Хозе указал пальцем на раненого, который в эту минуту застонал во сне, как будто ангел-хранитель спешил предупредить его, что речь идет об оставлении его на произвол судьбы.
- Что в том? - отвечал Розбуа, запинаясь. - Стоит ли жизнь этого бродяги жизни последнего отпрыска графов Медиана?
- Нет, - объявил испанец. - Но тем не менее я полагаю, оставить раненого индейцам было бы с нашей стороны подло.
- Этот человек, - присовокупил Фабиан, - наверное, имеет детей, и им придется оплакивать отца.
- Это было бы с нашей стороны дурное дело, которое принесет несчастья! - продолжал Хозе.
При этих словах товарища суеверная набожность канадца тотчас заговорила в нем, и он не повторял больше своего предложения.
- Ну так ты, Фабиан, воспользуйся своим умением плавать, а я и Хозе останемся здесь, чтобы защитить этого человека, и если нам придется погибнуть, то мы умрем, по крайней мере, с мыслью, что исполнили свой долг и помогли тебе спастись.
Фабиан отрицательно покачал головой.
- Я вам повторяю, - отвечал он, - что не согласен уйти один, без вас и потому остаюсь здесь.
- Но что же тогда делать? - хмыкнул старик с выражением отчаяния на лице.
- Надо подумать, надо поискать другой выход, - отвечали Фабиан и Хозе в один голос.
Огни, разведенные индейцами по обоим берегам реки, начали отбрасывать красноватые отблески на воду, отчего река осветилась весьма далеко.
При таком свете даже последнее средство спасения, предложенное канадцем, сделалось невозможным. Но никто уже и не помышлял о нем.
Спустя некоторое время туман, поднимавшийся вокруг реки, стал мало-помалу сгущаться и вскоре совершенно скрыл островок. Берега реки стали как будто все более и более уходить вдаль, пока не скрылись вовсе, и вскоре горевшие костры забрезжили сквозь пелену тумана неясными бледными пятнами.
Глава XV
Но давайте взглянем на берег реки, где утвердились воины Черной Птицы.
Огни, разведенные индейцами по обоим берегам реки, бросали такое яркое пламя и освещали такое большое пространство, что охотники, которых Черная Птица держал в осаде, не могли предпринять никакой попытки к бегству. При каждом костре находилось по одному караульному индейцу, который обязан был поддерживать огонь и внимательно следить за всем, что происходило на острове. У подножия одной из сикомор сидел, прислонившись к дереву, раненый Черная Птица, с плечом, перевязанным какой-то травой и ремнем; лицо его было спокойно - ни самодовольство, ни выражение боли не отражалось на нем.
Индеец сидел неподвижно, вперив огненные глаза в гущу острова, где, как он думал, трое белых людей изнывали в мучительном страхе.
Вначале, несмотря на темноту ночи, индейцам было нетрудно при свете огней различить, что происходило на островке, но по мере того, как пелена тумана скрывала островок и сгущалась все больше и больше, видимость ухудшилась. Вскоре туман сгустился до того, что караульные уже не могли различить противоположного берега, и наконец островок совершенно исчез в пелене.
Индейский предводитель тотчас сообразил, что надлежит усилить бдительность. Подозвав к себе двух воинов, на преданность которых он мог вполне положиться, Черная Птица приказал одному из них перейти вброд реку, а другому велел пройти вдоль берега, у которого сидел сам, поручив обоим передать прочим караульным его приказания.
- Идите, - обратился Черная Птица к обоим воинам, - объявите людям, которым поручено стеречь белых, что дети лесов должны слушать теперь четырьмя ушами, чтобы заменить глаза, ослепленные туманом.
Скажите им, что если сон заглушит их слух, то томагавк Черной Птицы препроводит их в царство духов, где они будут спать вечно!
Оба индейца тотчас удалились для выполнения данного им поручения и вскоре возвратились назад с заверением, что их вождь может быть спокоен.
Индейские часовые, побуждаемые ненавистью к белым и рассчитывая на отличие, удвоили бдительность. Они боялись заснуть не из страха смерти, ибо индеец почти не ведает страха, но опасались пробуждения в царстве духов, где от срама нельзя будет глядеть в глаза славных охотников и предков.
Слух и зрение индейца изощрены до такой степени, что ничто не в состоянии ускользнуть от их чуткого уха и зорких глаз, но туман до того сгустился, что даже плеск воды на нем раздавался глуше, не говоря уже об окружающей жизни, которая замерла ночью.
Закрыв глаза и навострив уши, сидели индейские воины неподвижно у своих огней, стараясь одолеть сон, и лишь по временам подбрасывали они в огонь сухие сучья.
Уже близился рассвет, но на обоих берегах реки и на островке не было слышно ни звука, и лишь слабые отзвуки далекого водопада и шелест камыша нарушали мертвую тишину.
Предводитель апахов находился на левом берегу реки. Сырой ночной воздух бередил его раненое плечо. Пламя от костра освещало резкие черты его лица, казавшиеся бледными от значительной потери крови.
Испещренное воинскими рисунками лицо, обезображенное вдобавок гримасой и болью, сверкающие и дикие глаза придавали ему суровый вид.
Несмотря на удивительное самообладание Черной Птицы, его веки стали мало-помалу смыкаться, в глазах начало темнеть, и, наконец, сон помимо воли овладел апахом.
Сон индейского предводителя был столь крепок, что он не слышал даже, как захрустели под мокасинами сухие листья, не видел, как принадлежавший его племени индеец приблизился к нему.
Неподвижно и прямо, точно какая-нибудь бамбуковая трость, остановился перед ним весь покрытый кровью апахский вестник, с широко открытыми ноздрями и высоко вздымающейся грудью, как бывает у людей, совершивших продолжительный и далекий переход. Некоторое время индеец терпеливо ждал, когда спящий вождь откроет глаза и захочет его спросить о результатах битвы.
Наконец, заметив, что голова военачальника все более и более склоняется на грудь, индеец решился дать ему знать о своем присутствии, заговорив:
- Если Черная Птица откроет глаза, то услышит из уст моих известие, которое далеко отгонит от него сон.
При звуках голоса, поразившего его слух, Черная Птица тотчас открыл глаза и мгновенно овладел своими чувствами. Стыдясь, что он, предводитель, был застигнут спящим, подобно обыкновенному воину, индеец счел необходимым оправдаться.
- Черная Птица потерял много крови, он потерял так много крови, что завтрашнее солнце не высушит ее за день и его тело слабее его воли. Ты, верно, имеешь что-нибудь важное сообщить мне, - продолжал он, обращаясь к вестнику, - а то Пантера не послал бы ко мне своего самого быстрого гонца.
- Пантера ничего не поручал передать тебе, - отвечал вновь прибывший индеец, - копье белого человека пронзило его грудь, и предводитель охотится теперь вместе со своими предками в долине духов.
- Я надеюсь, он умер победителем и перед смертью видел, как белые собаки побежали от него во все стороны? - спросил Черная Птица.
- Он умер побежденным, а мы, потеряв вождя и пятьдесят лучших воинов, должны были обратиться в бегство.
При таком неожиданном известии Черная Птица, несмотря на жгучую боль раны и на все свое самообладание, едва не вскочил с места. Однако он тотчас овладел собой.
- Кто же прислал тебя сюда, вестник несчастья? - спросил он, с трудом сдерживая гнев.
- Воины, которым нужен вождь, чтобы искупить свое поражение. Черная Птица до этих пор был вождем лишь одного рода, теперь же он может стать главой целого племени.
Черные глаза индейца засверкали от гордости. Доверие индейцев даст ему власть, а понесенное ими поражение свидетельствовало о благоразумии его первоначальных планов, которые отверг совет вождей.
- Если бы оружие людей с севера соединилось с оружием наших воинов, белые юга не остались бы победителями, - заметил Черная Птица, потом, указывая на свою рану, индеец продолжал: - Что может предпринять раненый вождь? Ноги его отказываются ему служить, ему даже трудно держаться в седле.
- Его можно будет привязать к седлу, - отвечал индеец. - Вождь - это голова и рука племени, если рука ослабела, то не слабеет голова; вид крови раненого вождя всегда воодушевлял апахов. Совет вождей ожидает Черную Птицу, чтобы услышать его мудрые слова, а боевой конь твой в готовности. Так пустимся же в путь!
- Нет, - отвечал Черная Птица, - нет! Воины мои стерегут на обоих берегах белых людей, которым я предлагал быть нашими союзниками, теперь они сделались нашими врагами. Пуля одного из них надолго изувечила мою руку, прежде безотказную в битвах, и если бы мне предложили начальство над десятью племенами, я отказался бы от этого, чтобы дождаться здесь того часа, когда кровь, которой я жажду, прольется перед моими глазами.
После этого Черная Птица вкратце рассказал о пленении Гайфероса, его освобождении с помощью канадца и отказе, последовавшем со стороны охотников на его предложение, и, наконец, данной им клятве отомстить.
Индейский гонец внимательно выслушал его.
Понимая всю важность новой битвы с золотоискателями в пору, когда они, в упоении одержанной победы, считают себя огражденными от внезапного нападения, индеец предложил Черной Птице назначить вместо себя для наблюдения за охотниками другого начальника. Но Черная Птица остался непоколебим.
Несмотря на то, индеец не отчаивался.
- Хорошо, - продолжал он уговаривать, - недалека минута, когда солнце взойдет. Я подожду до рассвета и до тех пор не решусь рассказать апахам, что Черная Птица предпочитает личную месть чести своего племени. Нашим воинам тогда останется меньше времени для сожаления о потере храбрейшего.
- Пожалуй, - отвечал индеец серьезным тоном, несмотря на то, что оказанная ему честь приятно щекотала самолюбие, - но гонец должен после сражения и продолжительного перехода отдохнуть а между тем я выслушаю рассказ о сражении, в котором Пантера лишился жизни.
Индеец подсел к огню, скрестил ноги и, опершись локтем о колено, положил голову на раскрытую ладонь.
Дав своему сильно бившемуся сердцу немного успокоиться, индеец начал подробный рассказ о нападении на лагерь белых. Ни одна малейшая подробность, могущая усилить раздражение Черной Птицы против мексиканцев, не была им пропущена.
Окончив свой рассказ, индеец прилег подле огня и заснул, или, по крайней мере, притворился, что заснул. Что же касаемо Черной Птицы, то страсти, владевшие его сердцем, не давали ему на этот раз уснуть.
На берегу, где расположился Черная Птица, было все спокойно, как и на острове, окутанном туманом.
Спустя час индеец приподнялся с ложа и, откинув край плаща из буйволиной шкуры, покрывавшего голову, увидел Черную Птицу сидящим в прежнем положении с открытыми глазами.
- Тишина ночи многое подсказала моему слуху, - произнес гонец, - и я убедился, что такой славный военачальник, как Черная Птица, должен еще до солнечного восхода овладеть своими неприятелями и услышать их предсмертную песнь.
- Воины мои не могут идти по воде так же легко, как они ходят по суше, - возразил индейский вождь. - Люди севера не походят на людей юга, в руках которых карабин не что иное, как безобидный тростник. Они разят наповал, если видят цель.
- Кровь, пролитая Черной Птицей, помутила ясность его духа и затемнила его глаза. Бели он дозволит, я готов за него распорядиться, и его мщение исполнится к утру.
- Действуй, - отвечал вождь. - Откуда бы мщение ни пришло, оно будет мне приятно, как желанный гость у моего очага.
- Хорошо! Я скоро доставлю тебе троих охотников и того, чей скальп твои воины должны были тебе доставить.
С этими словами гонец встал и тотчас исчез в тумане.
Глава XVI
Окруженные со всех сторон врагами, скрывающимися на берету за толстыми деревьями, наши охотники не могли рассчитывать, что им удастся во второй раз, как это удалось накануне, распалить ярость дикарей. Розбуа и испанец слишком хорошо знали непримиримое упорство индейцев и не предавались тщетным надеждам на то, что Черная Птица, соскучившись от бесполезной осады, прикажет своим воинам возобновить нападение и таким образом окажется под их убийственным огнем.
Предводителю ал ахов непременно хотелось захватить белых живыми, истомленными голодом и мучениями страха - это намерение не вызывало сомнения.
Под впечатлением столь печальных мыслей трое охотников молчаливо коротали время и, судя по всему, решились скорее перетерпеть свою судьбу, нежели попытаться спастись, покинув несчастного раненого на произвол врагов. Что касаемо Фабиана, то он так же спокойно ожидал смерти, как и оба его товарища: его обманутые надежды и временное малодушие, овладевшее им, представляли ему смерть с оружием в руках гораздо предпочтительнее постыдной и медленной смерти, ожидавшей их всех от рук индейцев.
Он первый решился прервать глубокую тишину, водворившуюся на островке.
Ничем не нарушаемая тишина, царствовавшая на реке и на берегах, служила в глазах опытного канадца и его товарища верным признаком непоколебимой решимости их врагов. Фабиану же это спокойствие казалось добрым знаком, милостью неба, которой надлежало воспользоваться.
- Все вокруг нас погружено в сон, - молвил он, - не только индейцы, но и все живущее в лесу и в степи. Не благоприятна ли эта минута, чтобы попытаться пробраться на какой-нибудь берег?
- Вы думаете, дон Фабиан, что индейцы спят? - проронил с горечью Хозе. - Да, они спят, как вот эта река, которая, кажется неподвижной, во которая, однако же, катит свои волны до самого океана. Вы не успеете сделать трех шагов, как индейцы тотчас бросятся за вами в погоню. Не предложишь ли ты чего-нибудь получше, Розбуа?
- Ничего не могу придумать, - отвечал отрывисто канадец, схватив одной рукой Фабиана, а другою указывая на раненого, который продолжал вертеться на своем ложе не просыпаясь.
Это движение служило ответом на все возражения со стороны Фабиана.
- Если нам не предстоит никакого другого выбора, - отвечал последний, - то все же нам остается возможность умереть с честью, друг подле друга, сообразно нашему христианскому желанию. Если нам удастся победить, то мы будем еще в состоянии пособить этому несчастному, у которого нет других защитников, кроме нас; если же мы погибнем, то, по крайней мере, перед судилищем Всевышнего нас не будут мучить упреки, что мы пожертвовали жизнью человека, доверенного Господом нашей защите.
- Конечно, нет, - отвечал Розбуа. - Итак, возложим нашу надежду на одно провидение, сведшее нас опять вместе столь чудесным образом. Что не случилось сегодня, может случиться завтра, наши съестные припасы еще не так скоро кончатся. Что касаемо возможности дерзнуть переплыть где-то реку, то это значило бы идти на верную смерть, так как число индейцев теперь, вероятно, уже утроилось. Смерть сама по себе пустяки! Но может случиться, что мы попадем в плен, и тогда… я ужасаюсь при одной мысли о страшных муках, которые нас ждут. Единственным утешением для меня в настоящую минуту служит мысль, что я могу еще провести несколько дней вместе с тобой, любезный Фабиан, прежде чем наступит вечная разлука.
Среди приунывших охотников опять водворилось мрачное молчание. Мысль провести еще несколько часов подле своего любезного Фабиана была для старого охотника то же, что отсрочка для осужденного на смертную казнь. Но вскоре гнев до такой степени овладел канадцем, что он судорожно схватился за одно из деревьев, находящихся подле него. Под напором его могучих рук островок задрожал, как будто его основание готово было отделиться от дна реки.
- Ах, собаки! Ах, черти! - воскликнул в эту минуту испанец, не будучи в состоянии удержать крик ярости. - Посмотрите-ка, что за трюк они выкинули!
Сквозь пелену тумана начал постепенно проникать красноватый свет, подобный отражению распространяющегося пожара, приближавшегося, по-видимому, к островку. Огонь этот, казалось, скользил каким-то чудом по воде.
Несмотря на то, что поднимавшийся над рекою туман был до того густ, что его почти можно было хватать рукой, он расступался перед плывшей по воде огненной массой подобно тому, как темнота исчезает перед появлением солнца.
Не успели еще трое охотников оправиться от удивления насчет появления этого внезапного света, как причина этого явления им стала ясна.
Продолжительная жизнь в саванне и связанные с ней частые опасности выработали у канадца твердость характера, чего нельзя было сказать о Хозе, который не успел еще приобрести твердости духа. Вместо того чтобы предаваться гневу, подобно Хозе, Розбуа не изменил своему обыкновенному спокойствию.
Он понимал, что опасность, встреченная с надлежащим спокойствием, может считаться наполовину преодоленной, как бы она ни была страшна, и поэтому при приближении опасности всегда старался быть еще более хладнокровным.
- Да, - объяснил он в ответ на восклицание Хозе, - я вижу, что это такое, и вижу так же ясно, как если бы индейцы объяснили мне это заранее. Ты только что говорил о лисицах, которых выгоняют дымом из их нор; ну, так разбойники затевают с нами кое-что в этом роде: они хотят нас сжечь.
Огненная масса, приближавшаяся к острову, увеличивалась с необыкновенной быстротой. Уже камыш и молодой ивняк, образовавшие окраину островка, были освещены светом горящего топляка.
- Разбойники соорудили брандер, чтобы сжечь наш остров! - воскликнул Хозе.
- Все же лучше бороться с огнем, - произнес Фабиан, - нежели ожидать верной смерти без всякой борьбы.
- Ты прав, - заметил Розбуа, - но как бы нам не изжариться, прежде чем иссякнут наши силы и гнев. Вот если бы можно было пустить им встречный огонь, но, к сожалению, мы находимся не в степи, и все преимущества теперь на стороне индейцев.
Старый охотник подразумевал здесь военную хитрость, часто употребляемую индейцами в степях против неприятелей.
В необозримых степях Америки, где от действия ветра высокая трава колышется, подобно волнам океана, пламя распространяется с быстротою пороха. Но в таких случаях опытный человек, которому грозит подобный пожар, противопоставляет ему другой огонь, спеша со своей стороны зажечь длинную полосу сухой травы, и когда пущенное его рукою пламя истребит вокруг него все доступное горению, тогда первый огонь, дойдя до выгоревшего уже пространства, потухает сам собою за неимением что пожирать.
Но в настоящем случае осажденные не могли противопоставить приближающемуся пламени другой огонь, и поэтому им не оставалось иного средства к спасению, как броситься в воду с островка, которому брандер угрожал сожжением, но тогда индейцам нетрудно было всех их перестрелять или захватить живьем в плен.
На это именно и рассчитывал апах, предложивший Черной Птице одолеть охотников. По его указанию индейцы нарубили сухих сучьев смолистой сосны и, положив их на цельное ветвистое дерево, зажгли всю эту массу и пустили вниз по течению к самому островку.
Хозе, чья мстительность возрастала с увеличением опасности, с тревогой поглядел на своих спутников, но встретил спокойные и веселые лица Розбуа и Фабиана.