем следы дыма. Вскоре стало ясно, что это целое собрание дымов, множество их. Несомненно, двигалась неприятельская эскадра. Руднев тоже прикинул к глазам бинокль, тщетно пытаясь разобрать, с каким врагом и в какой последовательности предстояла встреча. Через некоторое время он оглянулся назад. "Кореец" уже намного отстал. Руднев недовольно застопорил крейсер. Остановились мощные машины, могучий корабль замер на месте, ритмично покачиваясь на легкой зыби взбудораженного моря. Поджидая своего соратника, он словно всматривался в неприятеля, оценивал его.
Когда "Кореец" и "Варяг" снова сблизились, японская эскадра уже отлично проектировалась вся целиком. Русские суда снова вместе тронулись навстречу ей. Пройдя остров Иодольми, они могли уточнить наблюдения: их поджидала японская эскадра из шести крейсеров, шедших в строе пеленга. Восемь миноносцев держались за эскадрой. Далее к югу виднелось еще несколько судов.
"Варяг" продолжал бесстрашно идти вперед. Очертания японских крейсеров росли, все выше, все ближе становились их борта.
Вдруг с одного из них сорвалось белое облачко, с другого - беленький клубочек. Затем со всех бортов, перегоняя друг друга, побежали языки белесого пламени в клубах горчично-желтого и черного, как тушь, дыма. Над головой загудело. Перелет. Страшный взрыв где-то там, в воде, позади "Варяга". Совсем внезапно пламя переродилось в звуки, в оглушительный гром канонады. Ее сплошной неразборчивый рокот прорезал холодный свист. Вражеский снаряд ударил в борт. "Варяг" ухнул, осел, потом выпрямился.
Канонада разрасталась. Со стороны японцев полыхали, вздрагивали и пропадали жидкие по цвету, бледные под солнечным светом мазки огня, вспухали желто-бурые, охряные и черные кусты дыма. И все это имело свой голос: рычало, ревело, клокотало.
Командир "Корейца" Беляев подал первые команды стрельбы внешне спокойно, словно он выключил из своего внимания все бушевавшее вокруг канонерской лодки, но все увидели, что лицо его побледнело, и поняли, что для него секунды ожидания результатов первого выстрела самые трудные. Все разделяли это волнение, так как знали, что орудий, которыми можно разрушить броню японских крейсеров только два, и оба они на "Корейце". Потопить броненосные вражеские корабли мог только "Кореец". Но в то же время Беляев мужественно смотрел правде в лицо, не обманывая себя особыми надеждами. "Задавят нас японцы своей численностью, - думал он. - Если бы нас одних, еще полгоря, а вот зачем "Варяг" с нами гибнет? Если бы не мы, прорвался бы "Варяг", раскидал насевших шавок, порастряс кое-кому душу… У-у-у, тихоходина старосветская!" - неожиданно озлился он на "Корейца".
Понимая, что недолеты снарядов "Корейца", даже вполне оправданные, только поднимают дух у японцев, Беляев приказал временно прекратить стрельбу вовсе и идти навстречу неприятелю до пределов полной эффективности огня. Для этого "Корейцу" надлежало пройти порядочное расстояние под огнем дальнобойных японских орудий.
На "Варяге" офицеры и матросы держались с таким же мужеством. Машинально взглянув на часы и вовсе не запомнив, который час, Руднев отметил, однако, что вот уже полчаса идет неравный бой, а люди ведут себя, несмотря на потери, как герои. Если все будет так дальше и "Варяг" не потеряет хода, пожалуй, удастся добраться до японских кораблей, не имеющих на себе брони, и пустить кое-кого из них ко дну, хотя бы и ценою собственной гибели. В голове его блеснул смелый замысел: притянуть к себе ближе японскую эскадру, хотя бы даже за счет учащения вражеских попаданий в "Варяг". Тогда в бой смогут вступить восьмидюймовые орудия "Корейца".
В эту минуту на боевую рубку торопливо поднялся старший офицер. Он доложил, что не менее пятой доли людей уже вышло из строя - убиты или ранены, - но что хуже всего: "Варяг" почти лишился возможности управляться, так как рулевые приводы порваны, румбовое полузатоплено…
- Эх, Всеволод Федорович, - продолжал он. - Сокровенная мысль у меня такая: повернуть бы нам обратно в Чемульпо, перегрузить там на "Варяга" всю артиллерию "Корейца", весь его экипаж, заштопаться, исправить по возможности рулевые приводы. Часам бы к четырем управились. Потом бы взорвали "Корейца", а сами - на прорыв. Ход у нас замечательный, ни один из японских крейсеров не нагонит. По дороге постреляли бы из восьмидюймовок "Корейца", смотришь и пустили бы ракам на съедение "Асаму" или "Наниву"… Что вы на это скажете?
- Скажу, что рассудили вы совершенно правильно, - ответил, подумав, Руднев.
Сейчас он с особенной силой ощущал в себе чувство глубочайшей ответственности за крейсер, за находившихся на крейсере людей. Среди грохота сражений в нем не умолкал голос воинской мудрости: истина в том, что твердость духа при неудачах необходима не меньше, чем смелость при успехах. Сознание этой истины он берег, как величайший дар своего разума, сохранившего для него опыт минувших поколений. Этот же разум подсказывал ему, что спасение "Варяга" и "Корейца" в огромной степени будет зависеть от него, Руднева, от его умения, находчивости, хладнокровия. Его воля к победе должна первенствовать над всем, его власть командира должна подчинить себе все, стать более, чем всегда, сосредоточенной, убежденной, охваченной единым порывом - победить.
Руднев принял окончательное решение. Он приказал поворачивать обратно в Чемульпо и, отдавая приказ, был глубоко убежден, что его решение единственно верное.
"Варяг", разворачиваясь машинами, стал поворачивать вправо, сделав об этом сигнал "Корейцу". Сильное течение около острова Иодольми несло крейсер прямо на огромную отмель, на которой отчетливо были видны неровные края камней. Совсем близко от острова пришлось дать задний ход обеими машинами.
Пока "Варяг", прекратив движение вперед, производил свои эволюции на одном месте, расстояние между ним и неприятелем значительно уменьшилось. Огонь всех вражеских крейсеров усилился, и попадания их участились. Напряжение боя еще более возросло, хотя пять минут назад казалось, что достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, противодействовать давящей его неравной силе.
Наконец "Варяг" повернулся, получил возможность стрелять левым бортом, орудия которого были менее повреждены. Навстречу "Варягу" шел полным ходом "Кореец", приближаясь к японской эскадре. Он все еще не открывал огня из своих восьмидюймовок, и это нервировало Руднева. И вдруг с "Корейца" слетело темное облако дыма. У четвертого, шедшего в строю пеленга, японского крейсера поднялся огромный столб воды. Руднев смотрел на "Корейца", то и дело закрывавшегося черным дымом. Сердце его колотилось.
- Молодец Беляев! - услышал Руднев за собою голос старшего офицера. - Стреляют не бездымным, а обыкновенным порохом. Догадался, что клубы дыма скрывают его от японского прицела.
Выстрелы "Корейца" по четвертому японскому крейсеру давали то недолет, то перелет. Но один из снарядов упал на самый крейсер. С "Варяга" было видно, как там взметнулось пламя взрыва…
Громовое "ура" всего экипажа "Корейца", восторженно встретившего это удачное попадание, до Руднева, конечно, не долетело, но Беляев, увидев, как на японском корабле вспыхнул огромный пожар, сразу почувствовал себя счастливым. Наконец-то сократилось пространство, делавшее для него японцев недосягаемыми.
Тактика неприятеля, сосредоточившего весь свой огонь на "Варяге", казалась командиру "Корейца" оскорбительным пренебрежением и в какой-то мере унижала его корабль. С яростью подсчитывал он жестокие удары японцев по "Варягу", с гордостью отмечал геройское поведение русского крейсера, непрерывно стрелявшего, не подпускавшего к себе врага. Но в то же время Беляеву страстно хотелось, чтобы и орудия "Корейца" всей своей мощью ворвались в этот горячий бой, а между тем медлительность корабля вынуждала к молчанию, к бездействию. В течение первого получаса боя фарватер около "Варяга" кипел от разрывов вражеских снарядов, около же "Корейца" было совсем тихо, как в пруду. Теперь положение изменилось.
С новым выстрелом, сделанным рукою бывалого артиллериста, на "Корейце" вновь загремело русское "ура", приветствуя взрыв и огонь у кормовой башни "Асамы". Командир канонерской лодки был счастлив: он знал, что пробить шестидюймовые плиты из лучшей закаленной стали, защищавшей башни японского крейсера, - это значит вывести "Асаму" из строя надолго, если не навсегда.